Обогатившись парой перчаток, на которые ушла половина его заработка за последние четыре месяца — магазин оказался весьма не дёшев, несмотря на обещания тотальных распродаж — Конрад отправился к следующей точке своего пути: сестре предполагалось купить зонт, и, пересчитав пальцами пачку налички в кармане, Конрад подумал, что хорошо бы он стоил поменьше, чем первый выбранный им презент.
Улыбка не сходила с его губ с того момента, как он покинул лавку с перчатками. Строгая фигура молодого мужчины с перекинутой через локоть дорогого пальто из тонкой шерсти серебряной рукояткой трости не выходила из головы. А руки… Руки просто свели с ума. Даже сейчас, подумав об этих руках, Конрад ощутил, как напрягается у него в штанах. Тут же появились неуместные мысли о том, как эти руки трогают его, ласкают живот и бока — и Конрад понял, что надо завязывать, иначе до второго магазина он уже не дойдёт.
Сделав глубокий вдох, он заставил себя сосредоточиться на реальности и, оглядевшись по сторонам, заметил чёрный Ягуар, не слишком приметный на вид, но выглядевший массивнее большинства других местных машин. Ягуар медленно полз по улице, и Конраду показалось, что он угадывает за стеклом заднего сидения строгий силуэт с тростью в руках.
«Идиот», — отругал он себя. Красавчик из бутика вряд ли стал бы подбирать мальчиков на улице — к таким обычно очереди стоят. Он будто с картинки в журнале сошёл — и при всём лоске рождественских магазинов, изо всех сил старавшихся показать товар лицом, явно выбивался из всего, что находилось кругом. «И принц на чёрном ягуаре остановился у двери его башни и забрал его с собой».
Конраду стало смешно, но всё же он бросил ещё один косой взгляд на автомобиль, казалось, продолжавший следовать за ним. Конрад нарочно не сворачивал, чтобы не разбивать эту иллюзию и немного потешить себя, выдумывая собственную рождественскую сказку.
В свой двадцать один год он не был с мужчиной ещё ни разу — хотя первое предложение такого рода получил сразу же, едва перетащил свои вещи в кампус Эдинбургского университета.
Оно поступило от преподавателя истории испанского искусства — респектабельного мужчины с седыми висками в возрасте чуть за пятьдесят.
Конрад даже представить себе не мог, как может остаться наедине с таким человеком и целовать его, и потому поспешно сменил курс и занялся историей итальянской живописи.
Потом был ещё Жозе — его поселили с Конрадом в один блок. Жозе приезжал учиться по обмену, ему дали на знакомство с Эдинбургом всего один год, и времени даром Жозе не терял — попытался подкатить к одиноко сидевшему на общей кухне Конраду в первый же день.
Конрад дал ему от ворот поворот — но только затем, чтобы через неделю обнаружить, что за ним ухаживает его сосед. На сей раз потенциального любовника Конрад знал достаточно хорошо и не решился сразу же отказать.
Какое-то время они провели вместе, но дальше поцелуев и осторожных ласк в туалете между парами дело не зашло — Конрад всё оттягивал главное, понимая, какая ему уготована роль, и не в силах избавиться от чувства, что когда это произойдёт, он изменится целиком.
— Тебе как будто операцию по смене пола предлагают, — шутил Лоуренс, его сосед. Но шутки становились всё более натянутыми, а Конрад всё давал задний ход.
На их курсе однополых пар было три, а биполярная ориентация и вовсе была чем-то вроде местной моды, так что говорить «я не по этой части» означало бы показать себя отсталым, домашним мальчиком из Глазго — но как ни старался, преодолеть свой страх Конрад не мог.
— Я просто не хочу, — говорил он, пока Лоуренсу в конце концов не надоело тратить время попусту, и он не решил сосредоточить усилия на более доступных целях.
Конрад же остался «на своей стороне реки», хотя и продолжал тусоваться с ребятами, которые свободно целовались и обнимали друг друга на показ, а что делали уединившись — Конрад предпочитал не представлять.
Ещё в тот, первый раз, когда поступило предложение от мистера Маккоя, Конрад отчётливо понял, почему именно его отец не хотел, чтобы он учился здесь — на факультете искусств.
