Последний король французов. Часть вторая

LXXVII

События, о которых мы рассказали, происходили с десяти часов утра до двух часов пополудни.

В ходе этих событий не блеснуло сталью ни одно ружье национальной гвардии.

Национальная гвардия не была созвана.

Тем временем Палата депутатов продолжает прения; однако г-н Одилон Барро успевает воспользоваться минутой тишины, чтобы положить на стол председателя собрания документ, содержание которого все знают, документ, который председатель даже не открывает.

Это требование о привлечении кабинета министров к ответственности.

Оно составлено в следующих выражениях:

«Мы предлагаем привлечь кабинет министров к ответственности как виновного в том, что он

1° нанес ущерб чести и интересам Франции за рубежом;

2° исказил принципы конституции, нарушил гарантии свободы и посягнул на права граждан;

3° пытался посредством систематического подкупа подменять свободное выражение мнений соображениями частной выгоды и извращать таким образом представительную форму правления;

4° торговал в своих интересах государственными должностями, равно как и другими атрибутами и привилегиями власти;

5° разрушил, действуя в тех же интересах, финансы государства и поставил таким образом под угрозу национальное могущество и величие;

6° грубо отнял у граждан право, которое присуще любой свободной конституции и осуществление которого было гарантировано им Хартией, законами и примерами, имевшими место в прошлом;

7° и, наконец, открытой контрреволюционной политикой поставил под вопрос все завоевания двух наших революций и вверг страну в глубокую смуту».

После чего следуют пятьдесят четыре собранные в спешке подписи, число которых непременно возрастет в течение дня.

Почти в то же самое время, но уже под свою личную ответственность, к председательскому столу поднимается г-н де Женуд и кладет на него в раскрытом виде другой документ; это второе требование о привлечении кабинета министров к ответственности, изложенное в таких выражениях:

«Ввиду того, что министры, отказавшись от реформы избирательного закона, лишающего граждан любого участия в осуществлении политических прав, нарушили национальный суверенитет и, следовательно, являются причиной смут и угроз для общественного порядка; ввиду того, что они сохраняют таким образом во Франции систему, являющуюся безнравственной и разрушительной для внутреннего положения страны, пагубной и унизительной для ее внешнего положения, нижеподписавшийся, депутат департамента Верхняя Гаронна, требует у Палаты депутатов привлечь к ответственности председателя совета министров и его коллег.

Звучит несколько голосов, требующих зачитать два этих предложения; однако г-н Созе отвечает, что они могут быть зачитаны лишь с разрешения президиума собрания, который изучит их на другой день, в четверг 24 февраля. Минуту спустя появляется г-н Дюшатель; не снимая пальто и держа шляпу в руке, он поднимается в президиум, говорит несколько слов председателю собрания, затем садится на министерской скамье и после короткого разговора со своими коллегами покидает зал.

Четыре часа дня.

В половине пятого председатель закрывает заседание.

Пока г-н Одилон Барро и г-н де Женуд подают свои предложения, пока г-н Дюшатель появляется и исчезает, человек тридцать простого народа, вооруженные камнями, атакуют караульный пост на Елисейских полях, залезают на крышу, выбивают окна и разоружают солдат. Затем, бросившись к церкви Успения и к зданию Королевской кладовой, они собственными руками, приученными скручивать железо, выдергивают решетчатые ограды и пытаются строить первые баррикады на Елисейских полях, улице Сент-Оноре и улице Риволи.

Однако вскоре им становится ясно, что они еще слишком малочисленны для того, чтобы наладить сопротивление на этих широких и прямых улицах; они удаляются к центру города, вломившись по пути в магазины Лепажа и Девима, затем устремляются в извилистые улочки кварталов Сен-Дени и Сен-Мартен и в итоге оказываются на трагической памяти улицах Сен-Мерри и Траснонен.

Возведенные баррикады были тотчас же разрушены, простояв ровно столько, сколько длятся первые волны, предвещающие бурю.

А в воздухе уже пахнет бурей, и все чувствуют ее приближение.

Солнце садится позади Дома инвалидов, темный купол которого отчетливо выделяется на фоне двух широких полос цвета крови. Сад Тюильри закрывают, Королевский мост находится под охраной, внушительные войска сосредотачиваются на площади Карусели.

Войска покидают казармы и не возвращаются туда; они рассеяны повсюду в виде рот, взводов и пикетов; их видят сгруппированными на набережных, площадях и перекрестках; целый батальон расположился биваком у Центрального рынка; на каждом углу поблескивает ружье часового.

