Новеллы

ТРАПЕЗЫ ЛЮДОВИКА XIV

Десять лет прослужил Бин в налоговом управлении; это была натура вялая и бесконечно ленивая. От монотонного переписывания цифр и букв его могла оторвать лишь необходимость заглянуть в одну из огромных налоговых книг. Когда он раскрывал тяжелый фолиант, ему чудилось, будто под обильными слоями жира и мяса он ощущает тот крохотный мускул, который остался еще от занятий гимнастикой в ученические годы. Тогда он начинал упражняться с книгами, то захлопывал, то раскрывал их вновь, пока не становился свекольно-красным и его пухлое лицо не покрывалось потом. Однако очень скоро он опять погружался в полудрему, клюя носом, писал извещения и вздрагивал, если кто-нибудь из налогоплательщиков слишком громко жаловался на обдираловку. Он сонно таращил глаза на женщину в чепце, которая тараторила без умолку, на старика с дрожащими руками, на коротышку ремесленника — все они роптали на высокие налоги и свою судьбу. Но он был не в состоянии долго удерживать взгляд на одном месте, и глаза его опять обращались к длинным столбцам цифр; чтобы не заснуть, он вынужден бывал подняться под каким-нибудь предлогом в отдел 4 «В», на четвертый этаж. Надеялся, что подъем по лестнице немного взбодрит его, хотелось подвигаться — его смертельно утомляла эта всепоглощающая скука.

Покойно прослужив десять лет, Бин вышел в отставку. Как-то утром он повстречал толстого, страдающего одышкой доктора и пожаловался ему: стоит только переступить порог налогового управления, как сразу же меня в сон клонит, сказал он, целый день тем лишь и занят, что пытаюсь как-то сладить с этим сонным забытьем. Да оставьте вы это управление, посоветовал Бину доктор (тоже человек флегматичный), найдите себе другое занятие, и чтоб эмоций побольше — но только не перестарайтесь.

Так Бин покинул налоговое управление и первый же свободный день посвятил обдумыванию планов подвижной жизни. Заключив, что принадлежащие ему дома пришли в полную негодность, облезли и ободрались, он решил нанять строителей, каменщиков, маляров, в общем, всю эту свору, которой можно было бы командовать. Пока он обдумывал все это, то лежа на диване, то бегая по комнате, час обеда прошел. Господин Бин неожиданно обнаружил, что стрелка подбирается к четырем, а он еще не ел. Он тут же отправил служанку в ресторан, но она долго не возвращалась: возможно, там уже не осталось обедов. У Бина сосало под ложечкой, в нетерпении он взялся за газету. Отупело скользил взглядом по статьям, пока на последней странице, в рубрике «Разное», не наткнулся на коротенькую заметку, которая привела его в крайнее возбуждение. В заметке описывался один из обедов Людовика XIV, самый обыкновенный, будничный обед. Перед глазами голодного Бина замаячили массивные серебряные блюда с горами снеди и фруктов, и он почти видел, как его величество милостиво съедает все до последнего кусочка. У Бина потекли слюнки. Великий боже, он никогда не подозревал, что можно столько в себя вместить и что существует такое количество разнообразных блюд. Каждый день он съедал обед из ресторана, когда получше, когда похуже — он ведь тоже знал в этом толк, более того, был весьма разборчив, но, как ни верти, ресторанное меню не чета королевскому!

Людовик умял семифунтовый кусок рулета из дичины с трюфелями. Здоровенный кусище страсбургского пирога, запеченного в виде башни. Целиком жирного рейнского карпа à la Chambord[5], потом перепелок, опять же начиненных трюфелями и мозгами и уложенных на тосты, смазанные базиликовым маслом. Затем настал черед щуки под раковым соусом, фазана с гренками, и заключала пиршество гигантская пирамида — из булочек с ванилью и розовым вареньем. Король-солнце съел все подчистую, чтоб ему лопнуть, в общей сложности восемь с половиной килограммов, добросовестно подсчитал автор заметки. И хотя он, конечно, был король, короли ведь тоже люди, и если он мог столько съесть зараз, то почему бы и ему, Бину, не уплести столько же — сейчас в особенности!

В тот день он глотал свой обед без всякого удовольствия. Положил возле тарелки магическую заметку и читал: розовое внутри говяжье филе, нашпигованное салом и зажаренное в собственном соку. Эхма! Это ему особенно пришлось по вкусу.

На другой день Бин из любопытства купил граверный портрет Людовика XIV и повесил его на стене в столовой. Он подолгу мог рассматривать безмятежное, расплывшееся лицо короля, его мягко свисающие подбородки, его грудь и живот, сросшиеся в одну большую гору, и когда вспоминал о забавных и пикантных похождениях Людовика — чувствовал, как рот наполняется слюной. Он уже не хотел ремонтировать дома — он хотел есть, как король!