Борьба шла долгих несколько лет, пока наперекор отцу он не подал документы на получение стипендии и не поставил отца перед фактом, что собирается стать скульптором всерьёз.
Отец так и не простил ему этот, как он выражался, «бред», и отношения в семье оставались натянутыми до сих пор.
Впрочем, у них и не было особо времени, чтобы помириться между собой — Конрад приезжал только на Рождество, летом предпочитая колесить с друзьями автостопом по Европе. Впрочем, одну из подобных вылазок они сделали и весной — ровно в те дни, когда отцу приспичило навестить Конрада и узнать, как у него дела.
Не застав сына ни на территории университета, ни в Эдинбурге вообще, Кейр-старший (такова была фамилия всех мужчин в семье Конрада и даже некоторых девушек) твёрдо убедился в том, что сын его отправился не на учёбу, а на заработки в публичный дом. Он тщательно готовился, не скрывая от сына того, что по возвращении его ждёт громадный скандал — что ничуть не прибавило Конраду желания на лето возвращаться домой. И вот прошло ещё полгода, и снова настало время каникул — но тут уже прятаться от родных у Конрада не хватило духу. Он очень надеялся, что боевой пыл отца за прошедшие месяцы хоть немного поугас, но тот продолжал смотреть на него как на отброс, и рождественский ужин грозил вылиться в полноценную бурю со снегом и льдом.
Остановившись на остановке, Конрад дождался автобуса и, запрыгнув в него, отправился к отцу. Зонтик сестре он так и не подобрал.
Устроившись на сиденье, Конрад перестал наконец коситься на поток машин, где ему ещё с минуту назад продолжал чудиться Ягуар, и целиком погрузился в телефон.
Конрад рассчитывал вернуться в торговые ряды на следующий день, но сделать это ему так и не удалось. Весь вечер отца не было дома, и Линдси уехала вместе с ним — закупать продукты к Рождеству.
Конраду не оставалось ничего иного, как завалиться в кровать. Он жутко хотел спать, но до последнего, пока сознание не оставило его, продолжал думать о странном незнакомце с тростью, который сам походил на Скруджа или одного из его духов Рождества.
Конрад редко знакомился на улице — вернее сказать, никогда. Но в этот раз он жалел, что так и не решился спросить его имени, а тот не назвал его сам.
Наутро же родня загрузила его делами по дому с самого утра. Пока отец наряжал ёлку и накрывал на стол, он помогал Линдси резать овощи и раскладывать их по тарелкам.
После полудня они ненадолго прервались, потому что сестру позвал к себе отец, и Конрад ненадолго остался один. Он присел на подоконник и потянулся к мобильнику.
Фейсбук продемонстрировал ему два десятка непрочитанных новостей и примерно столько же желающих добавить его в друзья.
Конрад невольно остановил взгляд на фотографии молодого Орландо Блума, обладатель которой писал ему: «Привет! Мне кажется, нам есть о чём поговорить — напиши мне, если любишь Сэма Смита».
Конрад хмыкнул. Сэма Смита он не любил. И всё же поёрничать насчёт фотки не преминул.
«Ты уши отрезать забыл», — написал он и отключил телефон, заметив, что Линдси снова появилась на кухне и направляется к нему.
Ужин с отцом в самом деле тянулся долго. Разговор клеился с трудом.
Перчатки были отложены в сторону с гордым: «Я посмотрел», так что Конрад даже не смог сделать вывод — угодил он или нет.
Перед Линдси пришлось извиниться и предложить ей на выбор сутки ожидания или пару купюр. Линдси выбрала купюры и всё оставшееся время торжества продолжала, позёвывая, смотреть перед собой.
Вообще-то с братом она всегда общалась легко. Они продолжали переписываться даже после того, как Конрад уехал в Эдинбург, и всегда с удовольствием выслушивала его рассказы о жизни в кампусе, чтобы потом поделиться историями с подружками с таким видом, как будто бы они произошли лично с ней.
Однако то ли отсутствие подарка всё-таки задело её, то ли тягостное молчание, культивировавшееся отцом, давило не только на Конрада, но она явно не собиралась его спасать.
