Голубые родники

По старой Задонской дороге

От Задонска до Воронежа — восемьдесят шесть километров по шоссе, и все вдоль левого берега Дона.

Ей нелегко, этой старой Задонской дороге. Днем ли, вечером ли, в ранний ли рассветный час или в глухую полночь — всегда она в работе. Вахта у дороги круглосуточная. Трудная вахта. И лишь порой, когда становится дороге совсем уж невмоготу, начинает она подбрасывать на своих ухабах грузовики и «Волги», будто хочет хотя бы на миг освободиться от их тяжести. Правда, такой грех случается с Задонской дорогой редко. Быстро справившись с ним, дорога продолжает нести на серой своей спине все тот же поток машин, подвод, велосипедов — нет ему конца и края. Мимо рощиц и лесополос, мимо километровых столбов. И все спешат, спешат…

Причудливо петляет Дон, а дорога бежит все дальше на юг, и все прямо и прямо. Когда-то ехал здесь Пушкин в Арзрум. Видела дорога и Грибоедова, сосланного в Персию, и еще Лермонтова, Дениса Давыдова, направлявшихся на Кавказ. Воронежский мещанин Алексей Кольцов перегонял вдоль этих обочин гурты скота, закупленные отцом, и слагал в пути песни, которым уготована была долгая жизнь.

Еще одного человека видела Задонская дорога. Вьюжной ночью 1902 года жандармы схватили здесь соратника Ленина — Николая Баумана. Он ехал из Киева в Воронеж и, заметив в пути, что за ним следят шпики, спрыгнул на ходу поезда под откос. Обмороженный, в легком пальто, с трудом добрался до Хлевного, обратился здесь за помощью к врачу Вележеву, а тот выдал его полиции. Лишь три десятилетия спустя настигло возмездие предателя, перебравшегося из Хлевного в Задонск.

Хлевное — то самое село, где в стародавние времена располагались «государевы хлевы» и в них откармливался скот к царскому столу. Сегодня в селе новые добротные каменные дома с водопроводом, газом, электричеством. В Хлевном — крупный маслозавод, хлебозавод. Дом культуры с широкоэкранным кинотеатром. Здесь центр самого южного района Липецкой области. Дальше уже начинается Воронежская земля…

Стоит у дороги потемневший обелиск. На верхушке не крест, а железный шар, из него торчит стерженек, и на нем фигурка коня о трех ногах (четвертая сломана). И надпись славянской вязью: «От Москвы 432» (наверное, версты).

За Конь-Колодезем начинаются леса. Когда пробивали здесь дорогу, тяжким потом и кровью доставалась согнанным отовсюду крепостным каждая верста. Мор и болезни косили людей, а отбывать дорожную повинность приходилось и старикам, и женщинам. Неспроста так и назвали здешнее село — Карачун (смерть). И сколько крестьян бежало от верной гибели в леса! Было время, когда воронежский воевода не мог отправить в Москву собранный налог, опасаясь, что государеву казну перехватят по дороге разбойники.

Где-то в этих местах, слева от дороги, Рамонь. Там сахарный завод — теперь он один из самых крупных и высокомеханизированных на воронежской земле. Из Рамони, между прочим, вышел изобретатель русской трехлинейной винтовки Мосин. Но сахар все-таки главная слава Рамони. Я познакомился в автобусе с молодыми ребятами из Всесоюзного научно-исследовательского института сахара — они возвращались в Рамонь из командировки. Не без гордости шутили: «Каждый второй житель в нашей стране пьет чай с рамонским сахаром». Выведенные институтом в Рамони сорта свеклы прижились и на Украине, и на Дальнем Востоке, и на Крайнем Севере.

…Но вот и село Ново-Животинное. Название произошло от слова «живот», «жизнь», а в действительности было символом нужды, горя и смерти. Двести лет хозяйничали в нем помещики Веневитиновы — лютые крепостники. «Вымирающей деревней» назвал это село земский врач Шин-гарев, написавший о Ново-Животинном книгу. Он не сгущал красок, лишь рассказывал о том, что видел…

Учительница Людмила Николаевна Чопорова — одна из организаторов и бессменных руководителей сельского народного музея — в этот день как раз принимала гостей — следопытов из воронежских школ. Сам музей тоже размещен в школе. И удивительный контраст. Помещик Веневитинов, в чьем доме находится теперь школа, был палачом для обездоленных крестьян, но мнил себя образованным «негоциантом». В московском доме Анны Николаевны Веневитиновой собирались литераторы, Пушкин впервые читал там «Бориса Годунова». Сын помещицы — Дмитрий Веневитинов, не доживший до 22 лет, — был известным поэтом, Пушкин и Белинский предсказывали ему большую будущность. Но то в Москве… А в Ново-Животинном царило дикое и беспросветное рабство.

Свидетельницей трагедии новоживотинновских крестьян была известная английская писательница Этель Лилиан Войнич. Летом 1887 года она служила в селе гувернанткой у Веневитиновых. И та ненависть к бесправию, которой наделила Войнич своего Овода, очевидно, истоками уходит к Ново-Животинному.

Все познается в сравнении. Достаточно побродить по сельским улицам, чтобы увидеть, чем стала некогда вымиравшая деревня. Новая больница — она не хуже городской, в сельмаге даже такие товары, что иной раз в областных центрах назовут дефицитными. В музыкальной школе директором заслуженный артист республики Гурген Карапетян. В книжном магазине нарасхват самые последние новинки…

Здешний старожил — почетный колхозник Иван Александрович Гребенщиков. Он уже давно на пенсии, в селе этом родился и вырос, всю жизнь был конюхом. Отец и дед его тоже ходили за лошадьми, холили барских вороных.

Мы долго сидели с Иваном Александровичем у плеса. Он думал о чем-то своем, пережитом. Нагнулся, зачерпнул ладонью воду — заструилась меж пальцев и ушла. Вода есть вода. А вот жизнь…

— Где сейчас Веневитиновы, не скажу, — проговорил он. — Может, за океан в лакеи подались, а может, от буденновской сабли сгинули. Кончилась их фамилия. Теперь фамилия Гребенщиковых пошла…

Семеро детей у Ивана Александровича. Кто металл плавит, кто хлеб сеет или службу военную несет. Только младший, Петр, остался в родном селе, тракторист, уже сам отец семейства. Собрались как-то дети вместе, праздник был. Вспомнили «пророчество» Шингарева насчет вымирающей деревни. Не сбылось оно, Советская власть помешала. А Петр и подлил в огонь масла: вот у тебя, батя, действительно профессия вымирающая, конюхи нам уже не нужны. Крепко обидел старика… А того не ведает, паршивец, что этого старого конюха сам Буденный за службу для революции благодарил…

День клонился к вечеру. Автобусы идут отсюда в Воронеж через каждые полчаса. Все по той же старой дороге.

Возле самого города стоит высокий курган с обелиском. На гребне — старая рана: нетронутая людьми траншея, заросшие травой окопы. Осколки в стволе обезглавленного дуба. И воронка от бомбы, искореженный металл. А на мраморе — девяносто восемь фамилий тех, кто осенью 1942 года принял неравный бой на Задонском шоссе и сделал все, что мог, чтобы задержать фашистов. Стройные молодые деревца вокруг кургана, зеленые поляны. И высокое чистое небо над ними. Здесь не прошел враг. Не он, а наши советские парни в красноармейских гимнастерках шли по шоссе на помощь осажденному Воронежу. Шла пехота, шли танки, шла артиллерия, и старая Задонская дорога, как всегда это бывало, верой и правдой служила в тот грозный год родной земле…