Дело было за первоклассным поваром, и Бин остановил свой выбор на толстушке Изабелле. В рекомендации графа восхвалялось ее умение делать пунши, а какой-то фабрикант не поленился перечислить, что Изабелла умеет приготовить двенадцать супов, знает больше двадцати рецептов мясных кушаний, двадцать четыре способа приготовления рыбы, не говоря уж о том, что может состряпать пятьдесят самых разнообразных мучных блюд. Истратив кругленькую сумму на переоборудование кухни, господин Бин приналег на еду и питье. Король-солнце стал как будто веселее улыбаться ему со стены.

Изабелла — как она сама призналась Бину — потому так полюбила хозяина, что ел он со страстью, глаза его горели и восхищение свое ее поварским искусством он выражал б тысяче восторженных слов. Он был даже не прочь сам, обвязавшись передником, взбивать сливки, взволнованно следил за мясным бульоном, чтоб не перекипел, заботливо прикрывал кастрюли крышками и бледнел, если на плите что-то не ладилось.

У Изабеллы в то время был только один враг и одна печаль — висящий на стене портрет Людовика XIV. Она поставила себе целью откормить хозяина хотя бы до размеров короля-солнца и до тех пор растягивать ему желудок, пока туда не будет вмещаться восемь с половиной килограммов еды.

Жизнь их была сплошным блаженством: по первым числам приходила пенсия, ежеквартально поступала плата от квартиросъемщиков. Изабелла приобрела неслыханную популярность на рынках, в магазинах, бакалейных лавках. Когда она, в своем простом и опрятном поварском наряде, приходила на Клотильдин рынок, ее встречал почтительный хор приветствий: торговцы цыплятами, утками, индюшками спешили к ней с отборнейшим товаром. Продавец рыбы судорожно пытался ухватить для нее самых жирных карпов, торговцы фруктами перетирали и охорашивали разложенные на прилавках яблоки и груши. И Изабелла покидала рынок, не уронив своего высокого достоинства: две, а то и три больших корзины наполняла она аппетитной снедью. Эти корзины, согнувшись под их тяжестью, тащили за ней какие-нибудь безработные оборванцы. Кухарка часто уговаривала хозяина хоть разочек сходить с ней на рынок и убедиться, с каким почтением ее там встречают. Они там уверены, что она, Изабелла, не иначе как королевское хозяйство ведет и ее стряпня — настоящее искусство!

Однажды Бин для разнообразия пригласил на обед знакомого биржевого маклера. Маленький, тощий человечек едва успевал переводить дух, от частого глотания у него чуть кадык не выскочил, он смотрел на Бина широко раскрытыми глазами, дивясь, как тот после целой жареной утки смог еще проглотить пять больших кусков рыбы, потом какие-то невиданные пирожные, потом еще раз приложился к свежим устрицам, потом запустил руку во фрукты, чтобы после чашки черного кофе завершить обед рубиново-красным французским вином. Пока они закусывали, маклер поделился с Бином своими соображениями насчет дел на бирже: курс акций день ото дня растет, неплохо бы и Бину купить для пробы какие-нибудь ценные бумаги, совсем немного, скажем, пакет акций деревообрабатывающей промышленности — после будет ясно, стоит ли покупать еще. Господин Бин обсудил вопрос с Изабеллой и согласился на покупку бумаг: по крайней мере, у них появилось утреннее развлеченье… Теперь они могли следить, насколько подскочила стоимость акций, и когда увидели, что в карман им сыплются миллионы, а им для этого и пальцем шевельнуть не надо, когда поняли, что четыре пакета акций приносят больше прибыли, чем доход от двух домов за три года, как было не продать дома, сохранив лишь тот, в котором жил сам Бин, и не накупить вместо них бумаг? Тщедушный маклер частенько захаживал к ним, от обильных пиршеств он прибавил в весе и даже на бирже похвалялся тем, что до конца съедает баснословные обеды Людовика XIV, хотя про себя подсмеивался над Изабеллой, которая утверждала, будто между ее хозяином и покойным королем Франции уже нет никакого различия, господин Бин, правда, не сидит на троне и рядом с ним нет мадам де Саль или Сель, черт ее там разберет, но зато у него есть Изабелла, не так ли?

Толстяк и толстушка жили как во сне; но дела на бирже вдруг пошли кувырком: курс акций стремительно падал, увлекая в бездну дома, дворцы, фабрики. Не прошло и двух недель, как оцепеневший с перепугу Бин остался владельцем одного-единственного дома! В сейфе громоздилась куча красиво исписанных бумаг; две недели назад на них можно было купить несколько четырехэтажных домов, яхту на Адриатическом море, а теперь эти самые бумаги бессмысленно белели на полке и гроша ломаного не стоили!

Вдобавок ко всему дело с акциями взметнуло волну новых неприятностей. Начались расчеты, пришлось выплачивать разницу, образовались издержки на адвоката, налоговое управление потребовало вернуть задолженность за два давным-давно проданных доходных дома, и однажды Изабелла и ее хозяин поняли, что больше они не могут набивать провизией целых четыре корзины, нужно сократить расходы и уповать на то, что благосклонные небеса сохранят, королевский вес Бина. Дай бог он не похудеет и при более скромном содержании.

