Когда плачут драконы

Глава пятнадцатая: Одже

Одже не понимал, что с ним творится. Нет, он знал, конечно, что влюблен в Беату всей душой, но и подумать не мог, что эта любовь начнет проделывать с ним подобные фокусы. Когда в голове вдруг становится пусто и не разум ведет сердце, а оно получает главенствующую роль, да еще и подкидывает разнообразные сюрпризы.

Одже разучился сохранять спокойствие и хладнокровие. Он не мог больше отрешиться от происходящего вокруг, чтобы не думать о своей ущербности и совершенной ненужности, и постоянно поддавался на Беатины провокации. Загорался вместе с ней, огорчался и радовался вместе с ней, выпуская на волю давно и надежно запрятанные чувства.

И прощая себе одну вольность за другой.

Разве позволительно ему было обнимать Беату, когда она чуть не упала? Должен был лишь помочь ей оправиться, а вместо этого прижал к себе, всей своей сущностью ощущая ее тепло, ее мягкость, ее восхитительные изгибы. Руки сомкнулись на ее спине, и только взгляд Беаты привел в себя, заставив спуститься на землю.

Разве имел он право снова приглашать Беату к себе, понимая, что она и так уже себя ославила, несколько дней подряд приходя в караулку? Это она в силу своего возраста могла еще не думать о последствиях, но Одже-то должен был мыслить наперед, а вместо этого поддался слишком горячему желанию снова видеть Беату и опять не совладал с собой.

А уж когда она его поцеловала...

Одже не помнил, сколько тогда пролежал в снегу, глядя на россыпь звезд. Жар от Беатиных губ, казалось, не только растопил его сердце, но и согрел стылую землю, не позволив Одже ни замерзнуть, ни заболеть. А ведь раньше чуть что — в лихорадке сваливался. Отец и это всегда в вину ему ставил, не желая признавать слабости сыновьего тела.

Да только, как выяснилось, вовсе не было оно слабым. Просто огонь в нем еле тлел, а Беата разбудила настоящий костер, и он грел, и освещал жизнь, и дарил такую сладкую, такую нужную надежду.

Как Одже добрался тогда до своей кровати, он не помнил. Но поутру вскочил ни свет ни заря и схватился за ведро с тряпкой. Он несколько недель, пока Беата его не замечала, не наводил у себя порядок, медленно погрязая в пыли и грязи и не имея сил хоть что-то поменять. Но встречать Беату подобным стыдом было верхом неприличия, и Одже, не жалея себя, оттирал и отмывал все углы, надеясь закончить до Беатиного прихода и получая какое-то необъяснимое удовольствие оттого, что старается для нее.

Уличная дверь скрипнула в тот момент, когда пол в караулке блестел от непросохшей воды, а Одже, вспомнив, что пропустил пыль на книжном шкафу, взобрался на лавку и пытался дотянуться до верхней полки.

Да так и застыл с тряпкой в руке, увидев входящую Беату, и расплылся в совершенно глупой счастливой улыбке.

Беата же, тщательно осмотрев караулку и, очевидно, оценив масштаб проделанной работы, лукаво повела бровями.

— Хандрил? — угадала она. Одже кивнул, понимая, что совсем не так должен вести себя мужчина, но не умея лгать. Беата в ответ заулыбалась и зачем-то погладила вымытый и все еще влажный дверной косяк.

— Я тоже, — призналась она.

И Одже совершенно бессовестно не удержал свой вопрос:

— Из-за меня?

Беата опустила глаза, поковыряла ногой пол, а Одже не преминул мысленно отругать себя за наглость. Из-за оскорбления Кедде она страдала, разве не ясно? Вон как извелась, бедная. Аж смотреть больно.

— Из-за тебя, — пробормотала Беата, и Одже с головой накрыло вернувшимся вчера вечером ощущением невесомого счастья. Как во сне, он спрыгнул с лавки и подошел к Беате. Стянул с нее капюшон, выпуская на волю золото буйных кудрей и откровенно любуясь этим чудом. И тут же замер, вдруг осознав, сколь много лишнего себе позволяет. Беата другом его назвала и как к другу пришла. А друзья…

Ну уж точно не шалеют от радости при встрече. И не ищут тайный смысл в сказанных словах. И не распускают руки, забыв, как ими управлять.

— Прости, — как можно мягче выговорил Одже, опасаясь еще сильнее смутить Беату и оттолкнуть ее своей несдержанностью. — Я… очень по тебе скучал.

