История Армении

ГЛАВА LIII О стихийных бедствиях, голоде, вражеских ударах и зверях-людоедах[1075]

В согласии с жестокими ударами злой враждебностью оборотилась к нам и стихия: умеренный северный ветерок сменился вредоносным южным ветром, а мягкая и приятная весна преобразилась в сумрачную зиму. В ту пору руки земледельцев наших работали охотно, а ныне бездействуют и томятся[1076], прежде кладовые были полны, а ныне стыдятся своей пустоты; там пасутся стада на цветущих лугах, а здесь они захирели и совсем оскудели; в те времена поля были исполнены изобилия, а ныне — печали; там нивы /142/ колосились[1077] пшеницей, а здесь их [бил] град и наводняли буйные потоки; прежде шли дожди приятные и полезные, а теперь [льют дожди] бесплодные, непрерывно моросящие, из-за которых гниет урожай [на корню] и на гумнах, если только что-нибудь где-либо уродилось; прежде горы веселили радостным облачением, а ныне обезобразились, ибо нет на них больше пастбищ. Десятью парами волов пахали, а собрали едва один кувшин, посеяли, но не пожали, посадили, но не собрали, фиговое дерево не дало плодов, виноградная лоза и олива перестали плодоносить; если что запасли в кладовых, то и это оставили чужим. Так свершилось на нас слово Господа, ибо мы трудились, а другие вошли в наш труд[1078]. Покрытые беззакониями нашими, мы лишились всякой надежды на благо.

Таким образом, к вражеским грабежам, а также к бесплодию и неурожаю добавился еще и страшный голод. Дождем пролились на нас горящие угли[1079], а безжалостный меч войны непрестанно распространял средь нас смрад смерти. И продлилось это семь лет, поэтому мы, оставшиеся в живых, удалились к шатрам Кидарским[1080], скитались, лишились имущества и всякого содержания харчами из-за отсутствия продуктов. А затем начался страшный голод, и бледные, как трупы, едва держащиеся на ногах дети, покинутые в городах, гюхах и агараках земли Айраратской, погибли все. Иные из богатых, постепенно истратив свое имущество на пропитание, впали в крайнюю нищету, страшно бедствовали и нуждались. Некоторые, понуждаемые голодом, стали кормиться травой, и кое-кто из них, поев по неведению цикуты или какого-нибудь другого ядовитого растения, умирал от отравления. Муки голода заставляли есть что попало. Некоторые, боясь [голодной смерти], за ничтожную плату продавали своих любимых детей врагам и не вспоминали [при том] о родительском попечении и заботе. Знатные женщины, приневолненные нуждой, без покрывала на голове, едва прикрытые лохмотьями[1081], без стыда выходили на площади и в отчаянии просили подаяние. Иные были так истощены, изнурены и ослаблены муками голода, что в изнеможении, трясясь и шатаясь, подобно живым мертвецам[1082], сталкивались и валились друг на друга. Многие, /143/ словно груда трупов, лежали, [всеми] покинутые, на площадях и, будучи уже при последнем издыхании, умоляли редких прохожих дать им хотя бы кусочек сухого хлеба и так лишались жизни. Если [вначале] кое-кто из богатых давал им милостыню, то потом они стали обращаться с теми, кто просил подаяние, с бессердечной жестокостью, ибо опасались, что и сами могут стать такими же, как те. Никто из них уже не накрывал на стол: одни из-за страшной нужды ели пшеницу, не перемалывая ее и не изготовляя хлеба, другие хватали с жаровни и ели хлеб недопеченным. Мукой была пища, если ее иногда и доставали, и достойно слез, с какой опаской, как жалко ее вкушали. Здесь меня охватывает страх, трепет и ужас, от того, что предстоит рассказать. Заслуживающие доверия люди сообщили нам вполне достоверно, что некоторые матери тела своих детей, умерших от голода, употребляли в пищу; иные тайком, словно овец на убой, утаскивали своих товарищей и готовили из них для себя еду.

Все, что свершилось там (в Армении), кажется нам заслуживающим более великого плача, нежели отмщение Иерусалиму, ибо руки жен милосердных сварили детей своих и стали те пищей им. Те, кого держали и нежили в объятиях, [ныне], копаясь, роясь в нечистотах, припадали к ним[1083] и поедали вместо пищи. От жажды языки грудных младенцев прилипали к небу, ибо матери не кормили их. Дети выпрашивали кусочек сухого хлеба, и слезы орошали их щеки, и не было никого, кто бы дал им [поесть]. Так были вырваны, отняты дети[1084] от груди своих матерей. И все вообще, и рожденные и родители, оказались разбросаны, раскиданы рассеяны по городу. Так за беззакония свои были преданы сыны народа нашего погибели и вмиг истреблены. Но еще больше [людей] изводили пытки, которым их подвергали разбойники[1085]: попавших к ним в руки они терзали, мучили невыносимыми пытками в надежде найти у них еду и, если где-нибудь что-либо обнаруживали, тогда их снова подвергали разнообразным, еще более утонченным пыткам: одним втыкали прут в нижнее обиталище сластолюбия, других сажали на заостренный кол; иным за пазуху и на голову насыпали из печи пепел с пламенеющими угольями, а у некоторых /144/ затягивали сокровенную часть тела — мужеский уд — и подвешивали на нем высоко, пока он полностью не отрывался от тела, после чего лишь немногие оставались в живых. Так поступали не только с врагами, но и с людьми близкими, товарищами и знакомыми.

Вот такие страшные междоусобия объяли города, а ночи, полные смерти, — гюхы и гердастаны. Голые тела, являя собой зрелища ужасного надругательства, валялись на улицах и площадях, ибо некому было уже предать их могиле. И стали они пищей собак, зверей, едящих мертвечину и птиц небесных. И с тех пор стало это привычкой у зверей, едящих мертвечину; распространились, усилились, умножились [в числе] волки-людоеды, и стали они вместо трупов разрывать клыками и пожирать живых людей; когтями зверей были растерзаны как почтенные, так и презренные. Грехи, усыпляющие [благоразумие], окутали своим туманом, ослабили и невинных, ибо всем одинаково предстоит уход из стихий мира сего и установлен [для каждого] день и час возмездия — почет либо наказание.

Меж тем времена гонений принудили меня жить здесь — на чужбине, в Гугарке и Вирке, близ многомудрого Атрнерсеха, поставленного царем той страны. И хотя он оказал мне большое гостеприимство и я был почтен им щедрым содержанием, однако так как пребывание мое там затянулось, как некогда у Исмаила в шатрах Кидара, то я очень тосковал и печалился, надеясь и ожидая спасения от господа бога.