Настает час, когда даже самые робкие люди решаются выйти из дому, чтобы поинтересоваться новостями.

В полночь становится известно вот что.

Повстанцы одну за другой захватили улицы Тиктон, Бур-л’Аббе и Траснонен; не более тридцати или сорока из них были вооружены, а тот, кто был богаче всех других по части боеприпасов, имел не более десяти патронов.

Самая смертоносная схватка произошла на улице Бобур, у дверей дома, в котором заперли пятерых пленных; товарищи арестованных попытались освободить их, и завязался рукопашный бой между народом и городскими стражниками. Никто не знает ни числа убитых, ни числа раненых, которых, впрочем, не менее десяти или двенадцати.

Арестованные, из-за которых шла борьба, в итоге остались в руках полиции.

Было произведено около двухсот задержаний.

С полуночи до трех часов утра Париж кажется озаренным двумя огромными пожарами.

Отблески первого исходят от костров, зажженных войсками от ворот Сен-Мартен до бульвара Бон-Нувель; отблески второго вызваны пламенем, которое поднимается над пылающей грудой стульев и ларьков, наваленных на главной аллее Елисейских полей.

23 февраля. — Всю ночь войска провели под открытым небом, прямо в грязи. С рассветом костры гаснут и начинается дождь, который идет как из ведра и заставляет кое-кого повторить изречение Петиона: «Идет дождь, сегодня ничего не будет».

Однако они ошибаются; в течение ночи те люди, что скрылись в лабиринте улочек, тянущихся от площади Каира до Королевской площади, сделали свое дело: повсюду возведены баррикады, и занявшийся день освещает бесшумную и грозную работу ночи.

Два генерала командуют двумя родами войск, у которых правительство всегда искало поддержки: генерал Тибюрс стоит во главе пехоты, генерал Жакмино руководит национальной гвардией.

Первый страшится бремени возложенной на него ответственности; он принимает лишь полумеры, он колеблется, ему незнакома эта баррикадная война, правила которой не излагали ни в одной военной школе. Второй, недомогающий, оправляющийся от тяжелой болезни, ощущающий в национальной гвардии скрытое противодействие, которому, видимо, не терпелось разразиться, не предпринимает сам никаких первых шагов и ограничивается тем, что выслушивает доклады, какие ему делают.

В течение ночи были отданы приказы войскам, расположенным вокруг города. Форсированным маршем они прибывают через заставу Пасси и входят на площадь Карусели, углубляясь под арки проезда, железные ворота которого закрываются за ними.

В десять часов утра пехотный полк, впереди которого движется артиллерийская батарея, колонной проходит по левому берегу и занимает позицию возле острова Сен-Луи.

Ближе к вечеру распространился слух, что национальная гвардия созвана; однако в три часа утра всем мэриям был дан контрприказ, и на улицах города не было видно ни одного представителя этой мощной силы, уже трижды склонявшей победу в пользу правительства.

Около одиннадцати часов утра в первый раз звучат сигналы сбора.

По этому зову королевской власти, обращенному к национальной гвардии, становится понятно, что события приняли серьезный оборот. И в самом деле, ожесточенные сражения происходят на улицах Бобур, Кенкампуа, Бур-л'Аббе, в кварталах Сен-Мартен-де-Шан, Мон-де-Пьете и Тампль. Баррикада, устроенная из двух перевернутых и заполненных брусчаткой дилижансов, возведена на углу улицы Рамбюто. 69-й пехотный полк и батальон Венсенских егерей были трижды отброшены у этой баррикады и захватили ее лишь с четвертой попытки, потеряв двенадцать человек из полка и четырех — из батальона.

34-й пехотный полк потерял одного из своих батальонных командиров, который был убит пулей, пущенной из окна дома на площади Шатле.

Во время этих столкновений подожгли заставы, и национальный гвардеец из Батиньоля, которого хотели разоружить именем народа, открыл огонь и убил трех человек, которых отвезли в морг.

Мы сказали, что в одиннадцать часов прозвучал сигнал сбора, обращенный к национальной гвардии. Пренебрежение, определенно проявленное к ней, вначале заставило ее задуматься, но вскоре она поняла, что этот сигнал прозвучал скорее от имени народа, чем от имени королевской власти.