Беата пару секунд смотрела ему в глаза, не подозревая, что сердце Одже за это время умудрилось покалечить несколько ребер, потом улыбнулась, окончательно его покорив. Не сказала ни слова, а только немного угловато прошла в каморку. Одже, заставив себя дышать, потрусил следом.

Беата довольно-таки долго рассматривала свои предыдущие художества, и Одже даже представить не мог, о чем она думала. Пытался пофантазировать, но в голове шумело от ее взгляда и от ее признаний, и идеи разлетались, как напуганные мотыльки. Впрочем, он все равно никогда бы не угадал правильный вариант. Потому что Беата, не оборачиваясь, но неожиданно напрягшись, спросила:

— Ты все время за меня драться будешь?

У Одже даже мысли не возникло юлить. Так и бахнул согласием, да еще и кулаки безотчетно сжал, как будто мог ими кого-то устрашить. Беата обернулась и принялась заинтересованно изучать его лицо. Одже порядком струхнул, решив, что посадил на физиономию пятно, пока наводил порядок. И только когда она снова улыбнулась и довольно проговорила: «Разрешаю», — понял, что Беата разглядывала его пострадавший в предыдущей схватке нос. Вспыхнул от жгучего стыда, и только смысл ее ответа позволил смириться с собой. Он словно дал надежду на будущее, о котором Одже в здравом уме не смел даже мечтать.

Но в тот день Одже и здравый ум были несовместимы. Он только и думал о том, как вела себя Беата с самого начала их встречи, что говорила, что все это значило; и снова и снова погружался в какой-то нереальный мир. Даже читая для работающей Беаты книгу, вдруг терял смысл повествования, забывал о строчках и принимался витать в облаках, чем немало забавлял Беату, без труда понявшую причину такого его поведения.

Впрочем, ее это отнюдь не сердило, и даже насмешливые замечания, напоминающие Одже о том, где он находится, казались не обидными, а какими-то… кокетливыми, что ли. И Одже потом снова полночи потратил на то, чтобы вспоминать, заново переживать и с замиранием ждать нового дня, почти веря в то, что тот будет не хуже предыдущего.

И богини не обманывали его надежды. Беата приходила каждое утро, улыбалась, весело поддевала Одже, потом бралась за краски и приступала к работе. Вот только делала она с каждым днем все меньше, в какой-то задумчивости водя кистью по одному и тому же месту, и незаметно вздыхала, когда окидывала взглядом оставшиеся бесцветными рисунки. И Одже однажды не удержался, предложив не мучить себя, если она устала тратить на него свое время.

Беата долго и почему-то недовольно смотрела на него, а Одже на себе узнал, что чувствует человек, облившийся на морозе студеной водой. И только совершенно сумасшедшая мысль не дала замерзнуть окончательно.

— Или… тебе, наоборот, не хочется?.. — пробормотал он, не веря, что говорит подобные вещи. А Беата фыркнула и тряхнула на него кистью, оставив на рубахе и руках Одже россыпь голубых капель. Зато потом захихикала то ли виновато, то ли лукаво, и принялась рисовать новые узоры в свободных углах каморки, а потом добралась и до оконных наличников.

И что Одже должен был обо всем этом думать? У него не было совершенно никакого опыта в общении с девушками, и он не знал, можно ли верить тем выводам, что приходили ему в голову все с большей настойчивостью.

И все же болтался потом с виноватым видом возле лестницы, на которую Беата забралась, чтобы достать до припотолочных рисунков, тщетно придумывая, чем заслужить прощение, и только замирая всякий раз, когда Беата поправляла подаренную им ленту. А следом невольно переводил взгляд на руки с засохшими капельками краски, и в один из таких моментов Беата потребовала, чтобы он нашел им полезное применение, а именно, снял ее с лестницы.

Не медля ни секунды, Одже подчинился. Прижал к груди любимую девушку, заглянул в порозовевшее лицо, да так и забыл обо всем на свете. Никогда бы руки не размыкал. Даже если играла Беата с ним, он знать об этом не желал. Этот миг стоил всех его несчастий. А за новый такой же Одже и жизни бы не пожалел.

