Последний король французов. Часть вторая

LXIV

20 мая 1834 года, через пять недель после побоищ в Лионе и Париже, Лафайет испустил последний вздох.

Говорят, что последний час этого избранника 1789 и 1830 годов был тягостным; говорят, что при воспоминании об этих двух революциях, первая из которых выскользнула из его рук, чтобы свалиться в кровь, а вторая — чтобы свалиться в грязь, у него возникли сомнения по поводу собственной фигуры и он уже не считал себя по-настоящему достойным носить звание республиканца, которое ему дали.

Что касается республиканской партии, то ее горе было огромным, даже при всем ее понимании, что потеряла она не вождя; однако она потеряла громкое имя.

Что же касается Франции, то она потеряла одного из самых храбрых своих сынов, одного из самых честных своих граждан.

Между тем двойная победа королевской власти, в Лионе и в Париже, повлекла за собой нечто еще более страшное, возможно, чем совершившиеся события: она повлекла за собой апрельский судебный процесс.

На основании обычного королевского указа Палата пэров, занимавшаяся апрельским судебным процессом, взяла на себя функции суда.

Это означало нарушить Хартию куда более очевидным способом, чем это когда-либо делал Карл X.

Хартия гласила:

«Никто не может быть судим иначе, чем обычным судом».

А поскольку известно, что ничто не бывает вполне понятным для правительств, заинтересованных в том, чтобы не понимать, законодатели добавили:

«Не могут, следственно, создаваться чрезвычайные комиссии и трибуналы, под каким бы предлогом и под каким бы названием их ни желали учредить».

Вполне категорично, не правда ли? Однако ничто не является вполне категоричным для изощренных умов.

В статье 28 Хартии отыскали следующий параграф:

«К компетенции Палаты пэров относятся государственные измены и посягательства на безопасность государства, которые будут определены особым законом».

Но такого закона не существовало, и, следовательно, королевский указ явно нарушал Хартию.

Однако бывают моменты, когда правительства могут осмелиться на все, но не потому, что их любят или высоко ценят, а потому, что рядом с ними назревает нечто неведомое и пугающее.

Тем не менее наступает час, когда это нечто неведомое внезапно появляется под страшным именем революция, и тогда правительства ищут поддержку; они требуют эту поддержку от закона, но закон, попранный ими, уже всего лишь прах, и они падают в свой черед, новым обломком на груду того, что было превращено ими в обломки.

Шестого февраля 1835 года члены суда подписали обвинительный акт.

Сто тридцать две подписи удостоверяли взаимосвязь событий, происходивших в Лионе, Париже, Безансоне, Марселе, Сент-Этьенне, Арбуа, Шалоне, Эпинале, Люневиле и Изере.

После этого председатель суда должен был назначить день начала открытия заседаний.

Обвиняемые, арестованные в качестве подследственных, были помещены в Сент-Пелажи.

Чтобы придать своей защите целостный характер, они избрали комитет, куда вошли господа Гинар, Годфруа Кавеньяк, Арман Марраст, Лебон, Виньерт, Ландольф, Шильман, Гранже и Пишонье.

Затем, приняв эту меру предосторожности, они написали своим сообвиняемым, предложив им укрепить свои позиции на суде таким же способом.

Теми, кто принял этот совет и последовал их примеру, были господа Бон, Лагранж, Мартен-Майфер, Тифен и Коссидьер.

Таким образом, то, что сначала подавалось как чисто судебный процесс, поднялось на уровень политической борьбы.

Это уже не горстка обвиняемых была предана суду Палаты пэров, а целая партия.

И потому правительство сильно испугалось: действию и противодействию, дряхлости и возмужалости предстояло оказаться лицом друг к другу, настоящему предстояло призвать на помощь будущее в борьбе с прошлым.

Двадцатого марта 1835 года г-н Паскье, председатель Палаты пэров, решил, что обвиняемым будут предоставлены государственные защитники.

Однако обвиняемые выразили несогласие с этим решением.

Были назначены трое уполномоченных, чтобы потребовать у г-на Паскье отчета по поводу его решения.

Это были господа Арман Марраст, Лебон и Ландольф.

И странное дело, они попали в Люксембургский дворец и были приняты г-ном Паскье.

