Новеллы

МЯСНИКИ СОСТЯЗАЮТСЯ

По главной улице небольшого городка старый крестьянин гнал козье стадо: трех коз и двух длиннобородых козлов. Пять веревок сходились в его узловатой руке, и казалось, будто не он вел животных, а козы тащили за собой хозяина. У мясной он резко остановился, воткнул палку в мягкую землю и, привязав к ней блеющих животин, вошел в лавку. Старик спросил кусок сала. В лавке, сонно уставясь в озаренное солнцем пространство, скучали четверо рослых парней — подручных мясника. За мраморной кассой с белым вязаньем в руках сидела госпожа Хорват. Длинные спицы с алмазными шариками на концах, ослепительно сверкая, так и мелькали у нее между пальцами. Пока один из парней отпускал сало, другие, скаля зубы, наблюдали за стадом: оставленные без присмотра козлы затеяли бодаться. Подручные уже хохотали и даже толкались локтями, подначивая друг друга. Госпожа Хорват отложила кружевное вязанье и тоже подошла к окну взглянуть на потеху. Она была женщина статная, соблазнительная; из-под густых черных ресниц, согретые солнцем, блеснули желтые кошачьи глаза. По губам ее пробежала еле заметная улыбка, она вернулась на место и опустила потухший взгляд на рукоделие. Крестьянин, расплатившись с ней мелочью, вышел из лавки, гикнул на коз и вприскок побежал за стадом.

Госпожа Хорват со скучающим видом продолжала вязать. Муж ее, владелец мясной, вот уже несколько дней как уехал на ярмарку. А оттуда, наверное, отправился на другую ярмарку, прослышав, что товар там дешевле.

Изнывающие от безделья подручные снова сгрудились за прилавком; они дружно зевали, от скуки у них рябило в глазах; но вот, вспомнив двух забияк, уморительно бодавшихся на дороге, парни вдруг оживились и, мысленно меряясь силами, задиристо переглянулись. — Ме-е, — подражая козлам, проблеял один из них. — Ме-е, ме-е! — с хохотом подхватили другие.

А в полдень под шелковицей было расстелено грубое одеяло, и подручные, улюлюкая, схватились бороться. Двое весили килограммов по сто, двое — за девяносто. Руки у каждого будто ожившие дубины, грудь — содрогающаяся гора, щеки красные, ладони с доброе блюдце. Поначалу они лишь примеривались, приближались друг к другу то так, то эдак, норовя ухватить противника за пояс. Но мало-помалу, захват за захватом борьба разгорелась. Они сражались, как исполины, выросшие из земли под лучами горячего солнца.

Кухонное окно, за которым тем временем готовила обед госпожа Хорват, ослепительно блестело, и подручные не могли видеть, как то и дело замирала в ее руке деревянная ложка и хозяйка, вытянув шею, с любопытством поглядывала на борцов.

Через час госпожа Хорват прервала состязание: — Идите обедать! — постучала она ложкой в окно. Парни ввалились разгоряченные, расслабленно покачивая огромными ручищами, и набросились на еду, с восторгом уплетая внушительные порции.

Борьба под шелковицей продолжалась и в последующие дни. Иногда окно кухни распахивалось, и в его проеме появлялась госпожа Хорват, соблазнительная, пышнотелая соломенная вдовушка. Завидев ее, подручные боролись как одержимые: один скрежетал зубами, другой кусался, пинал противника или, в нарушение правил, пускал в ход кулаки. А вечерами, уже устроившись на ночлег, парни гоготали, потешаясь над хозяйской женушкой. Все они раньше были добрыми приятелями, но теперь за обедом ревниво заглядывали друг другу в тарелки — ведь благосклонность свою госпожа Хорват каждый день отмеряла половником или вилкой, которой раздавала мясо.

В ожесточенных схватках к первенству рвался Пишта, он был невысок ростом, приземистый, иссиня-черные волосы, густая щетина на скулах и затуманенный взгляд налитых мраком глаз делали его похожим на буйвола.

Вот уже второй день его главным соперником был рослый Ковач, и за едой самая большая порция доставалась то одному, то другому. Перед кухонным окном, которое теперь всегда было распахнуто, они бились так, будто в окне том стояла их возлюбленная и ждала победителя.

