Новеллы

МАСЛЕНИЦА

Над кирпичным заводом поднимались вытянутые короба труб, но лохматых клочьев дыма не было видно. Вагонетки, забитые снегом и льдом, неподвижно повисли на тросе, протянувшемся от глиняного карьера до прессовального цеха. Время от времени по вымершему заводу проползал какой-нибудь отощавший доходяга. Повсюду были разбросаны слепленные на скорую руку домишки рабочих. У одного на крыше торчал кусок широкой водопроводной трубы, не дымивший уже четвертые сутки, у другого полтрубы снесло ветром — но и здесь не топили печей. Ни угля, ни работы, ни еды не было уже третий месяц. Тяжело больной управляющий заводом с осени не вставал с постели. Выплевывал по кусочкам собственное легкое. Заводские не любили его и нисколько не жалели, полагая, что именно из-за его болезни не ведутся работы, которые, несмотря на зимний сезон, любой другой, здоровый, управляющий мог бы предложить доведенным до нищеты рабочим.

Судя по красным дням календаря, была как раз масленица. Ряженые уже почти не попадались — масленица догуливала свое лишь на витринах писчебумажных лавок, где между подвешенными на веревочках костюмами королей, героев и юродивых тосковали непроданные маски красноносых мандаринов, их косоглазых подданных и курчавых негров. Дети подолгу разглядывали их, но все стоило так дорого, что только глазами и можно было насытиться.

Странная выдалась в том году масленица: на одной из уличных скамеек, разумеется, смеха ради, притворялась мертвой закутанная в черный платок женщина, в руках она сжимала окоченевшего младенца. Еще один тип устроил, по всеобщему мнению, маскарад: разлегся на льду реки, откинув разбитую голову и словно подзывая глазеющих на него с берега любопытных: спускайтесь, мол, ко мне, гляньте, какой у меня удачный костюм… и безропотно подставлял их взглядам расшибленную вдребезги, забрызганную льдинками мозга голову. Не было недостатка и в повешенных на деревьях чучелах. С ними по утрам на потеху себе забавлялись пьяные и оживляли эти карнавальные чучела, принесенные в жертву смерти. В излюбленном месте городских гуляний на дуплистом дереве висел на длинной веревке, дважды обмотанной вокруг шеи, старик. Потешно сдвинув ему на лоб шапку, ветер весело пинал его… но одеревеневшие руки и язык… бр-р-р, кто-то все-таки испортил в этом году масленицу.

Тем временем среди заводских объявился некто Тир, языкастый парень, перепробовавший в своей жизни тысячу профессий. Он пришел в эти места недавно, но не за тем, чтобы подыскать работу… скорее разведать хотел, что и как. Угощал рабочих жевательным табаком, а когда и настоящим куревом, и с невинным видом расспрашивал приютившего его хозяина: что тот думает, долго так будет продолжаться? Этот Тир, к примеру, утверждал, что в дни потеплее могла бы найтись кой-какая работенка; в такие дни, говорил он, можно бы загружать в вагонетки взорванную, но не убранную из-за дождя глину, перевозить ее под навес; в такие дни, говорил он, заводские каменщики могут подправлять кладку в старых, выжженных печах, ремонтировать стены жилых домов, трубы и черепицу на крышах. Слесарная мастерская тоже могла бы работать, потому что, вы только посмотрите, сколько кругом валяется вагонов без колес, рельсы растрескались, уже давно пора бы сделать новые заводские ворота… и колесным мастерам есть чем заняться: вагонетки из-под кирпича, втулки там разные… ну а женщины могли бы сбивать рейки для черепицы, еще могли отливать гипсовые фигурки: карликов, гномов, букетики цветов, которые по весне живо раскупят, чтобы украшать сады.

И ему, Тиру, охотно верили, потому что другие тоже полагали, что работа будет, стоит только заводскому начальству захотеть, осмелься только этот хвороба-управляющий обратиться в главную контору с предложением.

Слухи повсюду вызывали воодушевление, но, увы, то были всего лишь слухи… они как появились, так и исчезли. А голод и недовольство росли. Тир без конца рассказывал всем о Китае, откуда он недавно вернулся и где он, дескать, был секретарем какого-то генерала, пока того генерала не повесили за то, что он обворовывал народ. Говорил, что в Китае больше не осталось ни одного бедного человека… что всех китайских банкиров посадили полгода назад на корабль, где команда сумасшедшая… и безумные матросы пустились с банкирами бороздить океан и будут до тех пор скитаться на своем чудно́м судне, пока банкиры, как аисты, не научатся стоять целыми днями на одной ноге и не начнут плакать от страха и смеяться как безумные.

