В окно конторы уже заглядывает луна. Но среди сотен и сотен бумаг, за большим желтым столом все сидит, согнувшись, господин управляющий Герег. Его перо беспрестанно скрипит, словно грызущий дерево жучок. Вот он потянулся направо, взял какое-то письмо, и его разбирает здоровый смех, словно в конторе разыгрывают клоунаду. Перед ним в стеклянном стакане, изображающем распростершего крылья ангела, множество карандашей. Он выхватывает один, пишет, потом вдруг хватает другой. И ерзает на стуле, будто его кусают блохи…
Он в одиночестве. В других комнатах смутно синеют гнутые и прямые линии: все, что осталось в тихой черной мгле от письменных столов и стульев. Только вешалки выделяются, словно растопыренные сучья поваленных деревьев. Да изредка вдруг скрипнет пол. Господин Герег откинулся назад. Так он отдыхает, покачиваясь на стуле, словно в кресле-качалке. Теперь чешет в затылке. Да, хорошо так работать. Можно не злиться на Шимона, который вечно опаздывает со срочными письмами. Никому ничего не надо долго и нудно втолковывать. Наплевать, что болтают о нем в конторе, из-за того, что он сидит здесь допоздна. У остальных в голове лишь получка первого числа, знай только ждут обеденного перерыва да конца рабочего дня. Постукивают на машинках, скучая, перелистывают страницы: он, Герег, поручает им тысячи разных дел, но им и невдомек, чем они занимаются. Не понять им того, что все в этом мире приходит в движение только благодаря этой вот черепушке… тут господин Герег глубоко вздохнул и напыжился.
И ему дела нет, что все за глаза его кличут «чурбаном» и «скотиной». Дома у себя он развесил картины, но даже не смотрит на них. Что ему какой-то живописный бородатый недоумок? И музыку пробовал слушать; да ведь шума и без того на работе хватает, а там еще трубы ревут, как стадо взбесившихся быков, и в барабан колотят так, словно попал под беглый огонь на передовой. В театре фразерствуют и слова этак тянут. Ничего не понять. Писатели эти, поди, на людей не похожи, в норы свои забьются да бумагу марают. Что поделаешь, если в голову ничего, кроме дел конторы, не лезет? Вот и диктуешь где ни попало письма, за столом, в постели, едва удерживаешься, чтобы не завести и с Зайкой разговор о новом способе сборки мебели, о курсе чешской кроны и тому подобном.
Хорошо еще, что у него такая жена, как Зайка. Хрупкая, боязливая, она, бывает, пугается темноты и вскрикивает в прихожей. Живут они в большой квартире. Господин Герег держит при жене расторопную молодую горничную. Они вяжут вместе, вышивают, прибираются и на улицу почти не выходят, потому что им все приносят на дом. Зимой затопят печку и сидят себе у огня, коротают за разговорами вечер. И вот в такие вечера, когда лунные блики уже играют на небольшой лысоватой голове господина Герега, он берет телефонную трубку и звонит своей Заиньке. Само собой, в тихом жилище поднимается переполох. Никак, звонок? Зайка сбрасывает с коленей мурлыкающую кошку, кладет на стул моток пряжи… спица летит на пол и звенит совсем как телефон.
— Господин звонит, — пророчит горничная.
И Зайка обеспокоенно спешит к телефону, запахивая халат.
Как хорошо представить все это, сидя, здесь в одиночестве, после работы, и сказать в трубку: — Милая, буду дома через полчаса. — Как хорошо, что у него такая квартира, у него, оставшегося когда-то сиротой. Есть жена, телефон, на стенах картины висят, в кармане достаточно денег — чего еще желать? Нечего. Всего хватает, все прекрасно.
— Алло, — говорит господин Герег. — Заинька? Что у нас на ужин? Гусиная печенка? — И господин Герег видит уже обязательный в таком случае салат.
