Голубые родники

Древний щит

Как-то попалась мне в руки ростовская газета столетней давности «Ведомости городской управы». А в ней объявление: «Ура! В Ростовском порту знаменательное явление прогресса — появились два паровых судна — «Предприятие» и «Донец». Новейшие машины мощностью в 25–40 лошадиных сил позволяют развить такую скорость, что путь от Ростова до Таганрога может быть проделан менее, чем за сутки…»

Речники сегодня, наверное, улыбнутся. Да и не только речники: чтобы попасть из Ростова в Таганрог на «Ракете» или «Метеоре», понадобится меньше полутора часов. А до Азова и вовсе рукой подать — минут двадцать — двадцать пять…

Уже в шести километрах от Ростовского порта начинается донская дельта — уходит вправо несудоходный, обмелевший Мертвый Донец. Донская дельта — сплошные ерики и протоки: Лютик, Лагутник, Казачий, Старая Егурча, Егуречка, Каланча, Мокрая Каланча, Сухая Каланча, Новая Каланча, Старая Каланча, Богданов, Богданчик, Большая Кутерьма, Подгорная Кутерьма, Малая Кутерьма, Средняя Кутерьма, Старая Кутерьма, Переволока… На сорок больших и малых рукавов делится Дон, впадая в Азовское море. Сходит по весне большая вода, и там, где был ерик, вырастает остров, а на месте бывшего песчаного острова, гляди, уже появилась новая протока, и деревья по пояс оказались в воде. А в самом устье рождаются все новые наносные острова, будто отвоевывает у моря Дон метр за метром, удлиняет свое русло.

Остаются позади знаменитые курганы «Пяти братьев» — вотчина археологов, — плавни с обелисками и братскими могилами на островах — ив гражданскую, и в Отечественную полыхали здесь партизанские костры. Вот уже и станица Елизаветинская — самая низовая из всех станиц. И самая рыбная — еще тысячу лет назад вывозили отсюда греческие купцы красную рыбу почти во все европейские страны. А лет двести назад появились здесь и первые рыбные заводы — казачьи. Здесь и сейчас богатые нересто-выростные хозяйства.

Из Елизаветинской родом знаменитый донской художник Иван Иванович Крылов. Тысячи художников до него пересекали бескрайние русские степи, и глазу их, и сердцу ничего они не говорили. А пришел Крылов — сам степняк — и уловил зорким оком то, что не могли увидеть другие. Уловил лицо степи, уловил то, что затаилось в ней, — вековую душу, смутную и грезящую, за которой чувствуешь не бьющую, но уже готовую родиться своеобразную жизнь. Помните его знаменитую «Степь ковыльную»?..

А еще я знаю, что места эти песенные. Помню, как в Ростове выступал казачий хор с хутора Обуховка, который под Елизаветинской. Представляла этот хор областному смотру «хозяйка» здешних бесчисленных островов Екатерина Терентьевна Ющенко — председатель сельсовета, сама певунья и заводила, потомственная рыбачка, бывшая фронтовичка. Тридцать лет уже хору, и все эти годы руководит им моторист рыбхоза казак Евдоким Халявин. Трижды брали первые места в Москве. Задумают снимать какой фильм про казаков — не обходится без обуховцев: хорошо умеют они петь…

А вдали, на крутом левом берегу, уже встает Азов. Бродят по рыжей степи, раскачивая на седых курганах терпкую полынь, нестреноженные ветры, прижимают дубовые кроны к самой воде. Провода гудят высоко в небе — шагнули через Дон с его протоками и ериками ажурные мачты электропередач. С борта «Метеора» можно разглядеть высокий земляной вал — остатки крепостных стен. В проломе стены каменная арка городских ворот — сами ворота увезены в Старочеркасск. Сколько веков прошло под этой аркой?.. Сколько войн?..

Пристань в Азове маленькая, скромная. По улочке, мощенной камнем, взбираюсь на самый гребень крепостной стены.

Порт шумит внизу. Краны вытянули шеи, будто разглядывая, откуда пожаловали сегодня морские и речные корабли. Если спуститься на другую сторону крепостного вала, попадешь в старый Азов: узкие, кривые переулки, маленькие домишки… А направо гордо сверкают белизной новые дома, высокие, с балконами, увитыми зеленью.

