Голубые родники

Цвет лазоревый

С самой весны, когда донское солнце щедро прогреет покатые склоны курганов, начинает зеленеть степь. Еще и снег не сойдет с крутых откосов балок, а уже тянутся к свету типчак и мятлик, голубовато-серая полынь и перистый ковыль. И вдруг сразу оживет неприметная степь — красные, белые, желтые, голубые тюльпаны, будто радугой, спустившейся с небес, украсят донские берега.

Это не те садовые тюльпаны, над которыми колдуют, выхаживая каждый лепесток, любители-цветоводы. Это дикие тюльпаны, прозванные на Дону лазориками, они крепче, выносливее, и краски у них ярче, хоть и скромные…

Уходит весна, блекнут лепестки, желтеет в степи зелень, а цвет — лазоревый — остается. Самих цветов давно нет, а краски их будто вбирают в себя и кущи деревьев, и сердитая донская волна, и плакучие вербы в заводях, и бесчисленные песчаные острова, и островки с птичьими гнездами, с трухлявыми корягами, перегородившими старый проток, с рыбацкими лодками среди кувшинок и рогоза.

Все это Дон.

…От Константиновска я рискнул поехать вниз по реке на моторке. У механика рыбзавода Артема Ивановича Коноплева было какое-то дело на тоне.

Места здешние Коноплев знает отлично. Каждый ерик излазил. Не хуже любого лоцмана про глубины и перекаты расскажет. Он еще на «Створе» плавал — лежит скелет этого корабля у Константиновской пристани, источенный моллюсками, у берегов, обнятых плетнем.

На левом берегу станица Новозолотовская. На правом — Старозолотовская. Новая появилась вместе с Волго-Доном, когда пришла вода в степь. Старая тоже имеет большое будущее: нашли богатые залежи антрацита. Вот куда доберутся скоро шахты Донбасса… А еще в Старозолотовской, рассказывает Коноплев, редкий в этих краях сорт винограда, «красностоп» называется. Раздавишь ягоду — брызнет алая капелька, будто изумрудом отсвечивает. Вина из этого сорта отменные, с цимлянским конкурируют.

Пойма Дона в этих местах широкая, дно каменистое. Когда перегородили Дон плотиной, осетры и севрюги начали здесь метать икру. Приспособилась понемногу рыба, а браконьеры — тоже, горько шутит Коноплев. Не столько ловят, сколько портят острогами да крючьями. И управы на них нет: пустынны места здешние, лес кругом, отыщи злодея…

В местах здешних еще до революции поставили шлюз: не сегодня начал мелеть Дон. Ну, а коль шлюз — значит рыбе преграда. Сейчас тут спланировали умнее, чем в Цимлянске, — рыбоподъемник делают подвижной, такой, что и скорость течения можно регулировать. И еще ставят электрозаградители: в обход рыба не пойдет, обязательно попадет в контейнер. Делают этот подъемник сейчас по заказу донских рыбоводов в Херсоне.

Разговорились. Оказалось, Коноплев и родился в здешних местах. Был помоложе — в знаменитом Новозолотовском народном хоре пел, в 1964 году даже в Москву ездил, в Кремлевском театре выступал. Перебрался жить в Константиновск — пришлось оставить спевки: семья, да и неблизко.

— А казак без песни — он не казак. Праздник там какой или горе — песню заводит. Очень душевные у нас песни, небось слыхали? Молодежь их меньше знает, все больше транзисторами увлекается…

Пока Коноплев рассказывал, миновали мы узкую протоку Спорного Донца, выглянула из-за густых вербовых зарослей и кустов чакана пристань Кочетовская. О ней еще Петр Первый в своем дневнике писал, здесь стоял его флот. И ватага булавинская отсюда вышла. Плавучая станица… Это ее, осевшую на острове в устье Северского Донца, описал в своем романе Виталий Закруткин — житель Кочетовки.

Спорный Донец попросту рукав Северского Донца, узкий, мелкий, на лодке не переехать, вброд перейти. А увидишь сам Донец — забудешь, что находишься в степном краю. Крутые, каменистые осыпи самых настоящих гор, дикие скалы, густой лес на склонах, каменистые пороги — впрямь Кавказ…

Пока Артем Иванович возился с мотором, я бродил по улочкам станицы Кочетовской. В гостях у Виталия Закруткина, конечно, не побывал, не везло мне в дороге на знаменитых земляков. Так уж повелось, что приходится писателю откладывать в сторону начатый роман и ехать с наказом избирателей в Ростов, а то и в Москву, к министру. Писатель всегда с людьми. Еще в первый послевоенный год оставил Закруткин уютную квартиру в Ростове и поселился в этой станице. И сразу прижился, стал для всех тут своим, этот высокий худощавый человек в гимнастерке и солдатских сапогах. Человек нелегкой судьбы, кандидат наук, талантливый писатель, Закруткин сумел быстро расположить к себе кочетовцев, органично вошел в их жизнь, как человек, живущий их нуждами. «Хорошая школа, новая дорога, дом для престарелых не меньше значат, чем собственное произведение», — любит говорить Виталий Александрович.

