Когда плачут драконы

Глава девятая: Толстуха

Вилхе шел к Кедде в приподнятом настроении, и тому было сразу несколько причин. Во-первых, они только что отлично поговорили с Хедином, обсудив все скользкие моменты и пообещав друг другу впредь всеми силами избегать непонимания. Во-вторых, на этом разговоре настояла Ана — та самая Ана, которая вроде как должна была ненавидеть Хедина и желать ему каких-либо благ не раньше конца света. В душе затеплилась надежда не только на то, что рано или поздно Ана с Хедином смогут общаться, не меча друг в друга молнии и не пытаясь выжечь гневом все вокруг, и Вилхе был этому бесконечно рад.

Единственной, кто омрачал его сегодняшнее торжество, была Кайя. В голове раз за разом вставал ее образ: чуть смущенная, с порозовевшими щеками, она прятала глаза за тяжелыми ресницами, а на лице у нее было написано лукавство и манящая теплота. Кайя почему-то напоминала Вилхе мать: в них обеих не было ни яркой красоты, ни женской притягательности, зато чувствовалась умиротворяющая заботливость и волнующая нежность. Не зря же отец столько лет любил маму сильнее жизни и не замечал других женщин. Вилхе, к своему ужасу, вдруг начал понимать, что с ним происходит то же самое.

Он никогда не обращал на девчат особого внимания, хотя иногда и замечал на себе заинтересованные и даже призывные взгляды. Но душа не отзывалась, а тело Вилхе быстро усмирял: не до сердечных дел ему нынче было. Чьи-то судьбы зависели от его действий, и Вилхе не имел права растрачивать собственные силы на развлечения.

Вот только Кайя не была развлечением. Ни раньше, когда казалась запуганным беспомощным ребенком, ни теперь, когда вдруг явила себя отважной и сообразительной девушкой. Вилхе всегда было приятно ее общество, но до сих пор он не задумывался, что станет с ним, если Кайя вдруг исчезнет из его жизни. Если полюбит какого-нибудь парня, станет проводить свободное время с ним, и смотреть — кротко и восхищенно — на него, а не на Вилхе, и улыбаться — тепло и ласково — другому, и позволять тому прикасаться к себе, а потом целовать, даря ему свое дыхание, свою верность, свои…

Вилхе зажмурился от накатившей в мгновение ока непроглядной тоски и не заметил, как ему наперерез бросилась упитанная девчонка в капюшоне поверх рыжих кудрей. И только когда пухлый пальчик сердито ткнулся ему в грудь, Вилхе вырвался из невеселых мыслей и удивленно посмотрел на Беату.

— Это просто подло, Вилхе! — со смесью обиды и бешенства выговорила она. — От тебя я такого никак не ожидала!

Вилхе опешил. Он уже не помнил, когда в последний раз общался с Беатой. Как бы он мог перед ней провиниться? И главное — в чем?

— Не хочешь объяснить? — напрямик спросил он. Даже если у Беаты были основания для подобного тона, Вилхе предпочитал не ходить вокруг да около.

Как оказалось, то же самое предпочитала и Беата.

— Вы драконьих детенышей из плена выручаете! — отрезала она. — А меня на помощь даже позвать не подумали!

— Откуда ты узнала? — растерянно спросил Вилхе. Они всей командой, включая Кайю и Хедина, договорились никому не рассказывать о своих приключениях. И Вилхе даже представить не мог, кто из друзей был способен проговориться.

— Какая разница? — еще сильнее возмутилась Беата. — Я думала, ты понял меня, когда я тебе о своих мечтах рассказывала! Кажется, они не слишком отличаются от твоих, чтобы чудачкой меня считать! Или ты думаешь, что один такой герой и никто больше не способен милосердие проявить?

— При чем здесь это? — уже совершенно ошарашенно пробормотал Вилхе. Беата сверкнула глазами.

— А раз ни при чем, то в следующий раз я лечу с вами! — заявила она.