И тогда национальная гвардия начинает появляться на улицах. Однако свое решение она приняла заранее; на этот раз она остановит огонь, на этот раз она выступит посредником между предместьем Сент-Антуан и Тюильри, но свои условия она поставит сразу же: кабинет министров падет, а реформа будет принята.

С криками «Да здравствует реформа! Долой министров!» вперед идет 10-й легион. Он останавливает артиллерийские фургоны, которые едут по Бурбонской площади. Начиная с этой минуты боеприпасов у войск не больше, чем у народа: кровь должна перестать литься.

К Тюильри направляется батальон 2-го легиона. Ему сказали, что королю неизвестна воля народа, и он идет донести до него эту волю устно. Батальоном командует г-н Леон де Лаборд, сын старого генерала, получившего баронский титул в сражении при Ваграме. Однако ворота Тюильри заперты; батальон поворачивает обратно, на бульваре сталкивается с эскадроном кирасир, готовящимся напасть на народ. Он встает между ним и народом: атака остановлена.

Отряд 3-го легиона проследовал по улице Монмартр и с криками «Да здравствует реформа! Долой министров!» спустился к монастырю малых августинцев.

Подойдя к церкви, отряд обнаруживает рядом с ней городских стражников, атакующих народ; он выставляет вперед штыки и идет на стражников, которые отступают.

Отряды национальных гвардейцев разделяются на взводы и обходят улицы, бульвары и набережные. Кажется, что для всех установлен общий пароль и пароль этот — «Оружие на караул!» Никаких враждебных действий между национальной гвардией и регулярными войсками не происходит. Солдаты не кричат «Да здравствует реформа! Долой министров!», но позволяют сколько угодно выкрикивать эти лозунги национальным гвардейцам и народу.

Вскоре это вмешательство национальной гвардии, вполне дружественной по отношению к народу и вполне враждебной по отношению к власти, становится известно в Тюильри. Крики «Да здравствует реформа! Долой министров!» услышали одновременно король и министры. Господин Гизо, действуя от своего имени и имени своих коллег, подает в отставку, которую принята.

Он покинул Палату депутатов всего на четверть часа; этой четверти часа ему было достаточно для того, чтобы посетить Тюильри и вернуться.

Он возвращается и садится на министерскую скамью.

Как только он оказывается там, г-н Вавен поднимается на трибуну и делает запрос кабинету министров.

Достопочтенный депутат хочет знать, почему национальная гвардия была созвана так поздно; он обращается к министрам и требует от них объяснений.

Господин Гизо встает и прямо с места отвечает:

— Полагаю, что вступать сейчас в какие-либо дебаты по поводу запроса достопочтенного господина Вавена не соответствует ни государственным интересам, ни данному моменту времени…

Ропот в зале прерывает министра. Все думают, что это снова один из тех высокомерных уходов от ответа, какие свойственны ему всегда; однако он поднимает руку, давая знать, что он не закончил говорить. Все смолкают.

— Король, — продолжает он, — только что вызвал к себе господина графа Моле…

Аплодисменты, начавшиеся на балконах, прерывают его.

Со своим привычным спокойствием он ждет, когда эти жестокие одобрительные рукоплескания затихнут, а затем обычным своим голосом продолжает:

— … король вызвал к себе господина графа Моле, чтобы поручить ему сформировать новый кабинет. Что же касается нас, то вплоть до того момента, когда нам будет дано право сложить с себя наши полномочия, мы будем поддерживать порядок, как делали это до сего дня.

Как только были произнесены эти последние слова, возбуждение в зале достигает предела; все вскакивают со своих мест, в амфитеатре возникают оживленные группы, министерскую скамью буквально осаждает вал депутатов центра, которые с резкими вопросами обращаются к г-ну Гизо, и среди этого парламентского большинства, покинутого его вождем, раздаются слова трусость и предательство.

Призыв «Идемте к королю! Идемте к королю!» увлек вон из зала почти половину депутатов.

В ту же минуту балконы пустеют. Все спешат разгласить за стенами Палаты депутатов новость, которую никто не узнал бы без депутатского запроса г-на Вавена. Пока она проносится, словно дуновение радости, по Парижу, посмотрим, что в это время делает король.

Король стоит в оконной нише вместе с г-ном Моле. Кажется, будто он совершенно в стороне от того, что происходит. Страшный урок, который пошатнул все убеждения и даже все интересы, прошел мимо него, не просветив его ни на минуту. Он обсуждает с г-ном Моле формирование нового кабинета министров; но, пребывая в убеждении, что его политика безупречна, он хочет пожертвовать орудиями своей политики, но не самой этой политикой.