Десять лет назад областное начальство собиралось создать в этой станице отделение зернового совхоза, но Закруткин доказал, что создание виноградарского совхоза в этих местах будет более целесообразно. Так родился в Кочетов-ской виноградарский совхоз. Рабочие этого совхоза в шутку называют Виталия Александровича нештатным агрономом.

В станице добротные, на казачий лад сколоченные дома, зеленые улицы с фруктовыми деревьями, с цветниками, мичуринским садом (за саженцами ездил тоже Закруткин на Тамбовщину).

Станица и впрямь плавучая, какой описал ее и Закруткин: вереница лодок у берега, и все вокруг прозрачно голубое, подстать лазоревому цвету — такому, у которого нет ни начала, ни конца. По весне, когда гуляют буйные разливы, нелегко попасть на остров кругом вода, кричат чибисы, никнут вербы плакучие, рыба плещет, загуляв на нересте. А потом спадет теплая «русская» вода (так называют здесь полые воды с верховьев в отличие от студеной «казачьей» воды) и вспыхнет остров лазоревым цветом, украсит зарницами старые куреня.

…Вот уже и Северский Донец щедро вливает свои воды в Дон. Из всех донских притоков, с которыми встречался я за свою неблизкую дорогу, это самый большой, самый значительный. Корабли и баржи с Дона свободно поднимаются по Донцу к его верховьям. Волна быстрая, пенистая, совсем, как у горной реки. Моторку нашу изрядно покачало, пока одолели мы широкое донецкое устье.

Отсюда рукой подать до порта Усть-Донецкого — едва ли не самого крупного (после Ростова и Азова, конечно) порта в бассейне Нижнего Дона. Уголь, руда, лес, щебень идут через Усть-Донецкий порт в Москву и Ленинград, Горький и Астрахань. Порт еще не достроен, но поселок возле него уже стал районным центром, еще, правда, неблагоустроенным, весь он в завтрашнем дне…

Я люблю Дон, а родина моя все-таки Северский Донец. Не Северный, как безбожно коверкают его имя несведущие люди, а именно Северский, потому что берет он начало в Северских землях — тех самых, где стояли некогда стольные города Ольговичей и шумели стяги Игоря Святославича и где, ожидая Игоря, плакала Ярославна, где места «пре-дивные зело», покорявшие красотой всякого, кто побывал здесь хоть однажды. Наверное, прав был Экзюпери, когда сказал: «Самое важное, чтобы где-то существовало то, чем ты жил». Для меня это Северский Донец с неприметным притоком рекой Быстрой.

Устье Северского Донца встречает нас пенистыми брызгами, мокрой галькой на песчаном берегу, прозрачной, как хрусталь, водой…

Через час мы были уже в Семикаракорском. Здесь и встретился я с Зиновием Сельским. Уже пожилой человек, директор крупного совхоза, он приехал в районный центр не только потому, что были у него неотложные дела, но еще и затем, чтоб побывать на вечере в клубе любителей поэзии.

Есть такой клуб в Семикаракорах. А начинался он, как рассказывали, с того, что пришел местный журналист и начинающий поэт Борис Куликов на танцы во Дворец культуры, увидел, как под песенки заморского джаза танцевали девчата и парни с каменными лицами, будто делали какую-то нудную опостылевшую работу, и вышел вдруг на сцену, выключил радиолу, остановился у рампы. «Что там еще?» — нетерпеливо спрашивали танцоры. А Борис, дождавшись тишины, взял микрофон в руки и сказал спокойным ровным голосом:

— Ребята! Сто двадцать пять лет назад был убит Пушкин…

И, шагнув вперед, начал читать Багрицкого — стихи о Пушкине. И так убедительна была правда этих стихов, что посуровели лица в зале. А на сцену вслед за Борисом вышли другие местные поэты — Володя Тэн, Толя Тихонов, Людмила Билевич… Читали Пушкина и Есенина, Маяковского и Твардовского, читали свои собственные стихи. Никто прежде и не подозревал, что в Семикаракорах так много талантов.

Тот вечер закончился большим разговором о поэзии. Их потом много было, таких вечеров в Доме культуры, но первый запомнился особо. Говорят, на одном из вечеров подошел к ребятам старик и сказал им: я думал, поэзия — это так, в литературе между прочим. А теперь понял. Стихи иной раз сильнее романов бывают…

После того как образовался такой клуб в поселке, в библиотеках и книжных магазинах появились очереди за сборниками стихов. Едет кто в Москву или Ростов — ему непременно наказ: новые стихи там купить. И в Ростове знают: окажется проездом на Дону маститый литератор — нужно посоветовать ему побывать в Семикаракорах, не пожалеет.

