Новеллы

ЛЕТНИЙ УЖИН

Сердце Юфкюмича переполнено нежностью; ему хочется как-то выразить, излить ее; он готов поделиться своим счастьем, насвистывать, напевать. Ему хочется сказать жене, как он любит ее за то, что она постоянно бросает где попало свои золотистые домашние туфельки, и за то, что стоит ей сделать шаг, как спускается петля на ее новых дорогих чулках. Любит за то, что у нее часто пригорает обед на плите, любит за то, что она зевает, когда надо к чему-нибудь проявить интерес; любит несмотря ни на что — ведь она похожа на птичку: трепетная пугливая щебетунья. И хотя произошло это давно — с неба тогда падали звезды, ветер был напоен ароматом жасмина и птицы гордо парили в вечернем мраке, — но осталось прекрасное воспоминание о том, как в душе его зрело нечто подобное молитве, и он признался в любви, поклялся в верности. После объяснения глаза Агики наполнились слезами.

— Отчего вы плачете, моя милая, дорогая? — спросил он.

Агика ответила ему лишь взглядом: «Я плачу по любому поводу; просто глаза у меня на мокром месте, уж такая я…» А вот какая она, этого Юфкюмич, наверно, никогда не сможет разгадать, узнать и понять. Очарование и глупость, раздражительность и дивный спокойный нрав… Уже шестой год, как они женаты, а Юфкюмичу хочется признаться Агике в любви. Но такой уж он чудак — стесняется. И на службе тоже так хотелось бы сказать своему директору: «Вы немного странный и нервный человек, но у вас огромная эрудиция». Решись он на это, и между ними установились бы другие отношения, но Юфкюмич стесняется делать подобные признания. И давать советы. Он не знает определенно, с каких пор стал таким робким, и мысли его часто возвращаются к прошлому… Может быть, после того, как он опрокинул тарелку на пол, угощая одного мальчика картофелем с маслом. Или после того, как в праздник однажды, прижавшись к отцу, слегка помял ему пальто.

— Да ты… ты просто собака! Чего пальто мне мнешь? Ступай в комнату и не болтайся под ногами! — проворчал отец…

Сегодня годовщина свадьбы Юфкюмича и Агики, но они сидят дома. Он мечтал в этот день поесть ухи, наваристой, темной. А после ужина, откинувшись на спинку стула, в задумчивости погладить жену по волосам, черным и блестящим, как вороново крыло, а потом, покуривая, открыть ей душу, сказать, что злишься подчас, под бременем жизни впадаешь в уныние — кажется, весь мир против тебя; и еще, когда вечером усталый, раздраженный и хмурый возвращаешься домой, так хочется, чтобы тебя раздели, помыли в корыте, как в далеком детстве, дали бы в руки алюминиевую ложку, завернули в большую шаль и уложили в кроватку спать. Так хочется, чтобы дома тебя не ждали заботы, чтобы не подсовывали счетов. А как приятно сбросить ботинки, эти проклятые колоды, в которых таскаешься на службу! Какое счастье прийти зимним вечером домой и очутиться в раю: в печке горит жаркий огонь, полная тишина, полумрак… но на самом-то деле печка дымит, и нет ни дров, ни каменного угля, ни спичек, ни сигарет…

Он сказал бы, что зол вовсе не на нее, Агику, а на весь мир, на эту безотрадную, беспокойную жизнь и на общество — скверное, ужасное.

Впрочем, на ужин есть только картофель, а пустая картошка с детства не лезет Юфкюмичу в горло. И еще немного мяса, тонкий ломтик, всего на один зуб. «Почему так мало мяса?» — думает Юфкюмич и тут же находит ответ: да денег мало, а мясо дорогое. Проклятые деньги! Будь у него несколько синих тысячных банкнот, он сделал бы из них кораблики и раздал в парке детям.

Перед Юфкюмичем книга «Строение звездного неба». Звезды сверкают, мелькают в ней, как неведомые красивые рыбы. Начитавшись этой книги, Юфкюмич тоже парит в высоте, и земля представляется ему старым заброшенным домишкой, в котором сидит старуха и, сплевывая, покуривает трубку.

Он смотрит на карту Урана и затем переводит взгляд на Агику. «Сейчас я скажу ей, — думает он, — мы с тобой, Агика, на далекой планете, в космосе; беседуем, взявшись за руки, и, признаюсь, меня влечет к тебе, как прежде, я влюблен в тебя, моя Афродита».

Но Агика, уставившись в пространство, ковыряет в зубах. Старая привычка. Откуда она взялась? Зубы плохие, а денег на зубного врача нет, на лечение нужна уйма денег.

Не только в небе, но и в сердце человека сверкает молния! Не только горизонт внезапно омрачается, но и наша душа тоже. Это так.

— Пора спать, — хмуро говорит Юфкюмич.

— Пойду стелить, — говорит Агика.

— Хорошо, — соглашается он и ждет от нее хотя бы одно словечко, короткое, но такое дорогое словечко.

А она поглощена другим и даже не смотрит на цветы, купленные по случаю праздника; во рту у нее зубочистка, как кость, застрявшая в горле морской рыбы.