Как он отпустил ее тогда, Одже не мог вспомнить и по сей день. Лишь приход Беаты на следующее утро подарил надежду на то, что он ничем ее не оскорбил. А Одже способен был добиться этого одним своим прикосновением: вызубрил науку с детства, когда отец отказывался есть булку, до которой дотрагивался маленький Одже, и на свой стул не садился, если сын на него забирался. Влетало Одже за это так, что искры из глаз сыпались, зато он всегда знал, где его место, и руки держал при себе.

И уверен был, что Беате точно так же неприятна его близость: если уж грубый древоруб брезговал, то молоденькой девушке каково?

Но Беата своим поцелуем перевернула мир с ног на голову. Сама ведь захотела, Одже даже мечтать о таком не смел. И потом не отворачивалась, не сердилась, не отшатывалась от него в неприятии. Неужели все не так, как думал Одже? Неужели и в его жизни могут случаться чудеса?

Одже даже не представлял, что так привык к ежедневным приходам Беаты. Солнце вставало для него вместе с ее появлением, согревая, радуя, пробуждая желание не существовать, а жить, дыша полной грудью. И когда в назначенный час дверь его караулки не открылась, Одже оказался совсем к этому не готов, хоть и одергивал себя постоянно, напоминая, что благоденствие не может длиться вечно, что Беате рано или поздно наскучит его общество, что у нее есть друзья, несомненно, более достойные и заслуживающие внимания. В конце концов, в мире существовало невозможно много более интересных занятий, чем раскрашивание его каморки, а Одже так ни разу и не решился предложить Беате хоть какое-нибудь иное времяпрепровождение. Например, взобраться на самую высокую башню Армелона и встретить первыми в городе рассвет. Или прокатиться с крутого склона горы, покуда снег еще не растаял. Или найти созвездия в ночном небе: они с Беатой недавно изучали переплетения звездных рисунков в одной из книг, и Одже показалось, что Беата хотела бы увидеть их вживую. Но, в отличие от самовольничающих рук, язык так и не повернулся озвучить эти вещи. Так чего же Одже хотел? Боги не любят трусов. И наказывают их сурово и безжалостно.

Беата могла, конечно, просто проспать, тем более что она очень любила нежиться в постели до полудня, и Одже всякий раз удивлялся, когда она приходила с рассветом.

У нее могли возникнуть неотложные дела: например, помочь родителям в госпитале, и она не имела возможности ни отказать им, ни предупредить об этом Одже.

Она могла заболеть, особенно после вчерашнего, когда раскрашивала плинтусы и то и дело усаживалась на холодный пол. Одже, как умел, препятствовал этому, но Беата не слушалась и, казалось, делала это нарочно, чтобы увидеть на его лице неподдельный ужас и искреннее волнение за нее. Что с нее взять: совсем еще девчонка, и Одже даже не думал сердиться. Тем более что такая забота позволяла чувствовать себя хоть немного нужным ей.

Но неужели все-таки не уберег?

Эта мысль поселилась сначала на самых задворках его сознания, но очень скоро выбилась в первые ряды, а затем и вовсе подчинила Одже себе, не позволяя думать ни о чем другом и толкнув на довольно-таки вызывающий поступок.

Одже отринул все отговорки и отправился к Беате домой.

Если она занята или даже просто не хочет его видеть, он переживет. Но если ей вдруг плохо, а он сидит в своей караулке и лелеет собственные заморочки, то никогда себе этого не простит. В конце концов, он может даже не надоедать Беате, а справиться о ее здоровье у того, кто откроет дверь.

Вот только дверь никто не открыл.

Одже далеко не сразу дерзнул постучать, замявшись на крыльце и пытаясь убедить себя, что показывать свое знакомство с Беатой ее близким не является непростительной наглостью. Потом все-таки решил, что второй вариант, когда он не навестит занемогшую подругу, гораздо хуже, и неловко подал знак о своем присутствии. Однако прошла минута, другая, а к дверям так и не подошли. Одже постучал сильнее, но с тем же результатом. Перед его мысленным взором мелькнула бледная Беата на узкой кровати, без сил откинувшаяся на подушку, и Одже, содрогнувшись, забарабанил в двери изо всех сил.

И тотчас услышал сердитые — абсолютно точно сердитые — шаркающие шаги. Дверь резко распахнулась, и на пороге показалась — руки в боки — разъяренная, взъерошенная Беата. Резкие слова уже готовы были сорваться с ее языка, но вид ошарашенного Одже с целой россыпью эмоций на лице вынудил ее промолчать. Тут было и изумление, и облегчение, и уже ставшая привычной радость, и что-то еще — большое и яркое, рвущееся наружу, не подчиняющееся Одже, сколько бы усилий он ни прилагал.