— Хочу пригласить поэтов в свой совхоз. За тем и пришел сюда, — сказал Сельский. — Свой вечер поэзии думаем организовать, прямо на виноградных плантациях. Виталий Александрович вернется — тоже обещал прийти, о новостях в литературе расскажет…

В клубе есть альбом почетных гостей, в нем оставили добрые напутствия молодым уважаемые гости: Виктор Боков и Николай Грибачев, Алим Кешоков и Кайсын Кулиев, Джемс Паттерсон и Егор Исаев… Принимали в клубе и Германа Титова — это когда позвали его к себе провести у них отпуск рабочие совхоза «Титовский» (название хозяйства не имеет ничего общего с фамилией космонавта), он приехал, и не один — с женой и дочкой. Так что ничего удивительного нет в том, что на клубные вечера приходят директора совхозов и бригадиры, — здесь любят настоящую поэзию и интересуются ею не меньше, чем в больших городах.

…Речушка Сусат впадает не в Дон, а в Сал, а уже Сал — в Дон. Сусат местами вовсе пересох, а Сал приносит в свое устье слишком мало воды — всю ее выпивают в пути сухие задонские степи, — и к Дону добирается он немощным, одряхлевшим: болото не болото, ряска в лиманах цветет, воды не напьешься — тухлятиной отдает. И степи Сальские куда неприветливее романовских или цимлянских… Ровны, будто стол, ни холмика, ни кургана.

Уже поздним вечером переправился я напротив Сусата в Раздорскую — стольный городок донских казаков в седую старину, еще и поныне нет-нет да и изумляющий краеведов дивными находками.

Есть две станицы Раздорские одна — на Дону, где сделал я свой привал, другая — на Медведице.

Раздорский городок упоминался впервые в летописях в 1571 году. Но еще за три десятка лет до этого ногайский мирза Кельмагмет жаловался Ивану Грозному, что понастроили казаки несколько городков на его земле, и Грозный ответил ему: «Казанцы, азовцы, крымцы и иные — баловни казаки, а и наших украин казаки, с ними смешавшись, ходят, и те люди — как вам тати, так и нам тати и разбойники». Дипломатом он, Иван Грозный, был неплохим — хан ничего возразить ему не мог…

Располагался Раздорский городок сначала на песчаном острове посреди Дона, а уже потом перебрался на крутое правобережье — место надежное на случай паводка — и стал казакам стольным городком. С тех пор и доныне спускаются крутыми террасами с высокого живописного холма прямо к самой воде узенькие улочки и переулки древней станицы.

Ничего особенного вроде бы и не увидишь на этих неприметных пыльных улочках. Приземистые куреня, обветшавшие плетни, колоколенка без куполов, затравевший майдан… Раздорская даже и не районный центр — разжаловали ее из этого ранга и район перенесли в Усть-Донецк. Но побродишь по кривым улочкам, порасспросишь да поразузнаешь, что, где и как тут в старину бывало, иной станица предстанет: гордой, своенравной…

За околицей Ермакова роща. Когда-то тут дубы вековые росли. Сейчас балки да озера заилевшие, а все ж рощей зовут в честь Ермака. Рядом лиман, назван Петровским, когда-то русский флот спешил к Азову, и здесь была стоянка…

Когда Ермак Тимофеевич отправлялся в Сибирь отвоевывать у татарского хана Кучума «страны полунощные», богатые «мягким золотом», был у него в войске есаул по фамилии Суриков. Может быть его потомок — Василий Суриков — стал великим художником. И наверное, не случайно мечтой его жизни стала картина о Ермаке. В мае 1893 года художник приехал в станицу Раздорскую. Здесь нашел он то, что искал: натуру для Ермака и его сподвижников. Прототипами героев суриковской картины стали раздорские казаки Макар Агарков, Кузьма Запорожцев, Дмитрий Сокол, Арсений Ковалев. Этюды эти хранятся, как известно, в фондах Третьяковской галереи.

Копию своей картины художник подарил раздорским казакам. Старожилы помнят, как долгие годы в станичном правлении висела эта картина, и все, кто приходил сюда, отыскивали на полотне своих соседей и знакомых.

С Раздорской станицей связано еще одно имя — знаменитая «кавалерист-девица» Надежда Дурова начинала свою ратную биографию именно здесь.

В станичной школе богатый музей. Наверное, очень счастливы ребята, имеющие такого наставника, как Леонид Тимофеевич Агарков. Сам неутомимый искатель и ребят такими же сделал. Нашли, например, краеведы дом, в котором Серафимович заканчивал свой роман «Город в степи». Узнали подробности подвига безымянного солдата-калмыка под Раздорской в 1942 году: очевидцы рассказали им, как этот кавалерист подбил четыре танка и уничтожил пятнадцать гитлеровцев. Не должен остаться безымянным такой человек! Ребята сделали все, что смогли, и теперь не только в Раздорской, вся Калмыкия знает — это Герой Советского Союза Эрдни Деликов…

В Раздорской крепкий колхоз «Советский Дон», рыбколхоз имени Третьего Коминтерна. Станичные овощеводы — неизменные участники Выставки достижений народного хозяйства. И знаменитая «донская чаша» родом отсюда, из станицы Раздорской.

И еще в станице чудесный пляж. Летом сюда приезжают отдыхать даже из Москвы и Ленинграда, все левобережье уставлено палатками, катерами.