Вилхе неслышно помянул Энду и принялся ее отговаривать. Нет, ну в самом деле, куда ему еще Беату на шею? Кайи хватало до самой печенки: сколь бы пользы она ни приносила, а постоянное беспокойство за ее безопасность перекрывало для Вилхе все остальное. Он уже язык стер, проклиная себя за ту слабость, когда сам пригласил Кайю в компанию. Просто даже подумать не мог, что станет так переживать за чужого, в общем-то, человека. А что будет с ним, если еще и кузину взять под свою ответственность? Вилхе не уставал посылать Ойре благодарности за разумность Аны, не настаивающей на путешествиях вместе с ними. В ней не было и толики трусости, только непривычное для Вилхе смирение и понимание. И, пожалуй, поставь его кто перед выбором, взять с собой Ану или Беату, он без колебаний предпочел бы родную сестру: несмотря на ее вспыльчивость и своеволие, Вилхе совершенно точно знал, что сможет на нее положиться. В отношении Беаты он не испытывал и толики подобной уверенности.

Зато упорства кузине было не занимать. Ни устрашения Вилхе опасностями и походными условиями, ни замечания о том, что им и без помощников рук хватает, ни уверения, что никто об этом геройстве не узнает, не дали никакого результата.

— Не узнает, если вы меня с собой возьмете, — многозначительно улыбнулась Беата. — А в ином случае растрещу всем и каждому. И дяде Тиле — в первую очередь.

Просвещенность в таком деле градоначальника было последним, чего желал бы Вилхе. Запретить их команде спасать драконышей он, конечно, не мог, тем более что сам делал все возможное, чтобы облегчить жизнь таким несчастным. Но его вмешательство могло нарушить работу слаженного механизма, если бы глава Армелона решил внести в него свою лепту. А он решил бы, зная его рвение к службе и любовь к справедливости. Принялся бы командовать, контролировать, оберегать… Нет уж! Лучше одна Беата. В крайнем случае ее всегда можно будет оставить под охраной Кедде, придумав достойное занятие. А пара часов, проведенных в обществе этого острослова, вполне способны даже Беату вынудить пересмотреть свои желания.

Правда, на то, что Кедде хватит на это дюжины секунд, Вилхе не мог и рассчитывать.

— Такую толстуху даже я не подниму! — заявил Кедде, едва услышав об ультиматуме Беаты. — Сбросишь половину веса, тогда приходи. А своей жизнью я рисковать не стану, даже если ты оповестишь о нас всех окрестных градоначальников.

Вилхе был уверен, что в ответ грянет такая буря, какой Кедде никогда не слышал. На что способна разъяренная Беата, Вилхе пару раз видел и весьма не хотел стать объектом ее гнева.

Но Беата только распрямилась, словно став выше ростом, и побледнела так, что усыпающие ее лицо веснушки, казалось, стерлись вместе с краской.

— Ты сам это сказал! — как-то слишком твердо проговорила она. — Драконье слово!

И, не дожидаясь ответа хоть кого-то из парней, покинула дом Кедде.

Едва закрылась входная дверь, Кедде расхохотался.

— Видел бы ты сейчас свою физиономию! — потешался он над Вилхе, но тому в этот момент было почему-то гораздо обиднее за кузину, чем за себя. Да, Кедде сделал то, что Вилхе и хотел; еще и столь быстро, еще и без всякой просьбы. Да, так было лучше для всех, потому что Беата в этих вылазках могла стать не просто помехой, а настоящей угрозой их безопасности. Да, ее желание погеройствовать было ребячеством и откровенной блажью, а шантаж заслуживал самого сурового наказания.

Вот только при мысли о Беате в душе просыпалась необъяснимая жалость и необходимость за нее заступиться. Все-таки сестра. Все-таки девчонка. Все-таки…

— Забей! — посоветовал Кедде, легко прочитав на лице Вилхе все его мысли. — Отвечать за нее — тебе оно надо? А так вроде как я виноват, а ты по-прежнему отличный парень. Главное, что это раз и навсегда отобьет у нее охоту соваться не в свое дело.