И Беата вопреки своей воле начала улыбаться. Потому что невозможно оставаться равнодушной, глядя в его восхищенные глаза. Никто никогда не смотрел на Беату так, так Одже. Напротив, обычно встречали с укоризной за лень или просто с усталостью из-за того, что приходилось растрачивать себя на Беату. И ей в ответ упрямо не хотелось ничего делать. Зачем, если это все равно не оценят? Даже ее усилий не заметят. Потому что Ана, например, рисовала не в пример лучше: она целые картины могла написать, а уж портреты и вовсе в два штриха выводила: куда тут Беате с ее завитушками? Айлин была мастерицей по выпечке, с ней и соревноваться не стоило. Кайя занималась домашним хозяйством: вроде и немудреное дело, а Беате даже в собственной спальне и даже при большом желании не удавалось навести такую чистоту и порядок. Пыль из-под метлы летела у нее в разные стороны. Вещи все время мешались и падали, куда бы она их ни перекладывала. С шитьем вообще была беда: мама не умела и дочь не научила. Беата хоть и расставляла свои платья, но на швы смотреть не могла: хуже курицы лапой.

Так и получалось, что за свои редкие старания Беата получала лишь насмешки да советы поучиться у сестер. А она не желала у них учиться, обнаруживая тем самым свои слабости. Вот еще! Если бы кто старший взялся, там не зазорно было бы что-то не уметь. А проигрывать сестрам Беата позволить себе не могла, поэтому просто перестала браться за то, что кто-то делал лучше нее. Да только постепенно дел и вовсе не осталось. А осталось лишь унизительное смирение родителей с такой ленивой дочерью да вечные перепалки с Кайей, которая, единственная, пыталась наставить ее на путь истинный, но тем самым только сильнее разжигала Беатино сопротивление.

Для Одже все время хотелось сделать что-то хорошее. Чтобы сначала он изумлялся этому ее желанию, потом маялся, не зная, как ее отблагодарить, потом придумывал какие-то трогательные и очень искренние слова, ради которых не жалко было даже вставать в самую рань и тащиться в его караулку вопреки снежным бурям и февральским морозам.

В какой-то момент Беата поняла, что нравится ему. Вот именно как девушка, а не как помощница или друг, и от этого в душе поселилась неиссякаемая радость.

Беата все знала про свою яркую внешность и смелый характер и понимала, что способна заинтересовать мужчин даже с ненавистной полнотой. И никогда не видела среди этих мужчин Одже — да что там, она вообще его не замечала и не думала, что вот так все получится.

С Одже было легко, интересно и просто хорошо. Беата отдыхала душой, зная, что он не осудит даже самую нелепую ее выходку, и потихоньку привыкала к этому спокойствию и умиротворению, когда что-то вдруг стало меняться. Теперь от его взгляда в груди неожиданно замирало, и ждало, и боялось, и очень хотело продолжения. От его прикосновений щекам становилось жарко, а коже — незнакомо приятно. От его нескрываемого восхищения Беата начинала казаться себе самой красивой и самой желанной девушкой в мире. Без всяких оговорок — а это ощущение дорого стоило. Но появлялось только рядом с Одже. И однажды вынудило Беату посмотреть на него совсем другими глазами.

— Извини, — пробормотал он, когда смог наконец говорить. — Я уйду сейчас. Побоялся, что ты приболела после вчерашнего.

Ну вот, чего и следовало ожидать. Волнуется о ней и полностью забыл о себе. Даже не оделся как следует. И у кого из них выше шансы заболеть?

Беата схватила его за рукав незастегнутой куртки и затащила в дом. Потом закрыла дверь и привалилась к ней спиной.

Так было проще наблюдать за Одже. Откуда только робость пришла? Сроду Беата ее не знала. Но посмотреть в его изумленно-испуганное лицо открыто сил почему-то не было. А увидеть хотелось почти невыносимо.

Надо же, пришел, даже дня тянуть не стал, даже обеда не дождался. Беате давно хотелось устроить Одже испытание, посмотреть, как он станет себя вести, если она пропустит посещение. Потому что иногда накатывали сомнения, действительно ли она нужна Одже столь же сильно, как сама насочиняла. Он ведь мог просто пользоваться ее добротой — Беата же на самом деле ничего о нем не знала.