Об Азове написано много. У Ломоносова есть поэма «Петр Великий». Писал об Азове Пушкин. Лев Толстой хотел создать эпический роман об Азовских походах, но не успел это сделать. Роман Алексея Толстого о Петре — тоже книга об Азове. Уже в наше время писатель Григорий Мирошниченко — уроженец донской слободы Ефремо-Степановки — отдал без малого три десятилетия своей жизни работе над романами «Азов» и «Осада Азова», воссоздав всю славную историю города у моря. Когда в Азове учредили звание «Почетный гражданин», первым, кому было оно присвоено, стал Мирошниченко — бывший конармеец и балтийский матрос.

Но новая история Азова еще не написана. А она не менее героична, чем его прошлое.

Азов вечером весь в россыпи электрических огней над скверами и площадями, в шумном великолепии зеленых улиц, в сияющих витражами окнах домов культуры и новых жилых домов. Я не встретил в Азове такой задумчивой тишины, как, скажем, в Задонске или Епифани — тоже старинных городах. Азов — это современный город, в котором древности — остатки крепостных стен или пороховой погреб — лишь достопримечательности, хоть и любопытные, но не главенствующие в облике улиц и площадей.

Город много строит, и потому, наверное, утром среди жителей, спешащих на работу, много парней и девчат в спецовках, забрызганных краской и бетоном. Здесь крупная судоверфь, заводы кузнечно-прессового оборудования и кузнечно-прессовых автоматов. Многие машины, созданные в Азове, не имели когда-либо равных себе в мировой практике. Тридцать восемь зарубежных стран — клиенты азовских машиностроителей. По городу ходит шутка:

— Раньше про нас говорили, что мы здорово уху варим. Уху варить мы и сегодня умеем, но еще научились и рыбу разводить…

А в порту стояли у пирса, тесно прижавшись друг к другу, сейнеры. Они были совсем новенькие, эти будущие труженики моря. Наверное, их собратья, ушедшие с Азовской верфи на Балтику, Каспий или в Черное море год-полгода назад, уже до блеска вылизаны морскими волнами и отполированы рыбацкими сапогами. Эти были с зачехленными надстройками, матово поблескивали свежей краской, пламенели высоко поднятой над водой ватерлинией; они еще не знали, что такое море.

Я попросил ревнивого боцмана, дежурившего у пирса, разрешения подняться с ним вместе на палубу. «Погляди, погляди, только огнем не балуй», — предупредил он. Уже на палубе представился: «Гавриил Скобелев», добавив, что от своего знаменитого однофамильца отличается тем, что не носит усов. Боцман открывал двери кубриков, чтобы показать, сколь удобно жить и работать на корабле двенадцати членам экипажа (такая полагается на сейнере команда). Судостроители и впрямь продумали все до мелочей: салон, камбуз, душевые кабины, радиорубка, новейшие системы навигации и управления судном, современные устройства, до предела облегчающие нелегкую рыбацкую страду. Скобелев похвастал: швы просвечивали изотопами — гарантия полная. А деревянные детали не горят: пропитаны особыми смесями. «Мировой класс!» — заключил он. Назавтра сейнеры уже будут провожать в море, наверное, «окрестят» по традиции бутылками с добрым цимлянским вином, поднимут флаги расцвечивания, а пока… Пока матрос в подвешенной люльке аккуратно подкрашивает надписи на бортах.

За девять веков Азов повидал немало, был ведь он щитом, прикрывавшим Русь от недругов. Одно поколение уступало место другому, и каждое имело право сказать гордо: «Азовцы мы…» Не одряхлел старый город, не состарился и в завтрашний день смотрит с гордостью.

Говорят, в давние времена море подходило к самому Азову. А сейчас оно отступило, и остались в устье Дона бесчисленные рукава да протоки, заросли они так, что попадешь впервые в эти места — непременно заблудишься, — чем не джунгли?

