Новеллы

ЭПРЕШКЕРТ[9]

Довелось мне слышать об одном разносчике кренделей… Будто бы не везло ему в жизни. Был он косой да хромой. Борода у него росла рыжая и до того густющая, что даже подмастерья в цирюльне, приобыкшие скрести щетину у бедняков, с неохотой соглашались брить его.

Случилось с ним как-то чудо, всего лишь одно-разъединственное, но зато уж такое — чуднее не бывает… На небе в ту пору клубились облака, до того величественные, что любое из них за короля бы сошло… Так вот короли эти принялись воевать меж собою… скакали на ветре, словно на необъезженном жеребце, мчались с востока на запад и с севера на юг, и на небесах разразилась мировая война: громыхали мортиры, взрывались мины, миллионами слез капал дождь и молнии то и дело разрезали небо. Тут-то и случилось чудо с нашим разносчиком. Одна из ослепительно ярких, изломанных, смертоносных небесных стрел ударила в огромное дерево рядом с ним, будто топором рассекла гигантский ствол и дохнула на перетрусившего горемыку острым запахом паленого, а это верная примета, что рядом — сам сатана.

У крендельщика не было зонта. Сколько раз и с каким вожделением мечтал он о собственном зонте! Вот ведь и недавно, когда коротал он ночь под жасминовым кустом, ему даже во сне привиделось это. В мечтательной душе крендельщика просто страсть возгорелась к овладению сим противудождевым защитным устройством, а в последнее время — словно одолеваемый каким-то дурным предчувствием — он непрестанно вздыхал, бродя в одиночестве: «Эх, зонтик бы мне!..» Когда разглядывал он, бывало, свое отражение в какой-нибудь зеркальной, обрамленной каемкой грязи лужице, и приглаживал пальцами всклокоченные огненно-рыжие патлы, словно во сне являлось перед ним видение: раскрытый зонт и крендели под его надежной защитой. А мрачные тучи, наизлейшие враги нашего разносчика, устрашенные этим волшебным видением, ворча угрозы, расползались, бессильные повредить ему… Крендельщику приходилось слышать тронутых в уме людей, которым казалось, будто из щеки у них растет гвоздь, и они шли к кузнецу, ухмыляясь странно, чтобы вытащил он тот гвоздь клещами. И вот, произнося над лужей свои монологи, крендельщик упрекал себя: — Спятил я. На зонтике помешался.

А на днях рыжеволосому разносчику подвернулись такие дивные крендели, какими впору разве что на волшебных свадьбах потчевать нежных, как цветок, подружек невесты, — одаривать их, когда они, застенчиво рдея, бережно поддерживают фату невесты, белокипенной красавицы, идущей обок статного принца с золотым мечом у пояса. Такие крендели следовало бы давать умирающим в вознаграждение за безгреховную жизнь. Под светлые эти думы лоток с кренделями задорно и весело колыхался на голове у разносчика; надежды питали его сердце родниками столь теплыми, что согретый этими живительными припарками сей ревматический комок плоти в значительной мере излечился от своих мук. А скромный товар — витые загогулины из теста, изукрашенные блестящими соляными крупинками, — словно бы заранее улыбкою заигрывал с будущими покупателями. Сердце нашего разносчика колотилось, исполненное необычайной радости. А меж тем злой рок вился вокруг, подобно искре, которой достаточно малейшего дуновения ветерка, чтобы вспыхнуть испепеляющим пламенем и загубить человеческую жизнь.

Сегодня крендельщик ждал встречи с зелеными деревьями Эпрешкерта как свершения заветной мечты; по тихим аллейкам сада подобно искрящимся цветочным лепесткам разгуливают нарядные дамы и все, как одна, покупают себе по кренделю… эти сладостные мечты и упованья настолько распалили разносчика, что он едва удерживался от радостного смеха и жаркими толчками дыхания исторгал из себя миражи, переполнявшие его до краев… Однако тем временем — как бы это выразиться поточнее? — на небесах сбежало вскипевшее молоко. Солнце сверх меры разогрело белые облака, и те взбухли, раздулись, засочились влагой, а молнии, распространяя запах пригари, взметались над промокшими, вконец загубленными кренделями. Вязкий, напоминающий спрута клубок лежал на лотке нашего разносчика, и подобно вытекающим глазам чудовища сочились со слипшегося теста капли дождя.

Тем часом появился поблизости слепой музыкант с черной флейтой у губ. Ему, бедняге, мнилось, будто стоит он посреди большого двора, окруженного домами, и услаждает слух множества людей, тогда как в действительности вокруг простирались лишь грязные пустыри незастроенных участков, а единственным слушателем был наш до нитки вымокший разносчик.

Одинокий голос флейты еще долгое время отдавался в ушах рыжего крендельщика. Скажу вам более того! Доведенный до отчаяния, он укрепил на суку петлю, всунул туда голову, и, когда петля сдавила горло настолько, что даже глотка воды не удалось бы проглотить, наш разносчик, пребывая в ирреальном, полусознательном состоянии, — то ли на прощание, то ли с перепугу, — открыл глаза. И посреди огромного безлюдного пустыря увидел слепого музыканта, сжимающего флейту своими костлявыми пальцами, а последний вздох несчастного разносчика словно бы исторг из черного инструмента жалобный стон.

Тут произошло с разносчиком еще одно чудо: ветхая веревка, которую он выдернул из исподников, намереваясь с ее помощью оборвать свою жизнь, — веревка эта не оборвалась под его тяжестью, но добросовестно и со знанием дела принялась все туже и туже стягивать петлю на шее, словно кто-то со стороны подначивал ее: давай, давай, затягивай потуже… Ноги его дергались из стороны в сторону, как будто бедняга силился вскарабкаться выше, выше — к сияющему потоку лучей, где меркнет земная жизнь, стихают телесные муки, где ожидает нас иное бытие.

Затем он умер. Покой его стерегли лишь звезды да кое-какие птицы. Должно быть, душа его уже покинула землю, когда сюда забрели бездомные скитальцы ночи. Первой оказалась бродячая собака: замызганная, вся в грязи, она не сводила горящих глаз с размокших кренделей на скамейке; робко, затравленно взяла она с лотка один крендель, затем, вскинув преданный взгляд на рыжего висельника, убежала прочь и исчезла в ночи. Прошел слепец с гармоникой на шее, прошел мимо накрытого стола, хотя и был голоден. Зато через какое-то время забрел сюда бледный, долговязый парень; этот до отказа набил свои большущие карманы размокшими кренделями. Затем, осенив мертвеца крестом, на цыпочках — словно тот, кого не стало, всего лишь уснул — растворился в густой мгле.

Немало бездомных странников бродит в ночи. К утру кренделей не осталось: трепещущие пальцы, дрожащие руки, воровские ладони растащили все до единого, справив поминки. И тогда — как с усталой свечи последняя капля — упал на землю мертвый разносчик.

1935

Перевод Т. Воронкиной.