Он умел с таким заразительным смехом рассказывать свои истории, что слушатели поневоле тоже принимались хохотать. Ему всегда удавалось попасть в точку, и все радовались от души. Старые словаки, румыны рассаживались вокруг него плотным кольцом, женщины с сонными детьми протискивались поближе. И так он умел раззадорить и разжечь их, что однажды на рассвете целая толпа крадучись забралась в среднюю печь. В глубине ее под фонарем сидел Тир, а вокруг были разложены разные маскарадные принадлежности: ангельские крылья вперемешку с утиными и гусиными, два-три самых настоящих черепа, бутафорские палаши, за спиной Тира примостилась виселица, а у ног его стоял гроб. Сам он был закутан в красный обтрепанный балахон, а на голову нахлобучил какую-то рваную шапку. Еще глубже в печи можно было увидеть заводских девчонок, которые пришивали уши чучелу человека. Покончив с этим, они стали клеить ему под нос пушистые рыжие усы — такие пушистые рыжие усы были только у больного управляющего.

Тир тем временем раздавал костюмы: кому красный плащ палача, кому черные одежды смерти — те, кто пониже, будут маленькими смертями, объяснил он, а почти двухметровый водитель Стахора — главной смертью. На траурном покрывале этого Стахоры даже было нарисовано белой масляной краской изображение смерти — скелет. Черепа раскололи надвое и через проделанные дырочки связали половинки веревками. Изображавшие смерть спереди и сзади прикладывали пв половинке, а Тир стягивал их веревками, завязывал — и полный порядок. Постепенно все облачились в костюмы: в толпе одетых в траур мелькали кроваво-красные палачи, скользили, оберегая крылья, закутанные в белые покрывала ангелы. Дьявол нацепил козлиные рога и строил резвящимся ангелам рожи. Красивые, большие крылья достались только главным ангелам; всякая мелкота и заводские девчонки получили утиные и гусиные крылья. Потом пришел синильщик Ангелов, которого Тир прочил в иисусы христы. Он и впрямь был светловолос, жевал какую-то корку и, ни слова не говоря, протиснулся прямо к Тиру, который в тот момент втолковывал дяде Туше:

— Песни петь только похоронные — протяжно, красиво, жалобно… — На старике висела огромная гармонь, и он тотчас же растянул меха.

На небе тем временем появился бледный свет, пробуждались незасыпавшие дома, тени становились прозрачными, и одна за другой гасли звезды. Но кривой серп месяца серебрился еще сквозь туман… солнце уже проснулось и, словно гигантский далекий фонарь, освещало мир.

Зазвучали протяжные слова жалобной похоронной песни — и шествие двинулось. На двуколке лежал черный гроб, на левой его стороне было выведено: управляющий… на правой: заводом… Две страшные рожи несли виселицу, за ними выступали маленькие и большие смерти, палачи со своими орудиями, а сзади — генеральный штаб: Тир, главный палач, Стахора, главная смерть, и Иисус в терновом венце. Заключали шествие три ангела.

Со всех сторон к процессии стекался народ, плакали дети, мужчины, сняв шляпы, пристраивались в конец. Над территорией завода повисла тягучая, похоронная мелодия — дрожащими голосами ее запевали какие-то старухи.

Вот гармонь заиграла громче, в скорбных голосах мужчин и женщин зазвенели слезы. Виселицу поставили на землю — прямо против окон господина управляющего… с трудом вбили ее в мерзлую почву… две ведьмы вынули из гроба чучело покойника, и палачи подтащили его к виселице. Потом смерть постучала в окна управляющего, занавески раздвинулись, и в одном из окон появилось испуганное лицо его жены.

Поднялся крик:

— Нечего твоему мужу морить нас голодом!

— Сами-то небось едите, а мы что, не люди?

— Мы рабочие и требуем работы!

— Пусть он велит нам выложить печи! — кричал палач, который был каменщиком.

— Почему ты не поручишь нам сделать новые ворота? Почему все болеешь? — слышался голос слесаря.

Какая-то ведьмочка выкрикнула:

— Я больше не приду к вам убираться!

Тир сделал знак рукой, чтобы все замолчали, и повесил на грудь чучела табличку с надписью: «Здесь покоится управляющий».

Окно распахнулось, из него высунулась жена управляющего и истошно завопила:

— Всех вас вышвырнут! — ее дыхание, словно дым, вырывалось вместе со словами изо рта и нервно подергивающегося носа.

— А нам плевать, — ответил ей какой-то череп, возвышавшийся над хилым телом, — так и так с голоду сдохнем.

— Твоему мужу место на кладбище! — прозвенел девичий голос.