У меня, впрочем, проводники по этим джунглям были надежные — азовские старожилы. Мне оставалось только осматривать заповедные красоты да удивляться, как легко и свободно они ориентировались в лабиринте луговых проток и ериков и как уверенно пробивала наша моторка заросли краснотала, камыша, чакана. Глубины здесь небольшие, без весла не обойтись, то и дело приходится сталкивать лодку с переката. И песок, песок…

Удивительный край, эти заповедные гирла. Охотнику сюда дорога заказана, а к человеку-другу обитатели «джунглей» прониклись доверием. Лебедей не пугает стук моторки, выходят на водопой из чащобы лоси, а случается, и дикие кабаны. Ниже Азова, в Кагальнике, развели в вольерах чернобурых лисиц и норок. А птиц несметное множество. Чайки и другие их пернатые собратья запросто «удят» в ериках рыбу, вода ведь здесь чистая, прозрачная, до самого дна все разглядишь.

Попадается в Гирлах еще и угорь. На Дону его прежде не знали. Он ведь живет обычно в северных реках и нерестится в северной части Атлантики, в Саргассовом море. На Балтике угорь часто попадает в рыбацкие сети. И оказывается, угорь способен переползать довольно большие расстояния по суше, особенно при обилии на земле влаги.

Но вот и остров Перебойный, решаем сделать привал. Прежде был на Перебойном и главный лоцмейстерский пост. Лоцманы выходили отсюда на катерах в море, встречали направляющиеся в Ростов суда и проводили их через гирла. Только вся беда в том, что устье Дона страдает от частых спадов воды под влиянием сильных восточных и юго-восточных ветров. Случалось, пароходы подолгу простаивали возле Перебойного. Вопрос о фарватере был настолько важным, что еще сотню лет назад образовали в Ростове Комитет донских гирл. Понадобилось установить постоянную связь между Ростовским портом и лоцмейстерским постом, чтобы оповещать капитанов судов об изменениях глубин Дона, предупреждать посадку на мель в опасных местах. Поначалу применяли для этого оптическую сигнализацию, но она плохо действовала в дожди и туманы. Использовали даже воздушные шары, чтобы как-то сообщать капитанам об опасности. Ничто не помогало. Решили просить изобретателя радио Александра Степановича Попова установить в гирлах беспроволочный телеграф своей системы.

Первую радиограмму Попов послал на Перебойный с плавучего маяка 27 августа 1901 года. Регулярные же передачи начались 2 ноября, и за два месяца передано было триста депеш. Шестнадцать лет безотказно действовали радиостанции, установленные Поповым на острове.

…Маленький, полуразрушенный кирпичный домик. Уже много лет минуло с того времени, как оказался остров Перебойный в стороне от корабельных дорог, и редко заглядывают сюда туристы. Трудно добраться к Перебойному: катера не ходят, лодкой в заповедник можно попасть только с пропуском от АЧУРа. Иногда приезжают школьники-краеведы сфотографироваться у домика, искупаться.

Море совсем рядом: из окон домика видно, как гуляют бирюзовые волны, как ветер качает крутоносые суденышки и рыбацкие сейнеры, как склонились у береговой кручи над песчаной косой нарядные деревья. И еще рыбацкие домики на том берегу протоки. Густые запахи мокрых снастей доносятся даже сюда — за добрых полтора километра.

Мне не раз говорили азовчане, что работа и романтика в море существуют отдельно, сами по себе. Потому что, когда ударит хорошая волна или придет время брать богатый улов, рыбаку не до романтики. И еще, наверное, потому, что романтические истории о море и его людях живут порой в очень-очень сухопутных краях, а в приморских городах и поселках приходят на огонек только после нелегкой рыбацкой работы.

Я тоже слышал эти истории и на Перебойном, и в рыб-колхозе, которые в гирлах. «Сочинять», наверное, умеют все рыбаки — и любители, и профессионалы. Рассказывали мне похожую на правду историю про то, как «укачало» рыб, — выбросило после шторма целый косяк селедки на взморье. А еще про громадного сазана, который ударил рыбака в грудь, и тот, выпустив невод, потерял сознание. В Рогож-кино, возле Костиной ямы, попадаются такие рыбины на полтора-два пуда.

Служба у инспекторов рыбоохраны беспокойная.

— Вот так и живем, днем и ночью на воде…

А я вспомнил, слушая ачуровцев, как Ленин, уже будучи тяжелобольным, был обеспокоен тем, что в азовских водах появилась молодь осетровых рыб, в том числе почти переведшейся белуги, и эта молодь хищнически вылавливалась. За неразумное ведение хозяйства начальник охраны вод Донпродкома был отстранен от должности. Узнав об этом, Ильич запрашивал РКИ:

«Этого господина только отстранили от должности. Нужно узнать, где он, и проверить посерьезней, достаточно ли он наказан…

Следует не только припугнуть, но и как следует притянуть и почистить за эти безобразия».

