Покровитель птиц

Глава 84 ПРИХОДЯЩИЕ КОТЫ

На вопрос, не он ли изображен на детском наброске, сделанном двадцать лет назад на заливе, — в черном плаще, фуражке или картузе, тоже черном, с детьми и собакой, — Клюзнер отвечал:

— Своих детей нет, беру напрокат у соседей. То же с собаками.

— А кот у вас есть?

— Приходящий.

Целая вереница приходящих котов прошла через сторожку и клюзнеровский дом за двадцать лет комаровской жизни.

Один, видимо, для поддержания традиции, явился уже после смерти хозяина и навещал семью Елены несколько лет, чем и завершил сюжет.

Первое животное явилось, когда достроена была сторожка, которую можно было протопить; в ней ясно прослеживалось наличие хозяина: хозяин ел в сторожковой малой комнатушке, спал на пружинном матрасе, поставленном на четыре низких чурбачка. Кот был традиционный, серый, полосатый, мрачный, с буквой «М» на лбу. Он сидел на пороге, оценивающе разглядывая Клюзнера; оглядев, встал, боднул лбом хозяйскую ногу, мяукнул: «Поживем?» — и без особого приглашения вошел по-свойски. Полночи спал серый в ногах, грел, создавал уют, потом стал царапаться в дверь, было пять утра, кошачий час. Открыв утром дверь, Клюзнер обнаружил параллельно разложенных на единственной ступени времянки мышь, летучую мышь и малую птаху. Кот скромно отворачиваясь, сидел в сторонке: ждал похвалы. «Разбойник, мокрушник», — сказал Клюзнер, наливая коту блюдечко молока. Тот, довольный похвалою, слакав молоко, ушел по делам. Хозяин мог выбрать себе кого-нибудь из трех добытых, но почему-то от угощения отказался; по вечернем возвращении приходящему пришлось схрумкать всех троих. В конце осени Клюзнер съехал, но в сторожке остался жить сторож: приглядывать за начатой стройкой, за стройматериалами, убирать участок перед зимою и в начале весны. Кот удостоил и сторожа, приходил в морозы ночевать, но в ногах не спал, тяготел к половику или к печурке.

Приехавшего весной Клюзнера встретил серый радостной побежкою, криками, мурлыканьем, боданьем и к ночи принес ему мышонка. Несколько лет сторожка зимой стояла необитаемая, холодная, денег не было, чтобы сторожу заплатить. Неизвестно, где и как перезимовав (зимогоры, не съезжающие осенью, живущие круглый год, были редкостью), кот являлся весной, отощавший, взъерошенный, однако, живехонький. После одной особо морозной зимы он не пришел.

Все они были хороши по-своему, вся череда, и черный куцый, и рыжая крысоловка, любительница крыш, легкая, как перышко, и красный плейбой, наплодивший во всей округе уйму трехцветных котят; но один кот был особый, черно-белый «арлекин», кошачий ангел. Он ничего не требовал, не просил, ему чужды были кошачья настырность, кошачье упрямство, самодостаточность, он был сама любовь, чувствовал малейшие перепады настроения, веселил в печали, не лез предъявлять свою персону, если хозяин был занят, когда нехорошо было с сердцем, ложился на грудь (сердцебиение, боли, перебои снимались); в дни безденежья благодарил, мурлыча счастливо, и за корочку хлеба. Однажды, уронив на ногу доску, Клюзнер вскрикнул, «арлекин» кинулся к нему, а он его турнул, послал к чертовой матери; кот отошел подальше, сел у забора, смотрел издалека; через полчаса хозяин сказал: ну, ладно, извини, прости меня, ни за что на тебя окрысился; тогда кот подошел, сел рядом, к ночи лег спинкой к ушибленной ноге, к утру боль прошла. Он не был ни крупным, ни особо сильным, и побеждал в случавшихся время от времени кошачьих боях силой духа, этот маленький рыцарь. Шести или восьми лет от роду его задрала стая полубродячих собак; он был с кошечкой и не бросил ее, один он бы ушел.

В середине шестидесятых к веренице приходящих котов присоединилась приходящая белка. Приехав из Москвы весной, Клюзнер увидел сидящего на крыльце под навесом маленького бельчонка. Зверушка не убегала, шла в руки, стоило поднести ладонь — фыркала, за что имя Фырка и получила. Чтобы кошки или собаки не заели малютку, Клюзнер поселил ее на веранде, кормил орешками. Фырка стала на имя откликаться, подросла, похорошела, надо было уезжать, он выпустил ее в лес, хотя боязно было: выживет ли, перезимует ли ручная подкормленная белка. На следующий год Фырка явилась из леса, сидела на крыльце, смотрела, но в руки уже не давалась, но стоило протянуть к ней руку с орешками, громко приветственно фыркала, как прежде; так являлась она в гости три лета.

Последним приходящим котом был рыжий с повадками клоуна, любитель кататься по лужку одуванчиков, забираться на березу, ловить одуванчиковый пух; когда ему хотелось умыться, залезал он на пенек или на перевернутую кадку, точно на постамент. В день осеннего отъезда рыжий ходил провожать полухозяина на станцию, находившуюся кварталах в пяти, сидел на перроне, ждал, когда поезд тронется.

Неизвестно, этот ли рыжий или его двойник возник возле дома через год после смерти Клюзнера. Муж наследницы, Лены, Эдик приезжал топить времянку (в доме тогда не топили, система текла, было холодно), ночевал; кот стал ночевать с ним, потом уходил. Приезжала Лена с трехлетней Сашей в натопленную мужем времянку, где стояла старая — во всю сторожку — огромная кровать да обретенное на помойке большущее кресло, в сторожке сидели то на кровати, то на кресле, по полу старались не ходить и девчушку не пускать, пол был ледяной. Кот словно чуял приезд, сидел, ждал на перекрестке, бежал впереди всех в калитку, во времянку, лежал в кресле, считая его лучшей мебелью, выпихивал всех претендентов, шипел, дрых, наслаждаясь, все выходные. Услышав слова «мы уезжаем», шел к выходу, провожал, сидел на перекрестке, глядя вслед, пока не исчезнут за поворотом. Летом кот жил при доме постоянно. Однажды весной Эдик, проверявший дом, не заметил прошмыгнувшего с улицы рыжего, запер дверь, уехал в город. Приехав через неделю, открыл дом, нашатырная волна запаха кошачьего туалета чуть не снесла его с крыльца, из открытой двери, как бомба, вылетел тощий кот, рыжая шерсть дыбом, глаза светятся, усы торчком, — и умчался в лес. Он долгие годы встречал приезжавших на лето хозяев на перекрестке, они видели его издалека, но в одно лето перекресток был пуст, соседи рыжего не видели с первых морозов. Много лет спустя, когда любимая горожанами телепередача «Пятое колесо» снимала в Комарове сюжет о Клюзнере, в первых кадрах на крыльцо поднялся легкий длинноногий черно-белый кот-«арлекин», а в последних кадрах он спустился с крыльца и исчез в рыжих листьях, осенних охристых травах, полуоблетевших кустах, словно в осени растворился. А с телеэкрана потом, когда появились зрители, зазвучала клюзнеровская музыка, сопровождая движение ветвей, шорох листьев, осенний проход приходящего кота, которого ни до ни после нынешние обитатели дома на околице и соседних дач не видели и не встречали.