Вилхе кивнул, соглашаясь с его доводами. В том, что Беата не сможет избавиться от лишнего веса, он не сомневался. И все же поговорить с ней было необходимо.

— И не вздумай броситься ее утешать! — нахмурился Кедде, снова разгадав намерения товарища. — Понимаю, сестра, обязан защищать от всяких гадов вроде меня. Но только я своего решения не изменю, даже если мне и тебя в Армелоне придется оставить. Выбирая между драконом и человеком, поверь, я предпочту не тебя!

Вилхе прищурился, чувствуя, как уже привычное раздражение вымещает и удивление, и благодарность. Кедде тоже ударился в шантаж, используя свои преимущества. Да, у Вилхе не было крыльев, но эта проблема вполне решаема, особенно в свете появления в Армелоне Арве. Джемму тоже можно переманить на свою сторону, особенно воспользовавшись какой-нибудь из их ссор с Кедде. Кайя всегда будет с ним, тут и размышлять нечего…

Вилхе осекся, вынырнув из самонадеянности.

А если Кайя захочет остаться с Кедде? С ее отвагой, с ее умом, с ее находчивостью у них будет команда посильнее, чем у Вилхе со всеми его сестрами и братьями.

Да только главное совершенно не в этом!

Если Вилхе потеряет Кайю…

Нет, Энда все подери, нельзя ей позволять делать такой выбор! Только не сейчас! Сначала Вилхе должен исправить свои ошибки. Убедить Кайю в том, что ей нужен именно он, а не Кедде или кто другой. Иначе…

Зачем вообще все это?..

— Я всегда думал, что крепче мужской дружбы нет ничего на свете, — не поднимая на Кедде глаз, проговорил Вилхе. — Но ты вынуждаешь меня в этом усомниться.

Кедде недобро прищурился, но Вилхе этого уже не видел. Он резко развернулся и ушел вслед за Беатой.

Одже себя просто ненавидел. И кто его только надоумил поделиться с Беатой своими догадками? Не тайну же драконьего золота разгадал, а просто сообразил, чем Вилхе с друзьями в последние месяцы занимается. Зная его по прошлым подвигам, Одже отлично понимал, что не ради собственной забавы Вилхе раз за разом поднимает в небо синего дракона. Джемма, по необъяснимой причине испытывающая к Одже симпатию, как-то проговорилась, что Вилхе нашел способ защитить таких, как его старший брат, покуда градоначальнику это не удается. Одже не потребовалось много времени, чтобы уразуметь, о какой именно защите шла речь. А уж когда в казарме появился настоящий дракон, песочивший почем зря незваных освободителей, все окончательно встало на свои места. И пусть то, что Арве говорил, предназначалось исключительно для ушей его товарищей, Одже слишком привык ловить каждое слово и реагировать на каждый жест, чтобы не оказаться вытолкнутым из общества окончательно.

Отец разочаровался в нем еще до того, как сын научился ходить. Собственно, потому, что Одже встал на ноги только к трем годам, он и устал ждать. Слишком сильно мечтал о помощнике в деле его жизни, а Одже развивался чересчур медленно, чтобы тратить на него силы. Мать какое-то время пыталась сына защищать, но потом у нее появились другие дети, требовавшие забот и внимания, и об Одже попросту забыли. Никого в доме не интересовало, сыт ли он, одет ли, здоров ли, да и не помер ли вообще в своем углу на сундуке, приходившемся ему и кроватью, и столом, и мастерской.

Одже понимал, почему так происходит, и не держал на родных зла. Из дома не выгнали, и за то слава Создателям: могли ведь и на дверь указать рту бесполезному. Одже, правда, пытался помогать по дому. Носил воду, косил траву, колол дрова, кормил скотину, но все это делал слишком уж медленно и неумело, чтобы родители захотели оценить его старания. Их ведь не интересовало, что Одже учился, подглядывая за другими и тайно копируя их действия, потому что за явное подражание могло прилететь в лоб, и не только словом.

