Последний король французов. Часть вторая

LXIII

В Париже побоище было не менее страшным. Разрушив баррикады у ворот Сен-Мартен и рассеяв их защитников, войска сосредоточились на улицах Бобур, Транснонен, Гренье-Сен-Лазар и Мишель-ле-Конт.

Баррикады, перегораживавшие эти улицы, были после упорного сопротивления взяты приступом, вслед за чем начались массовые убийства.

Эти массовые убийства дали повод к проведению судебного расследования; не решаясь рассказывать, мы просто цитируем отрывки из показаний свидетелей:

«Госпожа Добиньи. — Отряд солдат пришел в пять часов, со стороны улицы Монморанси; они открыли плотный огонь и захватили баррикаду.

Короткое время спустя со стороны улицы Транснонен появился другой взвод пехотинцев, впереди которого шли саперы; они пытались, но безуспешно, сломать дверь нашего дома, обладавшую исключительной прочностью.

"Это пехота! — стали кричать в доме. — О, вот и наши освободители! Мы спасены!"

И тогда господин Гитар, мой муж и я кинулись открывать дверь; в одну минуту мы спустились по лестнице. Более проворная, чем эти двое мужчин, я бросилась в каморку привратницы и дернула за веревку; дверь открылась. Солдаты бросились в проход, сделали пол-оборота направо и прицелились в моего мужа и господина Гитара в то мгновение, когда те достигли последней ступени лестницы. Господин Гитар и мой муж рухнули под градом пуль; залп был такой силы, что оконные стекла в каморке, откуда я еще не успела выйти, рассыпались вдребезги. У меня на минуту помутилось в голове, и это помутнение прошло, лишь когда я увидела бездыханное тело моего мужа, распростертое возле тела г-на Гитара, голова которого была почти отделена от шеи множеством попавших в него пуль».

«Госпожа Пуарье-Бонвиль. — Быстрые как молния, солдаты во главе с офицером взлетают на третий этаж; первая дверь, глухая и двустворчатая, уступает их усилиям, но двойная остекленная дверь пока еще держится. Появляется старик, который открывает ее: это господин Бреффор-отец.

"Мы мирные и безоружные люди, — говорит он офицеру, — не убивайте нас!"

Едва успев произнести эти слова, старик падает, пронзенный тремя штыковыми ударами. Он кричит, зовет на помощь.

"Мерзавец, — произносит офицер, — если ты не заткнешься, я прикончу тебя!"

Услышав крики г-на Бреффора, из соседней комнаты выбегает Аннета Брессон, чтобы помочь ему, однако один из солдат круто поворачивается, втыкает ей штык под нижнюю челюсть и, в таком положении, стреляет в нее из ружья; сила выстрела такова, что клочки ее головы долетают до стен. За ней следует молодой человек, господин Анри де Ларивьер; в него стреляют с такого близкого расстояния, что на нем загорается одежда, а свинец проникает в самую глубину его легких. Однако несчастный всего лишь ранен, хотя и смертельно. И тогда разъяренный солдат бросается на него, отвесным ударом штыка рассекает ему лоб и раскраивает череп; одновременно ему наносят множество ударов в спину. Комната уже превращена в море крови. Господина Бреффора-отца, у которого, несмотря на его ранения, хватило сил добраться до алькова, преследуют солдаты; госпожа Бонвиль прикрывает его своим телом; ноги ее запачканы кровью, она воздевает руки к небу и кричит солдатам:

"Вся моя семья лежит у моих ног! Здесь некого больше убивать, кроме меня!"

И солдаты пять раз пронзают штыками ее воздетые в мольбе руки».

А в это время на пятом этаже солдаты, только что убившие г-на Лепера и г-на Робике, говорили их женам:

— Бедняжки! Вы страшно несчастны, потеряв таким образом ваших мужей! Но мы люди подневольные и вынуждены подчиняться приказам; мы столь же несчастны, как и вы!

Но кто же отдавал эти страшные, безжалостные приказы?

Быть может, кто-нибудь подумает, что г-жа Добиньи и г-жа Бонвиль преувеличивали и внесли в свой рассказ поэтические небылицы, как говорили судьи, или нервические выдумки, как говорили придворные? Послушаем другого свидетеля:

«Аннетта Ваше. — В десять часов вечера Луи Бреффор вернулся ко мне и лег спать. Ночь у нас была беспокойная. В пять часов утра господин де Ларивьер, который провел ночь на третьем этаж, у господина Бреффора-отца, поднялся наверх, чтобы пожелать нам доброго дня; он сказал, что очень плохо спал и всю ночь слышал какие-то крики.

В это время снизу, из комнаты господина Бреффора-отца, послышался голос, звавший Луи. Господин де Ларивьер спустился вниз сказать, что Луи скоро придет. Луи был занят тем, что одевался; я и сама была едва одета, как вдруг на лестнице послышался сильный шум, и любопытство повлекло меня на пятый этаж.

"Куда ты идешь?!" — крикнули мне солдаты.

Я была настолько испугана, что у меня не было сил ответить.

