Новеллы

ЖИЗНЬ

В подвале работают, выбиваясь из сил. Люди дышат раскаленным, как огонь, воздухом; все охвачены одним желанием — поскорее бы закончился рабочий день! Курносый красильщик, стуча огромными деревянными башмаками, торопится к своим бакам. На руке у него болтается шелковое платье. Из закутка, где крахмалят воротнички, выпархивают «бледные ангелы» в белых накидках. Дряхлый, больной туберкулезом мастер с потным лбом хватает воздух даже руками. Расположенная в подвале прачечная задыхается в тусклом полумраке.

Сыпя серебряными и золотыми искрами, работают динамо-машины. Люди перекликаются друг с другом сквозь клубы пара; «ау» — кричит кто-то — «ау», из-за пелены пара виден только его лоб. Он поспешно идет куда-то и счастливцу, заглянувшему сюда с улицы, верно, кажется призраком.

Ох, до чего же тяжко работать здесь! Торговцу костями это невдомек, во дворе у него кучами лежат желтые кости. Приезжают телеги, одни сгружают кости, другие их увозят, — прибыль от перепродажи он кладет себе в карман. А между покупкой и продажей торговец прикидывает, как повыгоднее сбыть товар, выписывает счета, с серьезным видом постукивает костью о кость и вздыхает — близится день свадьбы его немощной дочери. На свадьбе придется торговцу тряхнуть мошной, часть золотых перекочует в карман жениха. Потеря ощутимая, это принуждает торговца быть поприжимистей. Потому и направляется тощий этот человечек в одну из самых дешевых прачечных. В руке у него сверток с манишкой и воротничками.

Он приоткрывает дверь, и струя пара ударяет ему в лицо.

Ступени лестницы едва видны; торговец, моргая и щурясь, громко кричит вниз:

— День добрый! Я воротнички принес!

Сквозь гул и грохот к нему пробивается чей-то голос:

— Пожалуйста, спускайтесь!

Одна нога торговца все еще за дверью, наконец, почти ничего не различая в полумраке, он на ощупь, как слепой, ковыляет вниз по ступеням и в облаке пара соскальзывает прямо к девушке-приемщице с размытым лицом.

— Вашу фамилию, пожалуйста. — Девушка тяжело дышит.

Из глубины помещения возникает жена владельца; заплывшая жиром женщина вся в поту, рыхлое тело тянет ее к земле, порой кажется, что она разваливается. Но жизнь властвует над телом владелицы прачечной, заставляет его функционировать, так же как сама она властвует над рабочими, которые зависят от нее. Она протягивает торговцу свою безобразную руку, а из горла ее, закрытого вторым подбородком, вырываются дребезжащие звуки:

— Простите… Мы сейчас выполняем заказ эрцгерцога. Три дня работаем и днем и ночью. Возможно, станем поставщиками двора его величества. Это таит огромные возможности! Мы сможем выбраться из подвала, наши дела во всех отношениях пойдут в гору. Не так ли, господин Шандор? — спрашивает она, обращаясь к чахоточному мастеру.

Тот кивает. Но голова его будто раздваивается. Согласно кивает и в то же время гордо вскидывается и кричит — от своего имени и от имени рабочих: «Черт бы побрал титул поставщика двора его величества! Мы хотим спать. Руки у нас налились свинцом; мы уже не чувствуем, бьются ли наши сердца. Только машины толкают нас, заставляют действовать наши руки и ноги, а электролампы — держать глаза открытыми. А зачем — мы даже не знаем, все равно ведь — смерть!»

Но вообще-то мастер в такой подвальной прачечной — важная персона. Он имеет право подойти к распахнутому окошку и минуту-другую поглазеть на улицу, на ноги торопливо проходящих мимо людей. И, как бы демонстрируя доброе расположение духа, прокричать худосочному девятнадцатилетнему деревенскому пареньку-рабочему:

— Ох, хороша бабенка!

Оглушенный гулом, парень подходит к мастеру.

— Что, господин Шандор? Я не расслышал, — говорит он, приложив ладонь к уху.

— Так, ничего, — машет рукой мастер, — ну-ка, живо пар убавь на третьей машине, не видишь?

Парень скрывается в белой пелене, она проглатывает его.

В маленькой каморке высятся три горящих горна. Отдуваясь, истопник бросает в их жерла уголь, он почти голый, весь в саже и черной пыли.

На подбородке у истопника уродливый желвак, у него широкий нос и сверкающие зеленые глаза.

Сегодня он топит с рассвета. Даже у двери своей каморки он начинает дрожать от холода. В других помещениях прачечной люди едва не задыхаются от жары, но истопнику по-настоящему тепло только у котлов. Ворча, он подсаживается ко второму котлу. Работая, истопник бормочет что-то невразумительное. Он давным-давно перестал обращать внимание на манометр.

Торговец костями вытирает пот со лба. Он хотел было рассказать, что его дочь выходит замуж, но раздумал.

— К субботе должно быть готово! — бросает он.