Друзей у Одже тоже не было. В детстве он плохо бегал и не мог придумать интересных игр, чтобы ребятня захотела с ним водиться. Позже не умел обращаться с оружием и не знал основ строевой службы, чтобы влиться в компанию мальчишек постарше. Единственной его отдушиной было чтение. Одже сам овладел грамотой, заучив наизусть сказки, что мать читала младшим детям, а потом соотнеся звуки с буквами, написанными в единственной имевшейся дома книге. Но родителям даже заикнуться о подобном увлечении было страшно, не говоря уже о том, чтобы попросить у них денег на новый том, поэтому Одже ходил по армелонским дворам и брался за любую работу в обмен на возможность почитать имеющиеся у хозяев истории.

Это было замечательное время. Многие армелонцы не только делились с ним ненужными томиками, но и с удовольствием общались, а иногда и брались чему-то научить. Например, дед, которому Одже заготовил на зиму поленницу дров, подарил ему колчан со стрелами и открыл несколько секретов точной стрельбы. Одже потом днями напролет тренировался, пока руки не стали сильными, а глаза настолько зоркими, что видели мишень даже за стеной дождя или снежной пургой.

А ведунья, которая вроде бы не жаловала мужчин, но которой ему посчастливилось помочь, донеся до землянки сделанные на ярмарке покупки, рассказала, как правильно обращаться к богам, чтобы те услышали, да еще и настояла на том, чтобы он забрал себе книжицу с самыми действенными заговорами.

Вот тогда Одже и узнал, что мир вовсе не так жесток к нему, как он всегда думал. И что есть совсем рядом люди, которым нужен и интересен даже такой, как он. И Одже начал радоваться каждому новому дню, просыпаясь с мыслью, что тот приготовил для него нечто хорошее, и совершенно уверенный в хорошем отношении к нему богов.

Но однажды о его буднях прознал отец.

После его воспитательной беседы о том, что сыну главного лесоруба не след позорить семью подобным пресмыканием, Одже провалялся в горячке несколько недель. Сломанные ребра никак не желали срастаться, и, если бы не настойчивость Эйнарда, почти силой увезшего загибающегося Одже в госпиталь, он бы с этим позором и отдал концы. Но забота вроде бы чужих людей и яркий пример Дарре, смогшего выстоять в гораздо более суровых испытаниях, вернули Одже желание жить. И даже категоричное заявление отца, что после поправки сын пойдет служить в дружину, чтобы доказать, что «он мужчина, а не тряпка», не изменили его решительности. В конце концов, это был шанс обрести если не друзей, то хотя бы боевых товарищей, и Одже очень надеялся вновь заслужить божью благосклонность.

Но Создатели, немного приласкав, напрочь забыли о его существовании. А вместе с ними отвернулись и новые знакомые. Им, матерым, бывалым, прошедшим вместе огонь и воду, не было никакого дела до зеленого пацана, качающегося от любого порыва ветра и взятого на службу волевым решением градоначальника. За Одже прочно закрепилось прозвище «папенькин сынок», заслуживающее соответствующего отношения.

Нет, его не обижали: кому хотелось связываться с главой Армелона? Просто не замечали. Даже не здоровались, глядя, как на пустое место, и уж тем более не собирались делать из него «настоящего мужчину», на что откровенно рассчитывал отец.