— Эта прогулка учащихся, — говорит он, — только и всего.

Тщетно г-н Моле пытается разъяснить ему, что на сей раз это поединок между народом и королевской властью. Господин Моле не добивается от него никаких уступок и уходит, ничего не решив; он увидится с королем вечером.

И действительно, какое-то время можно было думать, что этой уступки окажется достаточно, чтобы ответить на требования народа. Стоило распространиться слуху о падении г-на Гизо, как, будто вся эта ненависть была обращена на него одного, она, казалось, рассеялась и везде сошла на нет.

Как видно, в глазах всех кабинет Гизо был очень плох, коль скоро кабинет Моле воспринимался как улучшение.

Слух о новом кабинете распространяется в четыре часа пополудни. В ту же минуту город меняет облик, толпа стекается на бульвары, на всех лицах читается надежда. Незнакомые между собой люди перебрасываются словами, спрашивая один другого, верна ли эта новость, в которую никто не может поверить, и, услышав в ответ взаимное «да», пожимают друг другу руки, как если бы были старыми друзьями.

Все происходит в короткие и мрачные дни года. В половине шестого опускается темнота. Но в ту же минуту тысячи свечей загораются в окнах. Париж сияет светом не только по всей линии бульваров, далеко вглубь освещены и все поперечные улицы, которые выходят на них.

Но это еще не все. В руках людей простого народа пылают факелы; горящие свечи, вставленные в стволы ружей, создают подвижную иллюминацию под иллюминацией недвижной. Дождь, шедший с утра, прекращается; ветер, дувший в течение двух дней, стихает. Цепь огней тянется от площади Мадлен до площади Бастилии.

Среди всеобщего ликования слышатся две песни: «Марсельеза» и «Песнь жирондистов».

Пятьдесят лет заключены, так сказать, между двумя этими гимнами, один из которых служит выражением угрозы, а другой — выражением самоотверженности.

Самая большая толпа собирается возле кафе «Большой балкон», этого второго фасада театра Опера-Комик; именно здесь звучат самые шумные песни, именно здесь слышатся самые бешеные аплодисменты. Владелец кафе зажег все газовые фонари, и заполыхал яркий свет, бросая фантастические отблески на радостные лица людей.

Половина десятого вечера; ночь обещает превратиться в одно долгое гулянье. Тем не менее какая-та тревога еще бродит в головах людей, склонных к сомнению.

Этот кабинет министров Моле, из кого он будет состоять? Да и существует ли он? Не ложная ли это новость, подброшенная народу, чтобы укротить его?

Успокаивает одно: все видят, что особняк Гизо иллюминирован, как прочие дома, а такой иллюминацией может управлять лишь рука преемника министра.

Отряд 14-го пехотного полка, выстроенный в каре перед особняком министерства и заключающий внутри этого огороженного пространства сотню драгун, взирал на странное зрелище ликующей толпы, вынуждая ее прерывать прогулку и переходить на улицу Бас-дю-Ремпар, если она хотела пройти от площади Мадлен к улице Мон-Блан или от улицы Мон-Блан к площади Мадлен.

Внезапно со стороны площади Бастилии показывается толпа, заметно отличающаяся от всех, что проходили здесь прежде.

Ее возглавляет человек, одетый лишь в синие штаны и рубаху; обнаженными руками он поднимает над своей головой и головами своих товарищей красное знамя; слева и справа от него идут два человека с горящими факелами. Позади него четвертый несет насаженное на длинную палку соломенное чучело, обмазанное смолой. Чучело пылает, и, таким образом, вслед за знаменем крови движется знамя огня. Позади двух этих стягов идут сотни две людей простого народа.

Возле ворот Сен-Дени странное шествие сталкивается с полком кирасир, который идет вдоль бульваров, следуя в противоположном направлении; солдаты и народ обмениваются возгласами «Да здравствует реформа! Долой Гизо!».

После чего они продолжают свой путь: кирасиры идут к площади Бастилии, а огненное шествие движется к площади Мадлен.

Те, кто с удивлением наблюдает за приближением этого шествия, со страхом провожают его глазами. Все догадываются, что это одна из тех чреватых молниями туч, какие несут в своей утробе грозу.

Когда шествие подходит к улице Мира, часть его отделятся от основной группы и растворяется среди наблюдающей за ним толпы.