Но Бин худел. Его не то мучило, что он не может себе позволить проглотить за один присест сто сорок четыре устрицы и вынужден довольствоваться икрой худшего качества, его мучило другое: снедала обида на судьбу, жестокую и капризную судьбу, которая ввела и его дом биржевого маклера. Ведь не появись он, разве Бин не пил бы и по сей день свою ежедневную порцию пунша, экспрессом выписывая его перед праздниками из pays de Caux[6], — потому что только там он по-настоящему хорош! А где другое, почти каждодневное, лакомство — coq d’Inde[7], начиненная трюфелями, этот чудодейственный возбудитель любви! А жареное сало, куропатка, тающий во рту фазан!

Вот уже и Изабелла не ходит на рынок. Когда кухонные часы бьют восемь, ей так и слышится: целуюручки, целуюручки мадам, на память приходит множество гогочущих птиц, раболепная суетня продавца рыбы, согнувшаяся от тяжести фигура безработного за ее спиной. Корзины, ее корзины, словно разграбленные могилы, стоят в углу. Изабелла начинает плакать, безутешно рыдать, ее душат воспоминания. Уже третий месяц не выходит она на улицу, ей стыдно покупать меньше, чем прежде, все продукты ей приносят на дом!

Господин Бин, казалось, более стойко переносил удары судьбы. Как-никак — мужчина. Он молча ходил из угла в угол, таращился в небо; по нему ничего не было заметно, но чем-то его лицо походило на лицо его обманутой возлюбленной. Когда же взгляд его падал на портрет короля — на глаза навертывались слезы. Как он был счастлив, как безмятежен, имея свои сто двадцать шесть килограммов, как по-королевски величав, а теперь он чувствует, что от него разит нищетой, он нищий, куда ему до королевского величия!

Но настал день, когда Бину подали и впрямь скудный обед. Даже странно, что привыкшие к изобилию тарелки не почернели от скорби. Что не развалился от боли стол. Что ложка соизволила прикоснуться к обыкновенному супу-рагу, и это после закуски, которая состояла всего-навсего из редиса с маслом — и больше ничего! Господин Бин сосредоточенно смотрел прямо перед собой, и было видно, что он взволнован. Изабелла стала белее стены. Она бесшумно входила и выходила, блестя испуганными глазами, и только поставив на стол половину жареной утки с горсткой гарнира, пунш и черный кофе, как будто что-то пробормотала. Да, это был убогий обед!

Бин принялся за утку, и под ножом она, казалось, стала еще меньше — Бин совсем помрачнел. Время от времени он тяжко вздыхал. Изабеллу трясла нервная дрожь, она, будучи женщиной, больше не могла сдерживаться — у нее хлынули слезы. Этого уже и Бин не смог перенести: он вскинул голову, но вдруг бессильно уронил ее и тоже разрыдался. Они плакали, как дети, словно соревнуясь, кто кого переплачет. Бин ощущал в желудке зияющую пустоту: как будто там завывал какой-то оголодавший зверь.

Изабелла не вытерпела. Она поднялась, с самым геройским видом, ринулась в кухню, где достала последние из остававшихся денег, как безумная, выскочила на улицу, влетела в мясную лавку на первом же углу и, задыхаясь от волнения, купила мяса и колбас, но какое это было мясо и какие колбасы! — совсем как в старые добрые времена. Она хорошенько растопила печь, это был настоящий костер, на котором шипело и шваркало поджаривающееся мясо. Не прошло и тридцати минут, как Изабелла, все еще заплаканная, но с полными тарелками, вошла в комнату. У Бина при виде этого глаза чуть не выскочили из орбит.

И начался последний пир. Он длился до ночи. Они жевали, глотали, иногда вдруг заливались слезами, иногда грустно улыбались и целовали друг друга. Наверняка им приходили мысли о смерти, ведь вон как оно обернулось: отныне господин Бин может съесть только половину утки, а Изабелла — в лучшем случае четверть, и обед Бина по весу уж никак не превышает трех кило. Кое-кто, быть может, посмеется над ними — но это люди без сердца, ведь Изабелла с хозяином уже настроились на обжорство, основательно порастянули свои утробы разными лакомствами, а теперь им грозило жестокое ограничение.

Они проговорили об этом до полуночи, горюя и сокрушаясь, и разошлись по кроватям с чувством, что ночью к ним слетит черный ангел смерти и заберет их туда, где нет забот и печалей. Они пошептались о том, что портрет короля-солнца совсем потемнел в последние дни, а вдруг — кто знает? — его величество переживает за них. Они растроганно помянули его, дорогого покойника, который лучше кого бы то ни было знал, что уж если человек привык к большим кускам, предался однажды чревоугодию, то он с полным основанием может думать о смерти, когда на обед ему достается всего пол-утки! Если он вместо восьми с половиной килограммов вынужден съедать только три! Безжалостная судьба, безжалостные времена!

…Ну а если кто-нибудь пожалеет их, то может послать им милостыню на бедность. Адрес простой: Здесь. Господину Бину. Почтальоны хорошо знают его, да и Изабеллу тоже, их отыщут в любом уголке земного шара.

1931—1934

Перевод С. Солодовник.