— Но заказ эрцгерцога… — кудахчет владелица прачечной, и в этот момент, ярко вспыхнув, перегорает предохранитель, гаснет свет. Машины в темноте продолжают гудеть. Рабочие в растерянности суетятся. Всех охватывает желание бежать… Но вскоре становится ясно: просто выбило предохранитель. Тем временем рядом с машинами загораются свечи. Их разносят два белых «ангела». К хозяйке и заказчику подбегает человек со свечой в руке. Он дрожит от холода, лязгает зубами, у него мутный, блуждающий взгляд. Приблизившись к владелице вплотную, он хриплым шепотом произносит:

— Я схожу с ума от жары.

Это истопник. Он поднимает вверх свечу, словно хочет показать языки пламени на своем теле. У него обветренные, потрескавшиеся губы, сухая кожа обтягивает тощую плоть. Грудь перепачкана сажей, из-под белых выцветших век горят зеленые глаза. Истопника все сильнее трясет озноб, он стоит на сквозняке. И вот-вот упадет в обморок.

Владелица в панике встряхивает его и визжит:

— Котлы взорвутся, марш на место!

— Я схожу с ума от жары, — сипло шепчет истопник. Хотя он уже сильно продрог, но уходить в котельню не желает.

— Господин Шандор! — кричит владелица, подзывая мастера, и тот послушно бросается к ней.

— Слушаю.

— Истопник не хочет работать.

— Надо, — произносит мастер, — вы же здесь простудитесь, — продолжая убеждать рабочего, он подталкивает его в сторону котельной.

Но от мигающих глаз остальных не укрылась эта сцена, все содрогаются. Нервы у людей напряжены до предела, а истопник отказывается работать. Никто уже не прислушивается к гулу машин. Наклонившись друг к другу, они переспрашивают:

— Что он сказал? Что сказал?

Проходит несколько секунд, и вдруг раздается громкий лязг. Это истопник швырнул на пол лопату, которой загружает уголь. Задыхаясь от ярости, он очумело хватается за предохранительный клапан. Со свистом вырывается пар. Слышен ужасный крик обезумевшего от духоты человека:

— Не буду я больше топить, я с ума схожу от жары!

Подняв вверх свечи, рабочие кидаются к нему, но тут же разбегаются, а кое-кто даже выскакивает на залитую солнечным светом улицу и там, к удивлению прохожих, застывает на месте. Малейший шум внизу невыносим: в тесном помещении пугливые расспросы сразу же превращаются в гул; женщины, испугавшись крика истопника, побросали раскаленные утюги. Чахоточный громко орет:

— Негодяй, негодяй!

И оборачивается к перепуганным рабочим:

— По местам! Ничего не случилось!

Но тут мастер вдруг разражается кашлем и падает на пол — у него открылось кровохарканье. Владелица визгливо кричит:

— Мужа, мужа бы сюда!

А истопник, совсем лишившись рассудка от собственных воплей, порывается куда-то бежать. Верно, чувствует огонь в своих жилах, в желудке и боится вспыхнуть. Вскоре он теряет голос, скулит, рвется наружу, но теряет сознание.

Торговец костями меняется в лице — попасть в такую переделку из-за собственной скупости! Он подхватывает истопника и тащит его наверх, к выходу. За ним следом, причитая, ковыляет хозяйка прачечной. Наверх, боясь, что взорвутся котлы, устремляются и все оставшиеся внизу рабочие.

Кроме истопника, один только мастер мог бы погасить огонь, снизить давление, но он лежит без сознания, изо рта у него течет кровь.

Снаружи, на солнечном свету, стоят в белоснежных накидках девушки из отдела воротничков, разношерстно одетые гладильщицы сжимают в руках почти готовые вещи, и все зовут на помощь. Улица пронизана их резкими криками. Кое-кто возвращается вниз, в прачечную, но приблизиться к котлам не осмеливается. Торговец перетаскивает истопника на другую сторону улицы и кладет его на тротуар. Несчастного бьет озноб, он без сознания.

Из уголка рта у истопника течет слюна, кто-то плещет ему на грудь воду, он судорожно дергается, потом вытягивается и застывает неподвижно, словно мертвый. Разгоряченное тело его остывает на прохладном воздухе, из груди вырываются стоны.

— Кончается, — перешептываются вокруг.

А мастер, лежа внизу в клубах пара, в гуле разогревшихся машин, среди дико вращающихся ременных приводов в беспамятстве что-то кричит…

Брат мой, это глас, вопиющий в пустыне; услышав резкий свист вырывающегося из машин пара, все снова убегают. Лучше со смирением смотри прямо перед собой, пусть очи твои полнятся чистотой и синевой, с покорностью жди неизбежного. Прислушайся; когда умирает безгрешный рабочий, мягче гудят ременные приводы машин, а дрожащее пламя свечей вырастает до самых небес, поглощая твою душу. Покорись, пролетарий, своей судьбе, к этому вынуждает тебя беда. Голова мастера дергается, тело его вытягивается.

Наверху прибывают пожарные и «скорая помощь». Собирается толпа.

— Что такое? Несчастный случай? — задыхаясь, на бегу спрашивают люди.

Над телом лежащего на мостовой истопника плачут женщины-работницы. У некоторых из них еще горят в руках свечи, а из окон подвала все гуще валит пар.

1927

Перевод С. Фадеева.