В четверг, когда дел в лавке обычно было немного, устроили финальное состязание. На кухне по этому случаю готовился обед повкуснее, а к ужину даже купили рыбу. Госпожа Хорват нарядилась в новое платье, вокруг носа у нее белели следы пудры. С раннего утра сердца подручных взбудораженно колотились; наконец на колокольне зазвонили полдень, от волнения у парней задрожали поджилки, лица побагровели. На этот раз они скинули рубахи — решили бороться обнаженными по пояс. Ковач, чтобы легче было уходить от противника, намазался салом, Геза хлебнул для бодрости свежей свиной крови, Пишта проглотил несколько кусков сырой говядины, а четвертый влил в себя полбутылки вина. Играя мышцами, они вразвалочку двинулись к шелковице. В зеленой листве прошелестел залетный ветерок. В небе, хлопая снежными крыльями, стайкой кружили голуби. Звон колоколов стих, растаял, как дым.

Геза вынес хозяйке стул, и борьба закипела. В пылу схватки парни то и дело налетали на дерево, которое роняло на них черные ягоды. Во двор незаметно вошли две молодки и, забыв прикрыть за собой калитку, испуганно уставились на борцов. Потом к молодкам присоединилась старуха, рядом с ней стоял внук с ученической сумкой через плечо.

А борцы, даже не замечая зрителей, ревели, будто свирепые штормовые волны, с хриплым свистом вырывался из легких воздух, земля под ногами дрожала. Они падали, поднимались и снова, набычившись и оскалив зубы, набрасывались друг на друга.

Но вот, решительно раздвинув зрителей, между старухой и двумя молодками встал коренастый мужчина в залоснившейся кожанке. На его круглом лице светились умные, пронзительно-ясные глаза. Это был Хорват.

— Ах вы черти! — с ревом кинулся он к шелковице, заметив, что и жена его тут — раскрасневшись, таращится на подручных.

Госпожа Хорват вздрогнула и вскочила со стула. Она долгим, оторопелым взглядом посмотрела на мужа и хрипловатым от смущения голосом бросила все же подручным: — Ну, продолжайте, — потом глубоко вздохнула и уже увереннее добавила: — Ну что же вы, продолжайте.

Разъяренный Хорват втянул голову в плечи, он был подобен сейчас сжатой до отказа пружине: того и жди, развернется и влепит жене пощечину. Наступила гнетущая тишина. Хорват вскинул голову и, задыхаясь, с минуту смотрел на курящийся из трубы дымок, будто хотел — дыму вслед — выпустить в небо переполнивший душу гнев. Но вот он перевел взгляд на двор и, точно в дурмане, снова увидел перед собой оробевших подручных и жену, которая, подбоченясь, одобрительно поглядывала на них.

— Чего это парни бездельничают? — был первый вопрос Хорвата. Гнев в его голосе поумерился.

— А что? Мясо уж разделано, — раздался враждебный ответ, — да и время обеденное, какие могут быть дела!

— Ох, Анна, Анна, — опустил голову Хорват, — опять ты взялась за старое.

Она ведь и прежде, случалось, заводила шашни с кем-нибудь из подручных, но чтобы так, в открытую, при народе выбирать себе полюбовника, это уж свинство. Мясника снова охватила какая-то тихая, грустная злость. Ему захотелось немедля сгрести подручных в охапку и вышвырнуть за ворота, а женушку свою белокурую ухватить за волосы и об стену ее, об стену… но взгляд его приворожило к себе упругое, жаркое тело жены с атласной, по-девичьи гибкой шеей… он почувствовал, что если сейчас осрамит ее, она этой же ночью назло сговорится с кем-нибудь из парней и уйдет из дому… в растерянности Хорват снова поднял глаза на небо, и, точно подсказанная горячим солнцем, его осенила мысль… он ведь тоже боролся в молодости… здоров был, как бык, всех подряд валил с ног… недаром ходил он в цирк изучать приемы. Тут ему вспомнился один прием, за который в свое время пришлось выставить немало вина. «Подпусти противника поближе, — учил его цирковой борец, — потом руку слегка отведи да и ткни ему кулаком в поддых, вроде как ненароком, и пыхти, будто борешься, жми его, чтоб вздохнуть не мог, он и сомлеет».

— Ну что же, боритесь, — нарушил молчание Хорват, — а я погляжу на вас.

Парни не шелохнулись.

— Ну, начинайте же, чего испугались? — подхватила хозяйка.

И они снова бросились друг на друга.

