Последний король французов. Часть вторая

L

По-видимому, встряска, которую Франция испытала от падения правительства Карла X, в действительности была намного глубже, чем это казалось на поверхности, ибо банкротства следовали одно за другим, доверие к самым солидным банкирским домам пошатнулось и даже г-н Лаффит начал опасаться, что, бросившись в революцию, по его словам, телом и добром, он сохранит, возможно, тело, но подвергнет сильной опасности добро.

Понимая, что его коммерческие дела вскоре окажутся в затруднительном положении, г-н Лаффит предложил купить принадлежавший ему Бретёйский лес королю, и король согласился на это предложение; но, для того чтобы продажа осталась в глубокой тайне, между ними было условлено, что купчую они составят в простой письменной форме и она не будет зарегистрирована.

Так что г-н Лаффит был весьма удивлен, когда утром 18 ноября получил от короля следующее письмо:

Это письмо, не вполне понятное читателю, было понятно г-ну Лаффиту нисколько не больше. Что это за общий друг, которого король не назвал? И почему король воспользовался отсутствием г-на Жаме, чтобы сделать то, что он обязался не делать?

Лишь одно обстоятельство было ясным, определенным и неоспоримым: купчая, составленная в простой письменной форме, была зарегистрирована в максимально возможной тайне.

Но все знают, что такое тайна регистрации, особенно когда речь идет о покупке ценой в восемь или десять миллионов.

Это явилось страшным ударом, нанесенным деловой репутации г-на Лаффита, и первой благодарностью Луи Филиппа тому, кто сделал его королем.

Но разве не нужно было Луи Филиппу уничтожить одного за другим тех, кто возвел его на престол?

Господин Лаффит имел очень простую возможность отомстить королю: ему нужно было лишь подать в отставку, что повлекло бы за собой уход Дюпона (из Эра) из состава министерства, уход Лафайета с поста командующего национальной гвардией и уход Одилона Барро с должности префекта департамента Сена.

Он оставил бы тогда Луи Филиппа беспомощным и безоружным перед лицом народного озлобления, вызванного судом над бывшими министрами.

Однако у него достало великодушия не делать этого, и, скрывая свои опасения за будущее, опасения, как доказало будущее, вполне обоснованные, он упрятал эту кровоточащую обиду в самых дальних глубинах своей души.

В итоге г-н Лаффит решил, что он и его друзья, Дюпон (из Эра), Лафайет и Одилон Барро, окажут содействие королю в ходе суда над бывшими министрами, грозившего стать камнем преткновения, о который после пяти месяцев своего существования могла споткнуться Июльская монархия.

Бороться предстояло против трех партий:

легитимистской,

бонапартистской,

республиканской.

Легитимистской партии, как все знали и как все увидели, когда дело коснулось того, чтобы защищать Карла X, особой опасности не представляла. Впрочем, определенную значимость придавало этой партии ее богатство, но во время народных волнений богатства могли подвергнуться опасности: разве не кричали все во всеуслышание, что если бы Июльская революция продлилась четыре дня, а не три, то на четвертый день народ принялся бы грабить?

Бедный народ! Мало того что его лишили плодов победы, его еще и оклеветали!

Что касается бонапартистской партии, то имя Наполеона II едва звучало в дни Июльской революции, когда вследствие мошенничества все оказались застигнуты врасплох и корона досталась герцогу Орлеанскому. Однако позднее партия эта пополнилась и, подведя подсчет своих поборников, увидела, что, благодаря корням, имевшимся у нее одновременно в народе, армии, администрации, пэрстве и даже в королевском дворе, она была сильнее, чем полагала сама. Однако ее кандидат был далеко, вне пределов ее возможностей, и, даже если бы ее сторонники располагали троном, чтобы предложить его Наполеону II, вряд ли бы Австрия позволила ему согласиться на такое предложение.

Но вот с республиканской партией дело обстояло намного серьезней.

Менее многочисленная, возможно, в тот момент, когда разразилась Июльская революция, она затем значительно пополнилась и стала ощущать себя достаточно сильной для того, чтобы с ней считались. К тому же ее сила зиждилась на ее убежденности: какой-то внутренний голос говорил ей, что будущее за ней. Она не была замарана бесчинствами 93 года и гонениями, устроенными Несравненной палатой. Да, у членов этой партии отсутствовал опыт, но какое это имело значение? Ведь они были готовы умереть за то, чтобы сокрушить преграды, которые их собственная неопытность могла возвести на их пути. Они обладали мужеством, самоотверженностью и честностью; чего еще можно требовать от людей, не требующих себе ни должностей, ни денег, ни почестей!

Самая сильная ячейка республиканской партии сложилась в артиллерии национальной гвардии.

Артиллерия национальной гвардии состояла из четырех батарей.

Вторая батарея, находившаяся под командованием Гинара и Годфруа Кавеньяка, и третья, находившаяся под командованием Бастида и Тома, полностью были в руках республиканской партии.

Молодой герцог Орлеанский, вступивший в качестве простого артиллериста в первую батарею, распространял в ней, равно как и в четвертой батарее, принципы не то чтобы реакционные, но нацеленные на преданность королю. И тем не менее, невзирая на присутствие принца, мы могли рассчитывать примерно на треть личного состава двух этих батарей.

Кроме того, артиллерия национальной гвардии славилась своей прекрасной выправкой и рвением, с каким она участвовала в учениях. В шесть часов утра летом и в восемь часов утра зимой во дворе Лувра, где были размещены артиллерийские орудия, устраивались усиленные маневры, и несколько раз, уже в Венсенском замке, мы соревновались в проворстве и сноровке с артиллеристами регулярных войск.

Вот почему именно с артиллерии национальной гвардии правительство прежде всего не спускало глаз.