"Откинь шаль!" — кричит один из них.

Я откидываю шаль; они стреляют в меня из ружья, но промахиваются.

"Стой!" — кричат мне снова и стреляют во второй раз.

Я пронзительно кричу и с трудом добираюсь до двери Луи.

"Ты ранена?" — спрашивает он меня, закрывая за мной дверь.

"Думаю, нет; они стреляли в меня с такого близкого расстояния, что не могли промахнуться; видимо, в ружьях у них были холостые заряды, без пуль".

"Как это без пуль? Смотри, твоя шаль продырявлена в нескольких местах!"

"О Боже! Они убьют нас! Луи, Луи, давай спрячемся! Давай попытаемся забраться на крышу: мы поможем друг другу".

"Успокойся, — произносит Луи, — людей вот так не убивают; я поговорю с ними".

Между тем солдаты уже стучат в дверь.

Луи открывает им.

"Господа, — кричит он, — чего вы хотите? Не убивайте нас! Я здесь со своей женой; мы только что встали. Устройте обыск, и вы увидите, что я не преступник".

Один из солдат прицеливается и стреляет; Луи падает ничком, словно подрубленный, и испускает протяжный крик: "А-а!.."

Солдат несколько раз бьет его по голове прикладом ружья, а затем ногой переворачивает на спину, желая убедиться, что он мертв.

Я бросаюсь на мертвое тело моего возлюбленного.

"Луи, Луи! — кричу я. — О, если ты меня слышишь!.." Какой-то солдат опрокидывает меня на пол.

Когда я поднялась на ноги, солдат в комнате уже не было. Я прислушалась и снова услышала шаги: к комнате кто-то направлялся. Меня охватил страх, и я забилась под тюфяки.

"Неужто здесь некого больше убить? — спросил один из вошедших. — Поищи-ка под тюфяками".

"Нет, — ответил его товарищ, — я только что осмотрел комнату. Здесь есть только один, как видишь, но он мертв"».

Но, возможно, Аннета Ваше, впавшая в отчаяние из-за потери своего любовника, несколько все преувеличила в своих свидетельских показаниях?

Хорошо, послушаем, что рассказывает г-жа Гю:

«Госпожа Гю. — Накануне нас собралось около шестнадцати человек, мужчин и женщин, в кабинете, который занимал господин Бутон; мы укрылись там, как только повстанцы стали угрожать захватить дом, и опасались мы только их. У нас и в мыслях не было опасаться солдат, да и с чего вдруг? Мы буквально сидели друг у друга на голове. Господин Бутон столько раз рассказывал нам о своем участии в военных походах и об опасностях, которым он подвергался, что рядом с ним мы чувствовали себя в большей безопасности, и это было вполне естественно.

Нас было еще тринадцать, когда солдаты стали ломиться в дверь. В этот момент у нас кровь застыла в жилах.

Госпожа Годфруа была ближе всех к двери. На руках она держала пятнадцатимесячного ребенка. Возле нее находился господин Гю, мой муж, державший на руках нашего ребенка. Госпожа Годфруа не хотела открывать дверь.

"Откройте, откройте! — сказал мой муж. — Пусть эти господа войдут".

Дверь открылась, и он, выставляя ребенка вперед, обратился к солдатам:

"Как видите, друзья мои и братья, мы здесь с нашими семьями. Все мы здесь отцы и матери мирных семейств. У меня есть брат, который служит солдатом в Алжире".

Он не успел договорить, как госпожу Годфруа уже вытащили в коридор; господин Гю, смертельно раненный, повалился вместе с нашим сыном на правый бок. Ребенку раздробило пулей руку. Подчиняясь материнскому инстинкту, я вырвала ребенка из рук мужа и, бросившись назад, упала без чувств на решетку, находившуюся у меня за спиной. А в это время моему мужу, уже лежавшему на полу, нанесли в спину еще двадцать два ранения, как огнестрельных, так и штыковых. Его одежду можно увидеть еще и теперь; она настолько продырявлена, что представляет собой лишь лохмотья, задубевшие от спекшейся крови.

Господин Тьерри был убит. Луазийон, сын привратницы, умирал от полученных ранений; несколько человек были ранены и свалились на пол. Луазийон издавал предсмертные крики.

«Ну что, мерзавец, — сказали солдаты, — ты еще не сдох?»

Они наклонились и прикончили его.

И только тогда они заметили господина Бутона, скрючившегося под столом; поскольку у них не было больше ружейных патронов, они искололи его штыками; шум был такой, что он до сих пор стоит у меня в ушах. Наконец, в комнату вошли другие солдаты и пристрелили его».

Не кажется ли вам, что вы только что прочитали одну из страниц, вырванных из дневника эпохи Террора и замаранных кровью сентябрьских убийств?

Эти события оставили глубокий отпечаток: отпечаток ужаса в душе буржуазии, которая в страхе трепетала от собственной победы; отпечаток ненависти в душе народа, который дал себе слово отыграться.

Впрочем, власть пребывала в этот момент в полосе везения.