Юфкюмич раздевается. «Как хорошо поспать, — думает он, — тепло укрывшись, забыться до утра». Он сам не замечает, как погружается в сон, даже не пожелав жене спокойной ночи и приятных сновидений.

Юфкюмичу снится сон. Его мучает голод. Он высматривает, ищет повсюду, чего бы поесть. Найти бы кусок хорошего мяса. И пива. «А в доме пусто. И жена куда-то ушла. Ну что же, пойду поужинаю где-нибудь», — решает он. И, не просыпаясь, садится в постели. «Сплю я или нет? — думает он. — Все равно надо поесть, живот подвело. Поем-ка я ухи».

Он одевается. И уже берется за ключ, торчащий в двери, как вдруг спохватывается: а что подумает Агика, обнаружив его отсутствие? Но обычно она так крепко спит, что приходится будить ее по утрам. Ничего страшного, он же не тайком уходит и потом сможет ей все объяснить: захотелось, мол, есть, была годовщина нашей свадьбы. А коль захнычет, он скажет: так, мол, и так, надо было уйти и все тут.

Как прохладно на улице! Небо как темно-синяя лилия, и бездна ярко сверкающих звезд. До чего приятная прогулка! Когда снова он попадет в ресторан?.. Только он успел сесть за столик и заказать уху, как кто-то дотронулся до его плеча.

— Добрый вечер, Юфкю.

Это ему улыбается Мальвинка с надушенными золотистыми волосами; та самая Мальвинка, что когда-то, лет двадцать назад, так строга была с ним, а теперь необыкновенно мила и влюблена в него. Ах, как часто вспоминал он Мальвинку, шепот и поцелуи на темных улочках; протестующий голос девушки не раз звучал в его ушах, а сейчас она говорит:

— Юфкю, какой ты красавчик!.. Что будем есть?

И они вместе ужинают. Что за блаженное чувство! Есть, пить, держать Мальвинку за руку, насвистывать, мурлыкать себе под нос, глядя в глаза прелестной женщине.

— Так вы по-прежнему влюблены в меня, как тогда на той улочке? — спрашивает она, и Юфкюмич без всякого смущения, не запинаясь, говорит:

— Теперь я, Мальвинка, живу там, на нашей улочке. Стою в темных воротах и прислушиваюсь, не идет ли ночной сторож. Нет, не идет… Я до сих пор чувствую на губах те поцелуи. А вы, Мальвинка?

Она вздыхает, потом кладет теплые ладони на голову Юфкюмича; блестят ее золотистые волосы, и большие черные глаза сверкают, как звезды.

— Разве вы не чувствуете? — спрашивает Мальвинка, и они целуются.

А потом все исчезает в приятном тумане: официант, музыканты, бутылка шампанского… Юфкюмич все глубже погружается куда-то, в счастливое царство снов. Он спит и не спит; теперь он, свободный, счастливый, смеется, напевает, целуется, как обычно бывает во сне, но ощущает прелесть своего сновидения, видит, как блестят глаза Мальвинки, чувствует, как его щекочут ее золотистые волосы. И потом они бродят по берегу, рвут цветы, и все вокруг качается вместе с ними, словно на карусели, и, как прежде, звучит шепот Мальвинки. Наконец они садятся в машину, и ночь проходит в неизъяснимом блаженстве.

Утро. Чирикают воробьи; дворники уже подметают улицы. Юфкюмич просыпается, видит Мальвинку, понимает, знает, что произошло, но не чувствует ни робости, ни страха; он быстро одевается, споласкивает лицо, причесывается и, склонившись над Мальвинкой, напоследок целует ее, счастливый и благодарный.

Он возвращается домой. Агика, ни о чем не подозревая, еще спит крепким сном; спит, пока муж, как обычно, не будит ее, чтобы она встала и приготовила завтрак.

— Просыпайтесь, моя дорогая, — говорит Юфкюмич. — Доброе утро, милая барышня, — он целует ее в ухо. — Поцелуйчик от влюбленного дяденьки… Розовая водичка… Не говорите ничего, моя чаровница, не кричите. Я вломился к вам, я влюблен в вас, и теперь вы должны стать моей.

— А священник где же? — хихикает она, и Юфкюмич чуть не вскрикивает от восторга.

«А священник где же?» — это прекрасный ответ, милая, очаровательная шутка, которая не режет уха.

— Башмачок просыпается, — говорит Агика и, шаркая ногами, выходит из комнаты.

— Шаркает ножками, шаркает ножками, — твердит Юфкюмич, но мысли его еще далеко.

Какие красивые у нее волосы! И ресницы! Вот соскальзывает бретелька, какое изящное очертание плеч! Эта женщина — красавица. А как она щурится, как шаркает ножками… и варит шоколад, сладкий запах разносится по квартире…

Агика знает, что ему пора на службу, но не подгоняет его, как обычно:

— Ну же, поторапливайся.

Время остановилось для нее, конторы как не бывало, наступил счастливый день, муж все милей ей, все дороже.

А Юфкюмич говорит не переставая; нет конца его излияниям; наконец Агика закрывает руками лицо, по нему текут слезы.

— Золотце мое! — восклицает Юфкюмич и присовокупляет еще много игривых слов, рассыпаясь в трелях, как грешная птица, вернувшаяся в свое гнездо.

1940

Перевод Н. Подземской.