— Какие у вас еще новости?.. так (что-то с канарейкой, не клюет свежий корм)… а теперь послушай только, что сегодня было у меня в конторе! Какой-то директор подсунул нам нового практиканта. Мое мнение? Гигант да и только, все по пути сшибает, борец и атлет в цивильном костюме. Пришел это он утром и сразу: «Мне нужен господин управляющий!» Зачем? «Только лично ему скажу». — «Я управляющий!» — «Ах вот как!» — и первым руку мне подает. А сам даже не представился. Ну и манеры, скажу тебе. Со мной запанибрата: что вам, да куда, да где? — ни тебе «пожалуйста», ни «слушаюсь», а на цепочке от часов все время крутит здоровенную серебряную медаль. Только на нее и смотрит, чтобы я заметил. А знаешь, какие обезьяны эти нынешние чиновники! Один тут же прибежал: «Подумайте только, господин Герег, он по утрам два центнера поднимает!» Ах вот как, думаю.
Угадай, Зайка, что я с ним сделал? А вот что. Подхожу я к нему и говорю: слышал я, вы очень сильный, — он сразу грудь колесом и смотрит, что бы тут передвинуть? — так будьте любезны, спуститесь в кассу на первый этаж и спросите там, числится ли на счету сахарных заводов задолженность 43519 пенгё 76 филлеров и что там с ней?.. Сказал ему это, как всегда, мимоходом, а сам у себя уже веду переговоры с Веной.
Вижу, силач стоит столбом, но потом все же помчался. Через пару минут возвращается. «Простите, господин управляющий, какую сумму вы изволили назвать?» — Оставьте, — отмахнулся я, — все уже давно сделано. Лучше принесите-ка из архива уведомление Комиссионного бюро от седьмого декабря… — только он идти собрался, шевелит губами, повторяет про себя поручение, я снова его окликаю: и еще, пожалуйста, захватите контракт с Лесным управлением и две последние наши с ними сделки, — а сам продолжаю разговор с Валютным банком…
Силач уходит. С тремя названиями в голове, с тремя небольшими цифрами, когда ему и одной-то не запомнить… Возвращается он взопревший: «э… э… э…» — А я лишь смотрю себе, как он заикается и багровеет, дрожит, что завтра же вылетит отсюда из-за жалких трех цифр, он, который играючи управляется с двумя центнерами. — Ладно, — киваю я и поручаю ему одно валютное дело. Совсем малюсенькое.
Он приходит обратно. Отдела не нашел. Нужного человека тоже. И вообще сегодня не приемный день. Тогда я поручаю силачу сложить несколько статей бюджета… он приносит… все не так, а я, заметив, что он обратился к кому-то за помощью, тотчас вхожу и спрашиваю: — Ну как, сосчитали? Нет еще?.. А у силача в руке носовой платок, он весь день в запарке, глаза безумные… и дрожит, как студень… а вечером приходит ко мне… и уже не выставляет напоказ свою медаль, пиджак застегнут на все пуговицы и плечами не играет. Ссутулился весь и говорит: «Прошу покорно, не судите строго… первый день». — Я чуть не расхохотался. Ладно, говорю, вот видите, пяток цифр бывает трудней осилить, чем два центнера. Ну, ничего, успокойтесь и идите домой.
Говоря это, господин Герег от души улыбается, покачивается на стуле. — Скажи, что он на моем месте стал бы делать? Как столько чисел бы запомнил?.. — В ответ из дома звенит веселый смех Зайки. Он слышит, что забавы ради она дает слушать разговор и горничной, трубка так и заливается смехом.
Вот так. Теперь все. Это последнее, что он делает вечером в конторе. Звонит Зайке и изо дня в день смешит ее, рассказывая, как и нынче господин Герег оказался на высоте…
Маленький человек поднимает воротник от ветра. Опускает крышку бюро. Он покидает одну империю и направляется в другую — к себе домой.
1935
Перевод А. Смирнова.