Хорват сел, тихонько ворча себе под нос, и стал поглядывать на жену, на парней. Он видел, как подручные бросали на его жену лихорадочные, шальные взгляды, и видел, как та, разинув рот от волнения, таращила глаза на могучие их тела, поросшие волосами груди. «Да ведь она будто пьяная…» Сердце у мясника бешено застучало. «Анна… опомнись, Анна», — хотел он крикнуть жене. «Что же делать?» — пытался собраться с мыслями Хорват. От возбуждения у него тряслись колени, руки сжимались в кулаки, а порой ему казалось, что он кого-то душит ими. Перед глазами волнами колыхались молодые тела вновь распалившихся парней. Слышался отчаянный топот, шлепки, надрывные хрипы. Они кусали губы, судорожно выгибали шеи и тискали друг друга в железных объятиях. Лицо Анны зарделось; прикрывая ладонью рот, чтобы не закричать ненароком, другой рукой она нервно барабанила по колену. Хорват тяжело вздохнул. Он нутром ощутил, как трепещет в эту минуту все ее тело, и вспомнил, с каким раздражением отталкивала его жена, когда он и так и этак пытался подкатиться к ней под бочок, — она была холодна. Теперь же душа ее блудная так и ликует, вся устремленная к борющимся парням. Видя, как Пишта снова и снова прижимает Ковача к земле, а тот, будто утопающий, все же выныривает из-под навалившегося сверху противника и гордо оглядывается на хозяйку, Хорват понимал, что она негласно уже обещала себя победителю. Разве мог он надеяться отстоять жену в этом яром разгуле молодой необузданной силы?

Пока бушевала решающая схватка, мясник постепенно собрался с духом. Спасительная мысль улыбкой скользнула по его лицу. Он вскочил и радостно завопил:

— Жми! Жми его крепче!

И, с неожиданной резвостью бросившись к борющимся, нагнулся над Ковачем — проверить, не побежден ли он, не поленился даже подсунуть два пальца ему под спину.

— Не коснулся! Встать, давайте сначала!

— Оставь их, чего лезешь судить! — полоснул его окрик жены.

Хорват, оглянувшись, только рассмеялся и продолжал подзадоривать парней, чтобы как следует измотались.

Вот Ковач как будто выдохся в объятиях Пишты, чуть расслабился, и этого было достаточно: тот навалился, притиснул его к земле и, пыхтя, придавил коленом — положил на лопатки.

Они, отдуваясь, поднялись. Один из подручных стал сворачивать одеяла. Остальные, одурев от усталости, глазели на победителя — он сопел, прижимая к груди пудовые кулачища.

Хорват чувствовал себя среди них таким же лишним, как трезвый — в компании бражников. Героем дня был Пишта. Мясник, сдвинув брови, задумался, потом вдруг азартно скинул кожанку и принялся не спеша засучивать рукава. На улыбку, с которой он посмотрел на жену, та ответила неприязненным взглядом. Наконец, тщательно закатав рукава, он сплюнул сквозь зубы в ладони и прищурился на победителя:

— Ну, Пишта, давай-ка еще со мной, а там отдохнешь, — сказал Хорват и сам расстелил одеяло.

Парни вздрогнули, изумленные. Жена подошла поближе. «Чего это он задумал? Костей ведь не соберет, старый увалень!» Хорват уже торопливо расстегивал пуговицы на рубахе, но Пишта не двигался. Нет, с хозяином он бороться не будет.

— Ну пошли, — всерьез сказал ему Хорват, — не заботься, что я твой хозяин.

Уговаривать Пишту никто не решался, все вдруг поняли, о каком поединке тут речь.

Хорват вплотную придвинулся к подручному и вызывающе рванул его за руку. Правую стопу он крепко упер в землю, чтобы левой рукой обхватить противника за пояс, а другой незаметно ударить под ложечку. Пишта, которого этот рывок привел в бешенство, сжался в комок и — эхма! — бросился на хозяина. Лицо Хорвата на мгновенье посерьезнело, и уже снова его осветила хитроватая улыбка; левую руку он уверенно вытянул вперед, чтобы крепко обвить ею тело подручного.

«Не разучился старик бороться», — думали парни, со страхом наблюдая за поединком.

Нога Хорвата так крепко уперлась в землю, что Пишта, кинувшийся вперед, споткнулся. И тут же мясник что было сил рванул его на себя, незаметно отвел кулак и бесшумно ударил соперника в живот. Пишта, вскрикнув, закрыл глаза. А Хорват обхватил его грудь руками и стал сжимать, багровея от натуги; потом легко, будто полтуши теленка, приподнял обмякшего парня и грохнул на землю. Он даже не стал прижимать его коленом, а отошел в сторону, сбивая с одежды следы борьбы. Когда он медленно потянулся за кожанкой, собираясь надеть ее, к нему неслышно подбежала жена и молча подхватила полу. В глазах у нее блестели слезы, щеки пылали. Она хотела что-то сказать, но только и выдавила из себя:

— Обед нынче хорош.

— Ну что же, отведаем! — рассмеялся Хорват и примирительно положил на плечо жены отяжелевшую правую руку. — Пошли обедать, ребята!

1931

Перевод В. Середы.