На их лицах читалась угроза; они отдернули перед удивленными глазами председателя Палаты пэров ту завесу, что скрывает от государственных мужей революции, которые они готовят, океан, на котором они вздымают волны и который поглотит их.

Уполномоченные не добились ничего.

Решение о государственных защитниках осталось в силе.

Однако адвокаты, которых г-н Паскье назначил государственными защитниками, единодушно отказались подчиниться этому назначению.

Тридцатого марта 1835 года в «Вестнике» был опубликован королевский указ, который наделял Палату пэров и ее председателя неограниченными полномочиями в отношении адвокатов, какие предоставлялись лишь судам присяжных и председателям этих судов.

Адвокаты стали громко возмущаться. По их общему мнению, указ был противозаконным.

На этом они не остановились.

Шестого апреля 1835 года собралась адвокатская палата, которая после обсуждения составила следующее заявление:

«Оставляя без внимания противозаконность изданного указа и не изучая вопрос о том, является ли данное им поручение обязательным для исполнения, адвокаты должны упорно заявлять, что призыв к их человечности, к исполнению их профессионального долга никогда не будет адресован им напрасно, что в любой момент, если обвиняемые согласятся на назначение им государственных защитников и возьмут свой отказ назад, адвокаты будут готовы отдать свою дань несчастью; но, если обвиняемые станут упорствовать в своем сопротивлении, нельзя затевать неуместную и недостойную борьбу с ними.

В этих обстоятельствах, высказывая свое мнение в форме простого совета, адвокатская палата полагает, что наиболее приемлемое решение, которое могут принять адвокаты, состоит в том, чтобы удостовериться в настроениях обвиняемых и, в случае их отказа, написать господину председателю Палаты пэров, что члены адвокатской палаты поспешили бы принять возложенное на них поручение, однако их заставляет воздержаться от этого решимость обвиняемых».

Это заявление подписали:

Филипп Дюпен, председатель адвокатской палаты; Аршамбо, ее старейшина; Паркен, Моген, Тевенен, Кутюр, Кольме д'Ааж, Кобер, Эннекен, Беррье-сын, Годри, Лаво, Делангль, Мари, Ше д'Эст-Анж, Дювержье, Крусс, Пайе, Одилон Барро, Ле Руа и Фредерик, члены палаты.

Одновременно в Руане появилась нота протеста, исходившая от адвокатской коллегии этого города и подписанная Сенаром и Дессо.

Сенаром — как председателем коллегии, Дессо — как ее секретарем.

Это был тот самый г-н Сенар, который позднее стал депутатом и министром.

Пример был дан, и почти все адвокатские коллегии Франции выступили с протестом.

Это было нечто вроде одного из тех парламентских бунтов, какие вызывали некогда волнение во всей Франции от Марселя до Шербура, от Страсбурга до Бреста.

Эти споры невероятно возвысили обвиняемых в глазах общества, большей частью даже чересчур.

Все же удивительно, как, если в стране, в которой все смелые умы стоят на стороне угнетенного и выступают против угнетателя, внезапно возникают подобные чрезвычайные ситуации, все великодушные сердца настойчиво добиваются звания обвиняемых и решительно отказываются от звания судей.

Когда 5 мая 1835 года, в день открытия судебных прений, в Палате пэров была проведена поименная перекличка судей, из двухсот пятидесяти пэров девяносто шесть не откликнулись.

Это составляло более трети.

Между тем суд заявил, что он не будет никого принуждать к роли защитника по назначению.

Обвиняемых насчитывалось сто двадцать один.

Вся Франция внесла свою долю в состав этого благородного отряда: сорок один обвиняемый был из Парижа, восемьдесят были жителями департаментов.

Всем родственникам обвиняемых было отказано в разрешении присутствовать на судебных прениях.

После этого поднялся г-н Бон и, обращаясь к судьям, заявил:

— Я требую слова, чтобы принести жалобу на суровые распоряжения, данные судом; наши жены, матери и сестры лишены в зале заседаний мест, которые должны быть им предоставлены. Прошу вас принять во внимание, что даже в самые грозовые времена Революции семьи обвиняемых всегда допускались в помещение уголовных судов. Привилегия общественного положения и происхождения должна уступить той привилегии, которую дает несчастье и природа. В отношении себя я требую, чтобы мою жену немедленно впустили в зал; она проделала сто двадцать льё, чтобы разделить со мной мои опасности и мое заключение. Свое требование я адресую беспристрастности наших судей и великодушию наших врагов.