Впрочем, Одже это только радовало. Не сказать, чтобы он хоть сколько-нибудь нравился себе — да и что могло нравиться в нескладной долговязой фигуре, вынуждающей в восемнадцать с гаком выглядеть почти подростком, и нездорово бледной физиономии с вызывающими веснушками на носу? — но становиться подобным дружинникам дуболомом точно не хотел. Они даже читать не умели, хотя, в отличие от Одже, имели все возможности освоить грамоту, и интересовали их исключительно бои и женщины. Когда сослуживцы начинали хвалиться своими успехами на том или ином поприще, приправляя речь однообразными похабными шутками, Одже натягивал на голову подушку, чтобы не слышать их голосов, и принимался грезить о несбыточном. Уносился в красочные книжные дали, где жили настоящие герои, способные преодолеть все преграды судьбы и получить от богов заслуженную награду. Одже заслужить ее было нечем. И даже надеяться было не на что.

Когда его назначили бессменным тюремщиком, поручив самое унизительное, на взгляд дружинников, занятие, Одже только обрадовался. Наконец-то он стал хозяином самому себе, и не надо было ни под кого подстраиваться, и не требовалось ни перед кем оправдываться. Отпетых преступников в Армелоне отродясь не водилось, а потому Одже совершенно не опасался за свою жизнь и только исправно нес службу, принимая и выпуская осужденных, своевременно снабжая их пищей и необходимыми вещами и потихоньку смиряясь с тем, что именно так и пройдет его жизнь.

До тех пор пока проказница Ивон не одарила его самым настоящим — жгучим и невозможно нужным — личным солнцем.

Одже помнил их первую встречу, как будто она случилась пару часов назад. Огненные вихры, усыпанное золотом личико… и весьма чувствительные удары по все еще не зажившей грудине: страсти Беате было не занимать. Наверное, эти удары и разбудили сердце Одже, которое до того времени было глухо к женскому полу. А тут вдруг откликнулось так, что Одже едва не забыл самого себя.

Он слишком хорошо понимал, что Беата никогда им не заинтересуется. Даже самые обычные девчонки смотрели сквозь него, а уж такое чудо, как Беата, должно было быть обласкано вниманием и не иметь нехватки в кавалерах. Одже почему-то думал, что родители давно просватали ее за какого-нибудь отличившегося воина и только совсем недавно, едва не сгорев от собственной смелости, решился задать ей такой вопрос и получил исчерпывающий ответ. Беата с возмущением заявила, что скорее сбежит из дома, чем пойдет замуж по указке, и Одже ощутил себя счастливейшим человеком на свете. И пусть его шансы по-прежнему водили хоровод вокруг беспросветного нуля, Одже позволил себе отдаться этой нечестной радости: в конце концов, кроме нее у него вообще ничего не было.

После того как Беата целый день провела у него в караулке, а Одже, обменяв одну из книг на щепотку имбиря, всучил его растерянной Беате, он был уверен, что не увидит ее больше никогда в жизни. Хотя бы потому, что без позволения коснулся ее руки. А еще потому, что тащился за ней всю дорогу, компрометируя своей обществом. И задавал какие-то нелепые вопросы, и спорил с ней, а потом, ошалев от того, что происходящее не было сном, даже на комплимент решился. Быть может, Беата и не поняла, что он хотел похвалить ее вкус, но Одже-то знал об этом наверняка. И не постеснялся.

Ночь потом не спал, лежа на жестком матрасе в караулке, пялясь в грязный потолок и мечтая о чем-то невесомом и бестелесном. Воспоминания о Беатином румянце пробирали до глубины души: Ойра милосердная, лишь бы она не злилась на его вольности, а смущалась из-за…

Из-за чего могла смущаться Беата, Одже придумать так и не смог: его-то она точно никогда не стеснялась. И, наверное, именно поэтому одним сказочным утром снова заглянула к нему на огонек. Да еще и принесла обещанную книгу — толстенный фолиант, где были собраны какие-то мифы Южных стран.

— Это Айлин из Окиноса привезла, — почему-то пряча глаза, сообщила Беата. — Там много всего разного… Скажешь, что глупо в таком возрасте небылицы читать…

— Не скажу, — не удержавшись, перебил ее Одже. Беата вздохнула и, как ему показалось, довольно улыбнулась.