Вот какая это служба — АЧУР…

Волны лениво облизывают песчаный берег, выплескивают измочаленный плавник и мелкую полированную гальку. Спокойное, не грозное и не опасное, а просто очень знакомое и очень щедрое море. Те, кто живет здесь, говорят, что в шторм и непогоду бывает море иным.

Когда это случается, а рыбаки еще не успели вернуться домой, весь поселок — от мала до велика — ждет на берегу, пока покажутся на горизонте хрупкие мачты сейнеров. Стоят на сыром ветру долгими часами, хоть и верят, что море не предаст людей, которые посвятили ему свою жизнь. На ветру между двумя вечностями — небом и Мировым океаном, что велик даже и тогда, когда представляет его небольшое и неглубокое Азовское море.

С грохотом проносятся мимо донского устья электропоезда. Они торопятся, даже не замедляют бега, спешат… А, между прочим, берега здесь столь же круты, как и под Новороссийском, и морем так же пахнет, и лунная дорожка уходит вечером далеко-далеко на край света. В народе говорят: искупаешься в такой дорожке — будешь счастливый. Приезжие (не местные жители!) иронически говорят, что Азовское море похоже на озеро: вода в нем малосоленая и коренных морских обитателей нет. И все-таки оно море!

Я видел, как вставало солнце над морем. Сначала разошлась синяя дымка, и развернулась — без конца и края — огромная хрустальная чаша, заполненная водой. Острым серым клином врезается в эту чашу Дон. На ранней зорьке от кипящей воды, как никогда, пахнет йодистым простором и свежестью и начинает испаряться роса, которая сплошь укрыла прибрежные камыши, а за крутыми откосами открываются безбрежные, как океан, ласковые степи — лукоморье.

С высокого холма хорошо видно голубую дельту Дона, а к западу от нее — берега Таганрогского залива, напоминающие по форме изогнутый лук.

Здесь, у Танаиса, проходила когда-то граница между Европой и Азией.

Здесь, у Танаиса, эллинский мир встречался когда-то с миром степных кочевников — сарматов и скифов.

Древнее наименование Дона «Танаис» прочно удерживалось в античной географии. Упоминание о нем можно найти у Геродота и Страбона, у римских историков. В VI веке до нашей эры, когда в Причерноморье появились первые греческие колонии, название реки принял город, выросший в этих степях.

Греки везли в Танаис вино, ткани, предметы роскоши. Сарматы давали им в обмен на привезенные товары рабов, продукты скотоводства, рыбу.

О Танаисе написаны сейчас десятки научных трудов. На его руинах открыт первый в Российской Федерации археологический музей-заповедник. Многие научные экспедиции работали в этих местах, раскопки не прекращаются и поныне.

Я медленно брожу по улицам навеки уснувшего города.

Семь веков простоял Танаис.

Несколько лет назад в этих местах, на берегу Мертвого Донца, сделано еще одно интересное открытие — крепость, возраст которой превышает три тысячи лет! О существовании ее никто прежде не предполагал.

Время не пощадило крепостных стен. И все-таки степные ветры не смогли стереть с лица земли эти развалины, их следы остались. Снят небольшой слой чернозема — и обнажились глубокие крепостные рвы, многочисленные переходы, выложенные камнем. С кем сражались здесь древние воины? История не сохранила свидетельств об этом.

Открыл эту крепость совсем еще молодой ученый археолог Станислав Братченко. Он высказал предположение, что на берегу Мертвого Донца — в степном лукоморье — существовала целая система крепостей и укреплений.

О курганах, больших и малых, разбросанных в бесчисленном множестве по всей донской степи, сложено немало легенд. Их слушал, путешествуя по лукоморью, Пушкин. Осматривал их проездом на Кавказ Лермонтов. Кто знает, какие думы вызывали они у опального поручика, до боли сердечной влюбленного в родную землю? Чехов, хорошо знавший эту степь, жалел, что такой замечательный поэтический материал, как легенды и предания о донских курганах, не нашел еще своего описателя.

Седое лукоморье для меня увлекательная книга, где каждая страница приносит радость открытия.