Голубые родники

Поле Куликово

Степные ветры здесь удивительно пахнут спелой рожью, чебрецом и мятой, перебродившей земляникой и еще чем-то родным, тебе одному понятным. Они озорно гонят широкие волны густых хлебов и пестреющих на холмах ромашек. Степь без конца и края, и посреди нее узенькая змейка Дона. Он не видел на своих плечах барж и плотов, не слышал пароходных гудков. Осторожно, словно боясь потревожить вековую тишину, пробирается по равнине все к югу и к югу.

Уже за околицей Епифани я смог разглядеть в сизоватой дымке стрельчатые очертания Красного холма и высокую чугунную колонну на нем. Она то пропадала, скрываясь за редкими перелесками, то появлялась вновь, становясь нее ближе, все зримее. Занимался новый день, и таявшие росы маревом плыли над Доном, над младшими сестрами его — Непрядвой, Смолкой, Рыхоткой, Нижним Дубяком. У села Татинка асфальт кончался, дальше — брод. Глухо урча, полз через Дон тяжелый грузовик, вода в реке едва доходила до ступиц. Примечаю тропку под водой и, разувшись, подворачиваю брюки, иду в воду. Ложе реки каменистое, течение быстрое, с шумом несет гальку. Шесть веков назад здесь, у Татинки, переправлялось войско Дмитрия Донского. А вот там, у зеленой дубравы, стояли в засаде полки волынского воеводы Боброка и серпуховского князя Владимира…

Дорога уходит вправо, к Непрядве, а впереди — высокий вал, заросший непролазными кустами сирени. В самом центре Красного холма, на том месте, где стоял когда-то шатер Мамая, поднимается на головокружительную высоту — уступ за уступом — пирамида из орудийных стволов, мечей, шлемов, щитов и копий, перевитых дубовыми ветвями, и над нею крест, попирающий опрокинутый полумесяц. В одной из ниш надпись: «Победителю татар великому князу Дмитрию Иоанновичу Донскому — признательное потомство, лета от рождества Христова 1848…»

Этот памятник построен на деньги, пожертвованные русскими людьми. Чтоб увековечить память предков, крестьяне отдавали последнюю копейку, добытую тяжким трудом на барской ниве, потому что не было у людей этих ничего дороже России.

Каждая пядь земли, каждый маленький клочок этого поля орошены кровью русских людей.

Окрестные жители связывают с Куликовым полем не только имя Дмитрия Донского, но еще и Александра Невского. В Татинке мне довелось слышать легенду о том, как еще за сто с лишним лет до Куликовской битвы татары пленили Александра Невского и тащили будто бы его, раненного, до Красного холма. Очнувшись, увидел князь ширь придонскую и сказал: «Тут надо бить басурманов». Сказал — и умер. Летописи говорят иное, но молва все-таки в народе живет…

На Красном холме, если ты русский, по-особенному чувствуешь свою приверженность родной земле. Гуляет ветер над широким полем, шумит густая сирень, и, как отзвуки дальнего грома, невольно чудятся воинственные клики, топот коней и лязг мечей. И будто следы крови на траве, спелая земляника, ею сплошь усеяно поле. Наверное, здесь вот сошлись монах Троицкой лавры Пересвет и басурманский богатырь Челубей; по этой вот балочке, в глубине которой течет крохотный ручеек, отступали сентябрьской ночью 1380 года разгромленные татары. Люди приходят на Красный холм, чтобы слушать тишину, чтобы побыть наедине со своими думами. Позади — все, что прожито, впереди и вокруг тебя — родная земля. Отсюда, с Красного холма, начинается Россия.

Могильные курганы окрест холма за шесть веков, минувших с памятной битвы, все больше оседали под ветрами, размывались дождями, но все еще по-прежнему стоят, будто часовые, стерегущие вечный покой храбрых русских воинов. Похоронив павших, ратники Дмитрия Донского вырубили зеленую дубраву возле села Куликова и построили деревянную церковь с резным иконостасом, поражавшим заморских послов своей красотой и непревзойденным мастерством. Время не пощадило эту церковь, к нам дошла лишь молва о ней.