Большинство пришедших — бабы с метлами в руках — молчали, стараясь остаться незамеченными. Они таращили глаза на крикунов, словно не веря, что можно «такое» высказать жене управляющего. И думали: верно, люди потому осмелели, что выглядят как посланцы неба и ада — вон, пожалуйста, сам Иисус что-то гневно выкрикивает. А что заставило выпалить «ура!» слезливую Марию Баркиш, как не два огромных ангельских крыла, которые раскачивал игривый ветер?

— Ну, вешайте! — приказал Тир.

Однако неожиданно разгорелась ссора: палачи уже хотели было вздернуть чучело, длинный, обряженный смертью Стахора даже прокричал: «Poď sem! Poď sem!..»[4] — но ангелы все еще цеплялись за куклу и молили Иисуса о милосердии.

Ошеломленная жена управляющего захлопнула окно и опустила жалюзи.

Иисус повернулся к процессии спиной. Растянулся на снегу, словно не желая ни видеть, ни слышать подобного: не пристало ему находиться там, куда является смерть, ведь он — главный враг смерти, само бессмертие.

Чучело в этот момент взвилось в высоту. Многие от страха сгрудились в кучу, дрожа от мысли, что весной потребуют отчета, кто участвовал в повешении, и они, напутствуемые парой-тройкой жестких слов, получат назад свои рабочие книжки.

Для других это была всего лишь игра, за которую господин управляющий не должен слишком сердиться, что же в самом деле делать голодному человеку: сидеть всю зиму и киснуть? Так они, по крайней мере, немного посмеялись за счет господ — какой от этого вред?

Только Тир и Ангелов до конца понимали, что делают. Они тоже играли, но и рассчитывали на то, что случай этот попадет в газеты, какой-нибудь писатель разукрасит происшедшее, и дамы-благотворительницы не заставят себя долго ждать, а тогда, глядишь, и здешним людям перепадет суп да овощи хотя бы недельки на две.

Тут дверь квартиры, где жил управляющий, распахнулась и на пороге появилась старая служанка; в руках она держала выбивалку и от гнева не могла выговорить ни слова. Только ловила ртом воздух, а из глаз ее катились слезы. Пришедшие окружили ее и, смеясь, стали теснить от двери.

Во внутренней комнате уже с самого рассвета, задыхаясь, метался управляющий.

Взволнованная жена в который раз достала большой веер и изо всех сил замахала им перед ртом больного, жадно хватающим воздух. Но рука женщины скоро устала — прикрыв глаза, запыхавшись, она села передохнуть.

Вдруг дверь со стуком отворилась, раздался топот, и первой в комнату больного вошла смерть.

Потом через открытую дверь робко протиснулся Христос, за ним хлынула толпа ангелов, а уж после, обуреваемые любопытством, и все остальные.

Жена управляющего узнала их и, схвативши веер, закричала:

— Машите, машите, не то он задохнется!

В самом деле, управляющий едва дышал, прикрыв от вошедших-лицо.

Девчонки бросились вырывать друг у друга ангельские крылья, в руках палачей со свистом заходили палаши. В страхе все начали махать чем ни попадя: в маленькой комнатушке исходили потом и ад и рай — у ангелов заслезились глаза, Иисус упал в обморок, смерть задыхалась.

Перепуганный управляющий зарылся в постель, боясь пошелохнуться, неясным шумом доносились до него сбивчивые советы ангелов:

— Не волнуйтесь, господин управляющий, только не волнуйтесь.

Когда он, дрожа, открыл глаза, то увидел растрепанную голову жены, а вокруг странные, шелестящие веера и раскрасневшиеся, фантастические лица. Лязгая зубами, он помахал им рукой: довольно, мол. Часть ангелов отошла к окну, а остальные, улыбаясь, сгрудились вокруг кровати. Иисус устало присел на краешек.

— Вы уж извините нас, господин управляющий, как-никак, масленица, — сказал остававшийся в отдалении длинный Стахора, потихоньку выбираясь из костюма смерти.

— Решили устроить небольшое представление, господин управляющий, но мы и думать не думали, что вам так худо, — подал голос Иисус.

— Ничего, скоро поправитесь, — успокаивали больного ангелы.

Управляющий сосредоточенно оглядывал собравшихся. Они то приближались к нему, подбирая с пола отломанные ангельские крылья, то отходили, исчезая за дверью.

Кланяясь, подошел прощаться Иисус. Управляющий сжал его руку и вздохнул.

Потрепанная процессия двинулась вниз по безлюдному карьеру: впереди, проваливаясь в рыхлый снег, шли ангелы, среди кроваво-красных палачей мелькали ведьмы — усталые, голодные люди возвращались в свои промозглые, выстуженные дома.

1933

Перевод С. Солодовник.