Те, кто следит глазами за этими людьми, могут видеть, что они двинулись по улице Нёв-Сент-Огюстен.

Вне всякого сомнения, две эти группы, разделенные на короткое время, намеревались воссоединиться на площади Мадлен.

Оставшаяся часть шествия продолжает идти по бульвару, оставляя позади себя, словно пароход, бурлящую борозду и наполненный искрами столб дыма.

Но у министерства иностранных дел колонна наталкивается на один из фасов каре, образованного 14-м пехотным полком, и останавливается.

По ее сторонам и позади нее находится плотная толпа.

Офицер, командующий отрядом, размыкает каре, покидает его и направляется навстречу шествию.

Со своей стороны, человек с красным знаменем отделяется от своих спутников и направляется навстречу офицеру.

Какими словами обменялись между собой два этих человека? Никто этого не знает. Внезапно раздается одиночный выстрел; лошадь командира встает на дыбы посреди облака дыма; в один прыжок офицер возвращается в каре, звучит команда «Пли!», ружья солдат двух первых рядов опускаются, вся линия вспыхивает огнем, слышатся предсмертные крики; толпа, запрудившая бульвар, стремительно перетекает на улицу Мира и улицу Бас-дю-Ремпар, парапеты которой ломаются под людским напором.

И тогда тем, кто стоит у окон, открывается жуткое зрелище: на мостовой распростерты пятьдесят два убитых и раненых; мертвые лежат неподвижно, раненые ползут в лужах собственной крови.

Среди мертвых есть две женщины.

Как объяснить это побоище без предостережения, это убийство без предупредительного окрика? Почему вся эта линия вооруженных солдат в упор выстрелила в толпу мужчин, женщин и детей?

Видя, что он стоит один на пустынном бульваре перед лицом мертвых и умирающих, командир понимает, какая чудовищная ответственность ляжет на него. В страхе он приказывает одному из своих офицеров дать объяснения народу.

Дать объяснения! Как будто человеческий язык способен объяснить подобную бойню!

Офицер, верный дисциплине, уходит. Немного бывает поручений, таящих в себе подобную опасность. Жерар, нападающий на льва прямо в его логове, больше уверен в том, что вернется назад живым, чем был уверен в своей жизни посланец командира.

Он быстро пробирается среди трупов, входит в кафе Тортони и дает следующее объяснение:

— Командир дал всего лишь приказ преградить путь штыками; одно из ружей было заряжено и во время этого маневра выстрелило; солдаты решили, что была подана команда «Пли!» и открыли огонь.

В ту минуту, когда он дает это невероятное объяснение, какой-то человек, вооруженный двуствольным ружьем, врывается в кафе, целится в офицера и собирается убить его в упор, однако национальные гвардейцы отнимают у этого человека ружье, прикрывают своими телами офицера и отводят его назад в батальон.

Там они застают все ту же колонну, но уже поредевшую. Она тащит за собой телегу для перевозки мертвых. В телегу навалено семнадцать трупов, и колонна движется, освещая факелами этот катафалк, оставляющий везде, где он проезжает, след крови.

На всем пути этой мрачной погребальной процессии слышится призыв: «К оружию!»

Лавки закрываются, свет в окнах гаснет; видно, как в темноте двигаются вооруженные люди, вышедшие неизвестно откуда.

Те, кто сопровождает телегу, направляются вместе с ней к редакции «Национальной газеты», крича: «К оружию! Нас убивают!» Они делают там короткую остановку, а затем медленным шагом продолжают путь среди толпы, при виде этого зрелища пьянеющей от жажды мести.

Время от времени крики усиливаются; дело в том, что на телегу взобрался какой-то человек, который время от времени поднимает и ставит на ноги труп женщины, грудь которой пробита пулей; затем, после того как дрожащий свет факела освещает в течение минуты это страшное видение, он роняет труп, который с приглушенным шумом падает на свое смертное ложе.

Всюду, где этот мрачный кортеж проходит, он сеет месть; она даст всходы ночью и будет годна для жатвы на другой день.

Наконец, телега покидает бульвары и углубляется в еще освещенные соседние улицы; затем она достигает темных улиц, где ненависть яростней, поскольку сильней нищета.

Когда телега скрывается из виду, еще долго слышно, как она грохочет, словно дальний гром.

Известно, откуда пришла эта гроза, но знаем ли мы, куда она идет?