— Ты очень похож на мать, — констатировал отец ни с того ни сего.
Конраду оставалось только поджать губы и заставить себя смолчать. «Похожесть на мать» была основным аргументом против него с тех самых пор, как та умотала в Нью-Йорк — к слову, и не думая забирать его с собой.
Сначала она говорила: «Обживусь и приеду за тобой», потом «Тебе лучше доучиться здесь, иначе придётся много досдавать», и наконец: «Эдинбургский колледж лучше, чем школа искусств, которая находится здесь. Очень хорошо, что тебе удалось поступить туда — такой шанс невозможно потерять».
В итоге вся похожесть свелась к родинке над губой и к тому, что мать любила искусство Возрождения так же, как он.
Наконец Конраду удалось вырваться из-за стола и, добравшись до своей комнаты, наспех принять душ. Он нырнул в кровать и снова взял в руки телефон — хотелось посмотреть, как прошел рождественский ужин у всех остальных.
«Я просто подумал, что парни с длинными ушами нравятся тебе больше» — ожидало его вместо вороха фотографий индеек и ёлок.
Конрад полистал Фейсбук туда и сюда, но так и не дождавшись, чтобы ему написал кто-нибудь ещё, ответил:
«Уж лучше бы у тебя был длинный член».
Какое-то время он продолжал шерстить интернет без особой надежды получить ответ, пока наверху экрана не засветилось оповещение.
«Фотку прислать?» — прочитал Конрад, кликнув на него.
Конрад не сдержал нездоровый смешок.
«Тоже Орландо — или на сей раз своего?»
«Могу прислать последний каталог Lelo»
«Спасибо, я как-нибудь сам».
Конрад приготовился было выключить телефон, но потом подумал и написал: «С Рождеством!» — и затем уже нажал отбой.
Рей захлопнул ноутбук секундой раньше, чем Майкл, и не думая стучаться, ворвался к нему.
— Ты так и будешь торчать здесь? Девочки уже начали разыгрывать призы.
Сквозь открытую дверь доносился гул пьяных голосов, распевающих «Santa Claus Is Coming To Town», а в каштановых волосах Майкла и на его ушах осели ошмётки конфетти.
Накануне Рей так и не решился встретиться с отцом. Сам знал, что это слабость. Был уверен, что едет к нему, чтобы доказать свой триумф — но в каком-то десятке миль от дома приказал развернуть автомобиль.
«Ну его к чёрту, — подумал он, — Рождество нужно, чтобы отдыхать».
Рей думал, что провести ночь на яхте, где Майкл уже подготовил всё, чтобы хорошо отдохнуть, будет веселей — но пока что веселье его так и не нашло.
— Не хочу девочек, — капризно заявил Рей и зевнул, но ноутбук тем не менее в сторону отложил.
— Давай, пошли! Там есть близняшки, Рей, помнишь, те, которых мы снимали для рекламы Red Bull? — Майкл подмигнул. — Весь вечер ищут тебя.
Потягиваясь, Рей выбрался из каюты как раз вовремя, чтобы увидеть, как близняшки — один чёрный, другой белый — с пронзительным воплем запускают в небо разноцветную петарду, и волны по обе стороны от яхты окрашиваются алым светом, отражая букеты огней.
— Всё-таки хорошо, что ты не потащился к брату, — Майкл подтолкнул его вперёд, и Рей, вывалившись из коридора, ловко упал на скамейку между двумя худенькими парнями, одинаковыми на лицо. Руки его как змеи скользнули в обе стороны, прижимая гостей к себе, и близняшки послушно приникли к его бокам, а один даже сунул под нос бокал мартини.
— Точно, — подтвердил Рей, — хорошо, — сделав глоток, он поймал губы беленького и принялся целовать, передавая ему наполнивший его рот вкус.
Майкл куда-то исчез, и Рей не собирался его искать — брюнет уже гладил его член через штаны, и Рей подбросил бёдра вверх, подаваясь навстречу его руке.
— I wish You A Merry Christmas… — еле слышно промурлыкал Рей. Уткнулся носом в шею другому и принялся задумчиво целовать.