— По-моему, в сказках самая большая правда нашей жизни, — как-то слишком по-взрослому заметила она. И тут же добавила, будто бросая Одже вызов: — Но ты можешь с этим не согласиться. Если добудешь доказательства.

Одже понял, что Беате очень хочется уговорить его прочитать принесенную книгу, но она боится, что он может разрушить ее собственные впечатления о ней.

— Не хочу спорить с девушкой, которая любит сказки, — ответил он. — По мне, так умнее их еще ничего не придумали.

Теперь Беата улыбнулась уже открыто и немного лукаво.

— Посмотрим.

Одже не знал, что она хотела посмотреть, но он перевел все имеющиеся у него в наличии свечи и натрудил глаза до болезненного зуда, однако прочитал за ночь все пять сотен страниц Беатиной книги и к утру был готов ответить на любой ее вопрос. И только с первыми лучами позднего солнца понял, что вряд ли она рассчитывала на подобные подвиги, а значит, появится в караулке в лучшем случае через неделю. А то и через месяц. Или вовсе забежит мимоходом, чтобы забрать любимую книгу, и ни о чем не спросит.

И все равно ждал, как последний болван, и прислушивался, и вскакивал на каждый женский голос за окном, пока не свалился после бессонной ночи и не забылся до глубокого вечера.

Когда проснулся, за дверями завывал ветер, а на столе стояла плетенка с пряниками, и аромат имбиря перекрывал все остальные тюремные запахи.

Одже, не веря себе, с полчаса смотрел на политые глазурью сладости и не решался к ним прикоснуться. Разве можно было даже подумать о том, чтобы съесть хоть одну штуку? Одже это казалось самым большим святотатством на свете. Хотелось осторожно взять пряник, погладить, накрыть второй ладонью и прижать к сердцу, согреваясь придуманным теплом. По сути, они ведь и могли быть не от Беаты: просто Одже надоумил имбирный запах, а он послушно ему поверил. И даже уточнять у Беаты не решился, чтобы не убить сумасшедшую надежду. А вдруг Беата согласится быть его другом? Первым в жизни настоящим другом?

Неужели Одже и этого не достоин?

Беата пришла лишь через день, но про пряники не сказала ни слова. Только почему-то снова прятала глаза, и Одже, похолодев от собственных догадок, не удержался от прямого вопроса:

— Тебе неприятно сюда приходить? Я понимаю, тут мрачно и неуютно, и преступники совсем рядом, и я постоянно на глаза попадаюсь…

Беата подняла на него изумленный взгляд.

— Это же твой дом, а я незваная гостья, — напомнила она. Одже повел плечами: это ничего не меняло. А Беата вдруг осмотрела караулку, задерживая взор на каких-то особо невзрачных местах, потом весело улыбнулась Одже. — Если хочешь… Не обещаю, конечно, но могу попробовать немного разогнать эту мрачноту. Чтобы приятно было книги читать. А то ты, наверное, к моей еще так и не прикоснулся?

Одже принялся с энтузиазмом убеждать ее, что прочитал все от корки до корки, и напрочь забыл о ее предложении. И только когда они уже обсудили каждый миф, где-то даже рьяно поспорив, а где-то доверчиво согласившись друг с другом, и Беата, прижав любимую книгу к груди, засобиралась домой, Одже вдруг понял, что именно он упустил.

— Очень хочу! — жарко выпалил он и тут же стушевался, понимая, что Беата, скорее всего, уже и не помнит, о чем шла речь. Но она только снова улыбнулась — на этот раз загадочно — и через пару дней принесла ему рисунок. Сунула Одже в руки сложенный листок, а сама прошествовала за стол, села на лавку и оперла подбородок на сложенные кулачки, словно в ожидании приговора.

Одже с трепетом развернул ее работу.