Уже в самом начале нашего века академик Алексей Викторович Щусев построил в этих местах храм Сергия Радонежского, благословившего князя Дмитрия на битву. Храм удивительно смелый по замыслу и оригинальный по композиции: две большие башни, каждая в своем стиле, и церковь с куполами посередине. Будто воинские шлемы, башни напоминали о былинных ратниках, сражавшихся с Мамаем, и, как мне показалось, перекликались с картиной Васнецова «Три богатыря».

Щусевский храм я увидел в строительных лесах: в войну, докатившуюся в 1941 году к Непрядве, он был основательно разрушен, а восстановить такой памятник нелегко. Через год-другой храм станет музеем. Такой музей нужен на Куликовом поле: не было еще ни одного дня, чтобы не ехали и не шли сюда люди. В истрепанной книге записей у хранителя обелиска я видел не только русские слова, а еще и английские, немецкие, арабские…

Куликово поле для каждого русского человека заветное, святое место. У нас есть Бородино, есть Полтава, есть Брестская крепость и дом Павлова в Волгограде, есть скорбный Бабий яр в Киеве и Петрушина балка в Таганроге — каждому новому поколению напоминают они о том, что довелось вынести на своих плечах дедам и отцам. Но еще раньше была битва возле устья Непрядвы. И нужно ли говорить, сколь много еще должны сделать люди, чтобы отовсюду были проторены дороги на Куликово поле? Сейчас развернулось здесь большое строительство: прокладываются автомагистрали, сооружаются мосты…

Лет полтораста назад, когда в России начиналась подписка для сбора пожертвований на памятник, Академия художеств задумывала вокруг Красного холма целый ансамбль мемориальных сооружений: здание инвалидного дома, храм Сергия Радонежского, библиотеку «особенно из книг по отечественной истории». Автором памятника-обелиска стал выдающийся русский архитектор А. П. Брюллов. Но случилось так, что деньгами, которые собрал народ, самовластно распорядился Николай I. Грубо поправ волю пожертвователей, он «определил» на строительство памятника лишь шестьдесят тысяч рублей, а остальные триста двадцать тысяч повелел использовать «на образование дворянского юношества в губернских кадетских корпусах». Отливали памятник на известном петербургском заводе Берда, везли по частям на лошадях в Епифань, а оттуда на специально устроенных больших санях, запряженных тройками в два-три ряда, перетаскивали на Красный холм. Открыли монумент в сентябре 1850 года.

На Куликовом поле будет музей. Но наверное, поле славы нуждается все-таки не только в одном музее. Мне лично виделись у зарослей сирени на Красном холме не только изваянный в бронзе инок Пересвет, но и павшие в сече князь Федор Белозерский с сыном Иваном Тарусским и братом Мстиславом, и безымянные ратники, чьи души и после смерти, как гласила Ермолинская летопись, продолжали «избивать поганых». А еще — изваянные в бронзе воины 1941 года, павшие на Куликовом поле в боях с немецкими фашистами. Осевшие окопы я видел по всему правобережью Непрядвы: исход сражения за Москву и Тулу решался не только возле разъезда Дубосеково, но и здесь, и вряд ли подозревал Гитлер, что русские сломают ему шею в тех же местах, где когда-то били Мамая.

…Буераками, перелесками шагал я с Красного холма к железнодорожной станции Куликово поле и еще долго не мог проститься с благословенными местами. У Хворостянки показали мне старый дуб — ствол у него, весь искореженный, в три обхвата. По преданию, с этого дуба усмотрели дозорные русского князя скопление мамаевых войск. И военный совет перед сражением держал Дмитрий именно здесь. Когда-то в этих местах шумела лесная засека, но вырубили с годами соседние дубы и березы, а этот великан устоял. Немцы в него бронебойными снарядами били, сучья от осколков поредели, но стоит дуб, как и прежде, и долго еще стоять, наверное, будет…

Станция Куликово поле — маленькая, приземистая, в три окошка. На фасаде портреты Дмитрия Донского и Александра Невского — местный художник писал по камню. Крохотный палисадник, заросший вязом и дикой малиной. Грузовое такси из совхоза «Куликово поле» ждет местного поезда. И — гуси, прямо на перроне: они поездов не боятся. Тишина стоит вокруг густая, плотная. Шесть веков этой тишине.

России много больше лет, но жизнью своей она обязана этой вот тишине.