Покровитель птиц

Глава 42 ВОЛНА У ПОРОГА

Индеец вышел из парадной углового серого дома с барельефами с холщовой сумочкой в руках. Вид у него был очень довольный, что проступало даже через его индейскую сдержанность.

— Иду поручение Захарова выполнять, — сказал он Клюзнеру.

— А что в суме?

— Большая вода.

Клюзнер, сделав большие глаза, остановился.

— В сумке папка, в папке фотографии начала века и открытки того времени, пост Александровск, что на Сахалине, с большой водою, с изображениями разлива сибирских рек. Наводнения на Лене, Оби и Енисее. Встречусь с художником Ковенчуком, который едет в командировку на Сахалин, передам от Захарова подарок в тамошний краеведческий музей.

— Во время большой воды больше тридцати лет назад вокруг Никольского рынка и вокруг Никольского собора было озеро, они стояли, подобные островам, — сказал Клюзнер, — матушку, по счастью, прямо утром отпустили с работы домой, ехать-то далеко, но она успела. А то было бы ей через озеро не переправиться. По озеру почему-то плавали листы бумаги. Мы с братом, когда вода спала, бегали на Невский смотреть на вывернутые деревянные торцы мостовой, вот было зрелище. Между прочим, мы дров натащили уйму на радость бабушке, мама-то боялась, что нас поймают как расхитителей социалистической собственности. Поленья с досками по рекам-улицам плавали, а потом оказались на тротуарах, как на отмелях. У брата были друзья из очень бойких, многие такая же безотцовщина, как мы, так они рассказывали, что в качестве увертюры к наводнению накануне по Васильевскому острову прошел смерч. Матушку ужасы потопа словно к жизни вернули. Она после гибели отца жила как замороженная, как заколдованная, бились с бабушкой, чтобы нас одеть, накормить, воспитать, чтобы мы учились, но что-то в ней было неживое, я чувствовал. Я иногда шалил и упрямничал специально, чтобы ее расколдовать, оживить, и совершенно напрасно. Тогда как буйная стихия, страх за детей, утопленники, ветер, сносивший листы жести с крыш, подошедшая к порогу вода залили, я думаю, в ее остановившемся воображении пламя астраханского пожара, дня гибели отца. Подростки, о которых я уже говорил, бегали на Васильевский, на Смоленское кладбище, гробы там плавали в прудах и озерах, так эти шалопаи, найдя доски вместо весел, усевшись каждый в свой гроб, устроили гонки по воде. Я пересказал про гонки брату при матушке, и тут она впервые за несколько лет разрыдалась. Мальчишки собирали дохлых кошек. Другой погибшей живности мы не видели. Но покалеченных лошадей было много. Век лет назад графоман граф Хвостов писал о своем наводнении 1824 г.: «И сколько в этот день погибло лошадей! Там множество различных крав лежало, кверху ноги вздрав». Тихий мальчуган из соседнего подъезда клялся и божился, что перед наводнением подвальная кощонка перетащила своих котят в лестничный отнорок третьего этажа, а после того целые вереницы мышей и крыс мелкой побежкой проследовали из подвала на чердак, чуяли загодя.

— Я читал в одной из газет того времени, как прибывший из Москвы после наводнения Калинин, всероссийский староста, держал речь перед рабочими «Красного треугольника», а после него выступали рабочие, свои чувства выражали, так один, из саратовских крестьян, сказал: «Ленинград залило, Саратовскую губернию сожгло. Ни черт, ни Бог с каким-нибудь мазуриком белогвардейцем нам ни шиша не сделают. Спайку рабочих с крестьянами ни одна буржуазная сволочь не разорвет. Наш крестьянский дипломат Калинин буржуев так блинами накормит, что они зубы пообломают. Да здравствует Ленинград! Да здравствует Саратовская губерния и в ей город Новокузнецк!»

— Мы видели из окна, как перевернуло ветром ялик, и человек, плывший в нем, утонул. Еще видели, как шедшие по горло в воде люди вдруг исчезали, проваливаясь в люки. Друзья наших друзей, отчаянные василеостровские огольцы рассказывали, как подмыло Андреевский рынок, плыли арбузы, яблоки, они наловили арбузов, сколько рук хватило. По слухам, магазины грабили, пользуясь случаем, грабителей расстреливали прямо на улицах; я думаю, что расстреливали мирных граждан, грабители успевали смыться.

— Но мне пора, — сказал индеец, — меня человек будет ждать возле Союза художников; значит, я должен идти к куполу Исаакиевского собора.

— Гайавата, — спросил вслед Бихтер, — а ты видел большую воду?

— Да, — отвечал индеец, удаляясь. — Но наш ураган не был страшнее вашего.

— Плавающие кавуны, — сказал Бихтер, — были, случайно, не из Астрахани?

— Мне про плавающие арбузы и яблоки недавно друг Ниночки Чечулиной рассказывал, василеостровец, поэт Вадим Шефнер. Его почему-то поразили не столько плывущие арбузы, сколько плывущие яблоки. Он думал, что сии символы земного притяжения должны были тонуть точно камни.