Три стены, окрашенные в неяркий голубой цвет. Светлый потолок с витиеватыми узорами в коричнево-травяных тонах. На полу — полосатые половицы. На окнах — веселые занавески. Посередине комнаты длинный деревянный стол, покрытый льняной скатертью. Рядом с разрисованной печкой сундук, а прямо напротив него — сокровищница Одже — книжный шкаф, разукрашенный по верху точно так же, как потолок.

Одже плюхнулся на лавку рядом с Беатой, не в силах оторвать взора от ее наброска.

— Загляденье! — только и смог выговорить он. Беата посмотрела с подозрением.

— Скажешь, что смешно, — поколочу! — заявила она. Но Одже тут же замотал головой и принялся уверять, что нисколько не издевается, а на самом деле поражен и покорен такой красотой, да только совсем не знает, возможно ли это сделать наяву.

— Да чего там делать-то? — махнула рукой явно польщенная Беата. — Я отцу в госпитале палаты расписывала, вот там была работа. А твою каморку мигом замалюю. У нас и краска осталась. И половицы я знаю, где добыть.

Одже не верил своим ушам. Беата собиралась приложить столько усилий — ради него? Он не смел подозревать ее в розыгрыше, но и поддаться такой самонадеянности, чтобы считать себя достойным ее благосклонности, боялся донельзя. Слишком часто разочаровывался. Слишком больно падал.

— Как я смогу тебя отблагодарить? — догадавшись наконец хоть что-то сказать, спросил он. Беата обольстительно улыбнулась: у нее были столь разнообразные улыбки, что она, пожалуй, могла вообще ничего не говорить.

— Будешь читать вслух, пока я работаю, — с какой-то хитринкой ответила она. — Обожаю слушать сказки.

Так начались самые удивительные дни в жизни Одже. Беата приходила к нему с рассветом и уходила с закатом. Высунув от усердия кончик языка и то и дело отбрасывая со лба непослушный рыжий локон, она старательно выводила узоры на потолке его каморки, а Одже выбирал самые интересные книги и с выражением читал их Беате. И думал только о том, что, позволь ему Создатели именно так провести остаток жизни, он больше даже мечтать бы ни о чем не захотел.

И дернул же его Энда за язык рассказать Беате о том, чем занимался ее кузен! Чего он хотел этим добиться? Чтобы Беата похлопотала перед братом и тот пригласил Одже в свою команду? Глупости! Вилхе знать не знал о его существовании и тем более о его потребности совершить хоть что-то запоминающееся. Освобождение драконышей было, конечно, изумительным шансом этого добиться, но Одже слишком хорошо понимал, где его место в глазах Вилхе и его друзей. Просто к слову пришлось, когда в одной из историй зашла речь о плененном драконьем детеныше. Одже и подумать не мог, что с последним вылетевшим изо рта словом кончится и его тихое блаженство.

Беата бросила недокрашенную завитушку и, схватив с крючка накидку, выскочила из караульной, только ее и видели.

Одже ошалело проводил ее взглядом, физически чувствуя, как растворяется в небытие его счастье. Какой же он осел, как только мог не подумать, что Беата тоже хотела проявить себя и ждала этой возможности не меньше него самого? И вот наконец дождалась. И теперь просто уйдет к Вилхе и навсегда забудет об Одже, его книгах и его нелепых попытках хоть немного ей понравиться. Разве не об этом он думал, когда протягивал Беате ленту для укрощения непослушного локона; когда грел воду, чтобы она могла смыть попавшую на кожу краску; когда сооружал мягкую подстилку, чтобы Беате было удобнее работать? Он любую ее просьбу встречал с радостью, даже если Беата язвила, а потом оправдывалась за свои шутки. И вот — сам все разрушил. Конечно, заранее было известно, что Беата не останется в его каморке навсегда, что рано или поздно ей наскучит его общество и она вернется к своим делам. Но Одже все же робко надеялся, что это произойдет не так скоро. И не лишит его солнечного света.

