Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе

КОЕ-КАКАЯ СКАЗКА

Жил-был король когда-то, где-то и с кем-то.

Точнее, с чем-то похожим на королеву.

Королева была какой-то, но какой — король не помнил. Ибо он что-то делал для своего государства.

Вокруг короля кто-то стоял и кто-то бегал, а кое-кто и висел (по указу короля!), но как получилось, что вскоре стали висеть все, — король снова не помнил.

Что-то падало, что-то ломалось, что-то свистело, а кто-то воздвигался, какие-то тени метались за спиной, что-то бугрилось под ковром и багрянилось на ковре, что-то сверкало и кто-то гремел, получая зарплату; король пропускал кое-кого мимо себя, словно стадо слонов.

Иногда он выходил куда-то и что-то произносил, и кто-то его за это благодарил, приседая.

Внезапно откуда-то налетали мухи и метали икру, мешая есть; тогда висевших снимали и вешали стоявших (зачем-то).

Все время играла какая-то музыка, и отчего-то плакала почему-то близко к висящим сидевшая королева.

Какие-то дети с пороками в головах требовали чего-то за порогом государства, но король плохо слышал.

К тому же все время на кого-то лил дождь, а над кем-то светило какое-то солнце.

РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ

На завтрак рыцарю всегда подавали разбитое сердце — на осколках разбитой посуды.

Слуги стояли спиной, шторы были все еще задернуты (с ночи), а жена рыцаря валялась недалеко от столовой. Дочь уехала на далекие острова, ее не было слышно.

Рыцарь потрогал очередное сердце острым ножом и не услышал ни звука. Вчера, когда это сердце изымали у его владелицы, было довольно шумно: королева все время падала и пыталась ставить сердце на прежнее место.

Но у королевы не было государства и даже войск, и ее никто не слушал. Только старый и седой король предлагал королеве свое сердце взамен утерянного.

Но королева, белая и грустная, отказывалась.

Бессмысленно смотрела она на свою опустевшую грудную клетку.

«Клетка без птички», — шутила совсем белая королева.

А рыцарь сидел за столом, не имея никакого желания есть предложенное: сердце было слишком разбитым, слишком белым и слишком красным.

Оно было слишком женским и слишком живым.

Оно вздрагивало и морщилось при легком шевелении пальцев рыцаря.

Рыцарь сплюнул на пол и встал из-за стола.

«Завтрак» остался нетронутым, посуда — несклеенной, шторы — так и не отдернутыми.

Жена все еще валялась где-то там.

Сжав заболевшую, как всегда, голову специальным обручем, рыцарь вышел из замка и поехал по нехоженой тропе, сам не зная куда и зачем.

Когда тропа привела его к глубокой черной яме, полной невидимых криков и воплей, рыцарь спешился, снял голубой шлем и обруч и опустился на одно колено.

Долго простоял он так, вслушиваясь в каждый звук. Затем надел обруч, шлем и, медленно и тяжело шагая, пошел обратно.

Коня, не выдержавшего человеческих воплей и бросившегося в яму, у рыцаря больше не было.

Ровно год рыцарь добирался до своего замка, а войдя в столовую, увидел на столе, в полумраке задернутых штор, на битой посуде — разбитое сердце.

«Нет ничего более прочного, чем разбитое сердце», — сказала, войдя в столовую из другой двери, абсолютно белая и абсолютно нищая королева без государства. Она стояла в дверях — высокая, статная, с настежь раскрытой грудью. Королева опиралась на руку старого короля и на плечо испуганной жены рыцаря, так и не выспавшейся до конца.

Дочь рыцаря все еще была на очень далеких островах.

Рыцарь сел за стол и взял в левую руку нож, глядя прямо в глаза белой чужой королеве.

Его сердце разрывалось от чувства, которого он не мог определить.

Его собственное сердце впервые лежало перед ним на столе.

КОТ И КАТ

В далекой столице в мягком сугробе, окруженном домами, лежал присыпанный снегом красивый фантик.

Остроглазый кот, увидев фантик, облизнулся. Кот был сыт, но его хозяин — Кат — собирал фантики, раскладывая их по цвету и размерам: голубоватые и с голубизной — в одну папочку, а большие, яркие, с иностранной надписью — в другую.

Кат резал их на мелкие части, скатывал в комочек (шарик) и в таком виде хранил. Серые он оставлял нерезаными и несмятыми — такими, какими их произвели на этот свет.

Свои «операции» Кат проделывал руками в красных шелковых перчатках.

Высокий, в белом с черными полосами свитере, Кат утром чисто выбривал покрытое шрамами лицо и все свои эрогенные зоны (также побывавшие в боях), приводил в идеальный порядок ногти, мысли и, придав светлым глазам выражение крайней влюбленности, выходил на поиски фантиков — любых.

Обычно ему навстречу неслось стадо котов, преимущественно черных в белую полоску, но иногда Ката сопровождал только один кот — внимательный. Дома кругом были серыми, поэтому и Кат и кот казались элементами пейзажа.

Красивый фантик, увиденный в сугробе, смотрелся обычно: был смят и придавлен. Когда Кат, привлеченный мяуканьем, поднял фантик, тот оказался сложенным в десять раз (это помогло фантику остаться чистым).

Развернув его, Кат увидел надпись «Дарю» и вздрогнул. Фантик был от дорогой конфеты и сиял золотом, несмотря на сугробную грязь. На руке он не выглядел мятым, бумага была отличного качества. Правда, фантик казался нелепым в окружающем сером пейзаже. И это «дарю» — при отсутствии конфеты... Кат сильно сжал фантик в кулаке, а затем раскрыл ладонь. Фантик медленно распрямился и снова упал в сугроб.

Минуту Кат стоял у сугроба, не меняя выражения крепко построенных глаз. Потом положил фантик на твердый тротуар и растоптал его белым в черную полоску каблуком. И пошел дальше, с еще более светлыми и теплыми глазами.

Кот же с удивлением смотрел на распятое золото: оно перестало морщиться, расправилось, вот его подхватил ветер...

Фантик взлетел и, внезапно догнав спокойно шагавшего Ката, облепил ему лицо. Кат споткнулся и упал, а проезжавший мимо мотоциклист расхохотался, глядя на резко затормозившую машину «Скорой помощи», чуть было не отрезавшую Кату чисто вымытые красные руки.

Из цикла «МЯГКИЕ ЛЕЙСКИЕ СНЫ»