Но какой-то внутренний протест не позволял ей поступить с Одже столь низко. А сегодня сама судьба так распорядилась, вынудив Беату остаться дома и получить в подарок за желание сделать доброе дело новое доказательство отношения Одже.

— Сам-то!.. — так и не справившись со смущением, выдала она. — Волосы вон в снегу. А у меня печка с утра не топлена, даже не отогреть тебя!

Не ждавший подобного приема Одже совершенно растерялся. Незваный гость, да еще такой, как он…

— Да я только… — начал было он и тут же осекся, вдруг решив, что понял Беату. — Ты замерзаешь тут? Дров нет?

Глупо, наверное, думать, что у армелонского доктора могут быть проблемы с деньгами, но больше в голову ничего не приходило.

— Дров полно, — огрызнулась Беата и отвернулась. Потом пристыжено сообщила: — Я огонь разводить не умею.

— Я разведу, если позволишь, — немедленно отозвался Одже. — Это неженское дело.

Беата бросила на него быстрый и немного виноватый взгляд. Отец затапливал печь с утра, а Кайя потом поддерживала в течение дня. Но в последнее время ей стало не до приемной семьи. Другие заботы срывали спозоранку и уводили из дома. Беата обычно уходила следом, поэтому не печалилась о потухшем огне. А сегодня вынуждена была остаться. И столкнулась с нежданной проблемой.

— Только рада буду, — пробурчала она некое подобие благодарности, потому что за свою криворукость было стыдно даже перед Одже. А может, перед ним больше всех.

Одже призвал всю решительность, какая у него только имелась, чтобы не спасовать перед Беатой, и прошел в гостиную. Жалоба на погасший огонь давала надежду на то, что в доме никого нет и Беате не придется отчитываться перед родными за его присутствие, но привычка вызывать у людей неприязнь не давала покоя. И только царившая кругом тишина немного угомонила разыгравшуюся фантазию.

Беата принесла огниво, дождалась, когда Одже повернется к ней спиной, и только после этого начала рассказывать.

— У нас тут раньше проходной двор был — это пока Айлин для своей пекарни отдельную печку не выпросила. До этого они с Кайей на нашей кухне хозяйничали, с самых петухов шум да гам стоял. А потом Айлин решила, что вроде как нехорошо чужим гостеприимством пользоваться, ну и… Как будто мы ей чужие!

Одже умело и очень спокойно развел огонь, и Беате почему-то стало от этого приятно. Вроде пустяковое дело, а не каждому парню оно так легко давалось. Отец вон и то не всегда с первого раза искру выбивал. А Одже одним махом все сделал.

— Не чужие, — покачал головой он, возвращая огниво. — Потому она и заботится о вас, и хочет, как лучше.

— Благими намерениями… — буркнула Беата, а Одже неожиданно улыбнулся.

— Так скажи ей об этом, Беата, — посоветовал он. — Вдруг она не знает о твоей любви?

— О какой еще любви? — возмутилась она. — Кто тебе сказал, что я?.. Может, и Кайе еще?.. И вообще...

— Извини, — тут же огорченно попросил Одже. Вот же балбес, как будто кому-то нужны его советы! Еще и в семейные отношения влез, что совсем уж никуда не годилось. Попробуй теперь оправдайся перед Беатой. А впрочем, к чему ей его оправдания? — Рад, что у тебя все в порядке, — пробормотал он и попятился к двери. — Если огонь начнет гаснуть, подбрось полено, он снова займется. И…

— И не спросишь, почему я не пришла? — не вынесла этого тона Беата. Ну это же она Одже обидела — опять на ровном месте и опять из-за своих заморочек, — а он снова просить прощения принялся. Вот эгоистка! Как есть! И не зря все родные так считают!

Одже остановился, не понимая.

— Какое я имею право?.. — начал было он, но Беата снова оборвала:

— А кто только что говорил, что выяснять надо все на пороге, а не сочинять потом всякую ерунду? — обвинительно шагнула к нему она и прищурилась, глядя в изумленное лицо. Вдруг невыносимо захотелось высказать Одже все, что она думает по поводу тех людей и тех событий, из-за которых он совершенно не ценил себя и не верил в доброе к себе отношение. Ведь не сам же он таким уродился, значит, постарался кто-то, унижая и втаптывая в грязь. Ох, попался бы он Беате под руку — пожалел бы, что на свет появился!

Но только Одже явно хватило прошлых уроков, чтобы еще и Беата добавляла сверху. А потому она сменила тон с почти что гневного на такой теплый, какой только могла себе позволить.