Совершенно потерянный, Одже ходил по наполовину преобразившейся комнате, трогал кисти и краски, листал недочитанную книгу, водил пальцем по подсохшим узорам, а потом вдруг сорвался, вытащил из тайника любовно завернутые в тряпицу имбирные пряники и принялся с остервенением их поедать, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.

За этим делом его и застала возвратившаяся Беата.

Не обращая внимания на застывшего с пряником в зубах Одже, она взяла последнее оставшееся лакомство и принялась грызть его с не меньшей злобой, чем перед этим Одже. И, только пообкусав пряник со всех сторон, вдруг вздрогнула и с ненавистью швырнула оставшийся кругляш в угол.

— Он сказал, что я толстая! — мрачно сообщила Беата, и Одже, вообще не представлявший, как подобное можно было хотя бы подумать про такое совершенство, как она, закашлялся, подавившись крошками.

— Ви-ви-лхе? — кое-как выдавил он. Беата мотнула головой.

— Кедде, — ответила она и повторила: — Он сказал, что я толстая и что он не сможет меня поднять. Он сказал, что, если я хочу лететь с ними, я должна избавиться от жира. Он думает…

Но что он думает, Одже уже не слышал. Вылетел из караулки, как ошпаренный. Ни разу в жизни он не чувствовал такого бешенства и такой ненависти, как сейчас; даже когда отец превращал его ребра в студень. Стань в этот момент его противником обычный человек, не обладающий драконьей силой, Одже, пожалуй, и убить бы его смог за оскорбление Беаты. Но у Кедде были верные способы защиты.

Одже сам не заметил, как оказался на снегу, физиономией вниз, и кое-как захрюкал разбитым носом под весом усевшегося сверху обидчика.

— Еще один защитник выискался, — насмешливо хмыкнул Кедде, ласково заламывая руку Одже. — Нет бы подойти, поговорить, разве ж я отказал бы хорошему человеку в объяснении? А теперь не обессудь — должен отбить у тебя желание нападать на невинных людей.

— Ты… Беату посмел обидеть! — сквозь зубы от простреливающей плечо боли выдавил Одже. — Если не извинишься…

— Не извинюсь, — почти сочувственно отозвался Кедде, перехватывая вторую руку поверженного неприятеля и укладывая ее подобно первой. Одже едва не застонал от позора и бессилия. Даже в разы усилившаяся боль не вызывала столько страданий, как осознание того, что он подвел Беату и в очередной раз убедился в собственной никчемности. — Иначе она увяжется с нами, а мы, знаешь ли, не на увеселительные прогулки летаем. Видал, как Хедину досталось? Хочешь на его месте подружку свою увидеть?

На это ответить было нечего. Одже обмяк, понимая, что проиграл по всем фронтам, и желая только, чтобы в эту самую секунду сошла с ближайших гор лавина и закатала его вместе с Кедде в смертельное покрывало. Тогда хоть какая-то от него польза была бы.

Но вместо этого пришлось подниматься, униженным, с земли под ироничным взглядом одержавшего верх сквернослова и потом тащить свое бесполезное тело в караулку, осознавая, что он ни на что не способен, и заходясь в еще большей неприязни к себе, чем недавно к Кедде.

Одже знал, что не застанет Беату там, где оставил, и в первое мгновение даже обрадовался тому, что она не видит его в минуты наивысшего позора. И только потом понял, что теперь действительно все разрушил. Что вместо того, чтобы бежать мстить, надо было ободрить Беату, сказать, какая она красавица, разубедить ее в этом несуществующем недостатке, который, как оказалось, мучил ее и до оскорбления Кедде. Она ведь именно к Одже пришла за поддержкой, а он ее даже выслушать до конца не удосужился. Бросил в самый сложный момент, а потом еще и защитить не смог.

Упустил подаренный богами шанс.

Как всегда.

Только на это он и способен.

Одже застонал и упал лицом в подушку, совершенно раздавленный безнадежностью.