Невозможно было не милость просить, а требовать права, выказывая при этом бо́льшую осторожность и бо́льшее достоинство.

Господин Паскье поднялся и ответил на его слова так:

— Высказанное вами требование не имеет отношения к вашей защите; оно стоит вне основного вопроса.

Таковы люди, на протяжении восемнадцати лет являвшиеся всемогущими хозяевами Франции.

Затем началось обсуждение по поводу адвокатов.

Защитниками, которых выбрали обвиняемые, были господа Вуайе д'Аржансон, Одри де Пюираво, генерал Тарер, Ламенне, Трела́, Распай, Карно, Каррель, Бушотт, Пьер Леру, Рейно, Ф.Дежорж и де Корманен.

После двухчасового обсуждения г-н Паскье произнес решение, отклонявшее предложенных защитников под тем предлогом, что они не состояли в списках адвокатов.

На другой день появилось следующее протестное заявление:

«Принимая во внимание, что право на защиту было вопиюще нарушено, и во всеуслышание одобряя решимость обвиняемых, которые своим молчанием заклеймили самый принцип военно-полевого правосудия, нижеподписавшиеся защитники испытывают потребность открыто выразить сожаление, что они не могут быть полезны своим друзьям, и со всей энергией своих убеждений протестуют против отвратительного беззакония, совершенного на глазах у нации».

Далее следовали подписи.

Среди них были подписи Вуайе д'Аржансона, Корменена, Ламенне, Одри де Пюираво и генерала Тарера.

Нужно было видеть эти сцены борьбы, доходившей до рукоприкладства, эти сцены угроз, доходивших до проклятий; нужно было выслушать обвинительное заключение генерального прокурора и протестное заявление обвиняемых.

В тот самый день, когда это обвинительное заключение было зачитано г-ном Мартеном (из Нора), два пэра поднялись и покинули зал заседаний; это были господа де Талуэ и де Ноайль.

На другой день г-н де Ноайль написал г-ну Паскье:

«Господин председатель!

Прошу Вас передать суду мои извинения за то, что я не могу продолжать заседать на судебном процессе, которым он в настоящее время занимается. Побудительные причины моего решения связаны с постановлением, которое он только что принял… Вне всякого сомнения, необходимо, чтобы на стороне правосудия осталась сила; но разве не одерживает победу одна лишь сила, когда из-за нарушения формальностей судебной процедуры нет больше законного правосудия? По моему мнению, остановиться, когда все не идут больше в ногу с законом, это не малодушие».

Однако ничто не остановило г-на Паскье.

Девятого мая началось чтение обвинительного акта, но, не успев дойти до трети, оно прервалось из-за протестов со стороны обвиняемых.

Городская стража вывела их всех из зала заседаний.

Вечером 11 июля суд покинули еще три пэра.

Это были граф Моле, маркиз д’О и маркиз де Крийон.

На другой день стало известно, что все парижские узники, за исключением десяти или двенадцати, бежали из тюрьмы.

Из подвала, имевшего выход в тюремный коридор, они прорыли подземный ход, который заканчивался в одном из садов на улице Копо.

Подземный ход был подготовлен ими уже давно, но никто из узников не хотел бежать, пока у них оставалась хоть какая-то надежда, что они смогут защищать себя в суде.

Постановление о разделении уголовных дел подтолкнуло обвиняемых к решению воспользоваться проделанной ими работой.

Побег произошел 12 июля, в девять часов вечера.

Из сорока трех заключенных бежали двадцать восемь.

Тринадцатого августа был вынесен приговор, касающийся обвиняемых из Лиона.

Через день, 15-го, было принято решение, что, ввиду запирательства прочих обвиняемых, их будут судить на основе фактов.

Седьмого декабря был вынесен приговор в отношении обвиняемых из Люневиля.

Двадцать восьмого декабря — в отношении обвиняемых из Сент-Этьенна, Гренобля, Марселя, Арбуа и Безансона.

И, наконец, 23 января 1836 года — в отношении обвиняемых из Парижа.

Из числа этих обвиняемых присутствовали на суде тринадцать, а двадцать семь были приговорены заочно.

Впрочем, одно страшное событие отвлекло общее внимание от этого судебного процесса.