— Отец тут рыбака одного вылечил, ну и тот ему в благодарность здоровенную красную рыбину всучил, — начала объяснять она. — Папа вчера весь вечер об ухе мечтал, а Кайя с утра куда-то ушла и не сказала, когда вернется. Ну… не могу же я папу разочаровать. Только… — тут она снова схватила Одже за руку и почти силой затянула его на кухню. — Вот…

На столе стоял чугунок с водой и какими-то овощами. На разделочной доске лежала действительно огромная рыбина с почти отрезанной головой. Плавники были откромсаны через один, а чешуя, очевидно, вообще отказалась подчиняться Беатиным попыткам от нее избавиться.

— Только не говори, что это тоже неженское дело, — снова застыдившись, буркнула Беата. — Кайя бы…

— Разрешишь помочь? — теперь Одже прервал ее. — Я в свое время столько рыбы перечистил, что могу ее с закрытыми глазами освежевать.

Беата изумленно приоткрыла рот.

— Есть что-то, чего ты не умеешь? — ошеломленно спросила она. Одже очень по-доброму улыбнулся.

— Никогда об этом не задумывался, — в совсем не свойственной для себя манере ответил он и снял куртку. — Так разрешишь?

Беата тут же всучила ему не менее огромный, чем рыба, нож, а потом, дождавшись, когда Одже возьмется за работу, вытянула из какого-то угла фартук.

— Извозюкаешься же весь, — снова не в силах избавиться от смущения, проговорила она. — А я никому не скажу.

Одже улыбнулся еще шире — он даже ненавистную Беате рыбину чистил с улыбкой, словно получал от этого удовольствие, — и согласно кивнул.

— Сейчас, только руки сполосну.

— Не надо, — остановила его Беата. — Я завяжу.

Наверное, глупо было шалеть оттого, что Беата подошла так близко, но Одже шалел и с трудом удерживал взбунтовавшееся дыхание. И только возносил хвалу Создателям за перемазанные рыбным соком руки, иначе не справился бы с собой, развернулся, стиснул Беатины плечики и прижал ее к себе изо всех своих дурных сил. Наверное, в таком случае это был бы последний раз, когда он видел Беату. Но сопротивляться неуместным желаниям становилось почти невыносимо.

— Опять меня спасаешь, — пробормотала Беата куда-то ему в спину. Одже пожал плечами.

— Помощь нуждающемуся… — начал было он и тут же осекся, понимая, что больше не имеет права прятаться за такими вещами. Это раньше Беата была чужой и незнакомой, а теперь, после ее поцелуя… — Это ты меня спасаешь, — честно ответил он, чувствуя, как краска заливает все лицо до самой шеи. — От самого себя. И того болота, которое было мне домом.

Беата не сдержала самодовольной улыбки. Как же приятно, как же невыразимо приятно! И не надо никаких подвигов и великих стремлений! Гораздо лучше просто готовить с Одже уху, чистя овощи и раз за разом бросая на него лукавые взгляды, от которых он снова краснел и терялся. И, кажется, старательно собирался с духом, чтобы что-то сказать, а Беата строила одно предположение за другим и замирала в предчувствии.

Не обманет. Только не Одже. Он же…

— Беата… Ты не рассердишься, если я предложу…

Стук во входную дверь оборвал его на полуслове. Одже тут же опустил голову, задышал беспокойно, виновато покосился на Беату. Она зло отодвинула от себя разделочную доску и прошагала в предбанник. Момент был испорчен: даже если Одже не сбежит через черный ход, все равно не решится на новую попытку. Да и суп почти готов: осталось лишь сливками заправить да сушеного укропа накрошить.

А впрочем…

Беата распахнула дверь и впервые в жизни испытала от встречи с Вилхе не восторг, а досаду. Да и он, казалось, совсем не ее рассчитывал увидеть.

— Кайя дома? — даже не здороваясь, спросил он. Беата хмыкнула, все еще не избавившись от разочарования.

— Если и дома, то не у нас, — заявила она. — Парой кварталов ниже к реке, в драконьем гнездовище. Проводить, или сам найдешь дорогу?

Вилхе изменился в лице: почти неуловимо, но так, что Беата вдруг пожалела о сказанном. Хотела как-то смягчить свои слова, но Вилхе уже отрезал:

— Сам, спасибо!

И ушел совсем в другом направлении.