Последний король французов. Часть вторая

XLIX

Эти четверо арестованных министров — трем другим, господам де Монбелю, Капеллю и д’Оссе, удалось укрыться от всех розысков — так вот, эти четверо арестованных министров коренным образом отличались друг от друга внешне, и потому сразу никак нельзя было подумать, что они арестованы по одной и той же причине и являют собой один и тот же политический принцип.

Господин де Полиньяк был спокоен и чуть ли не улыбался; он воспринимал свой арест как шутку дурного вкуса и полагал, что со дня на день его тюремное заключение должно закончиться; ему была непонятна ответственность министра с того момента, когда за его действия отомстили королю. На его взгляд, министерская ответственность являлась неизбежным следствием неприкосновенности особы короля, и, коль скоро неприкосновенность особы Карла X была нарушена, его министры перестали быть ответственными.

Что же касается г-на де Перонне, то его поведение свидетельствовало скорее о заносчивости, чем о спокойствии, и скорее об упрямстве, чем об убежденности. «Я всем обязан королю, — говорил он, — и король имеет право полностью располагать мною. Он потребовал, чтобы я подписал ордонансы, и я подписал их; он мог бы потребовать от меня что-нибудь еще, и я сделал бы это».

Господин де Гернон-Ранвиль сохранил некоторую веселость, но это была веселость нелюдима, плохо скрывающая беспокойство ума и тревоги души; все понимали, что, когда он возвращается в одиночество и безмолвие своей тюремный камеры, его размышления о положении, в котором он оказался, неизбежно становятся долгими и горькими.

Господин де Шантелоз был подавлен и не пытался скрыть свою подавленность: он выглядел бледным, болезненным, оглушенным, и казалось, что каждое произнесенное им слово утомляет его, каждый сделанный им шаг доставляет ему страдание.

Луи Филипп уже снял с себя определенную долю ответственности, назначив для допроса арестованных министров комиссию из членов Палаты депутатов. К тому же была надежда, что за время, предшествующее началу судебного разбирательства, удастся отменить смертную казнь по политическим мотивам.

Так что эта великая победа философии права, отмена смертной казни по политическим мотивам, должна была состояться не вследствие глубоких человеколюбивых убеждений или великого общественного прогресса, а вследствие заинтересованности в сохранении жизни определенных людей.

Если же этот замысел потерпит неудачу и смертная казнь сохранится, то суд над бывшими министрами следует доверить Палате пэров, которую всегда нетрудно держать в руках. В 1815 году ее заставили приговорить к смерти маршала Нея, а в 1830 году ее можно будет заставить оправдать господ де Полиньяка, де Перонне, де Шантелоза и де Гернон-Ранвиля.

Для начала были отложены все казни. Суровый Дюпон (из Эра) несколько раз тщетно требовал привести смертные приговоры в исполнение. По поводу казни какого-то отцеубийцы, которую короля убеждали разрешить, он произнес, наклонившись к г-ну Лаффиту: «Мой отец умер на эшафоте!»

Впрочем, этот страх эшафота существовал у всей королевской семьи. Герцог де Монпансье едва не лишился чувств, когда я в его присутствии рассказывал историю гильотины.

Отмена смертной казни была предложена на заседании Палаты депутатов 17 августа г-ном Виктором де Траси.

Шестого октября г-н Беранже зачитал по поводу этого предложения доклад, сводившийся к требованию отсрочки смертной казни; однако против выводов этого доклада один за другим выступили г-н де Кератри и г-н де Лафайет. Под их общим влиянием Палата депутатов проголосовала за адрес королю, имевший целью упразднение, в некоторых случаях, смертной казни.

Была назначена комиссия, которой поручили составить этот адрес.

В восемь часов вечера адрес был готов.

Ответ короля легко было предвидеть, ибо депутаты все сделали по его подсказке.

— Господа, желание, высказанное вами, я уже давно ношу в своем сердце.

Тем не менее все прекрасно понимали, что народ не будет обманут этим ложным человеколюбием, быстро разберется в его причине и увидит в упомянутых некоторых случаях возможность для безнаказанности.

И потому уже на другой день с трибуны Палаты депутатов было зачитано предложение, направленное на то, чтобы предоставлять вдовам граждан, погибших в дни Июльской революции, ежегодную пенсию в пятьсот франков, выплачивать сиротам, вплоть до достижения ими семилетнего возраста, двести пятьдесят франков в год и, наконец, принимать раненых в Дом инвалидов.

Тем не менее, невзирая на все эти меры предосторожности, если не сказать все эти заискивания, народ все равно не был обманут.

Глухой гнев кипел в глубинах общества и время от времени горячим бурлением прорывался на его поверхность.

Восемнадцатого октября плакаты с угрозами, развешанные в течение ночи, покрыли стены Люксембургского дворца.

Несколько банд тех людей, что появляются лишь в окаянные дни, вышли из подземелий общества и стали разгуливать по улицам столицы, распевая «Парижанку» и крича: «Смерть министрам!»

Банды эти двинулись на Венсен, но, напуганные угрозой генерала Домениля открыть по ним огонь картечью, отступили к Пале-Роялю как раз в тот момент, когда там заседал совет министров.

Король прохаживался в это время по террасе вместе с Одилоном Барро; смутьяны заметили префекта департамента Сена и, делая вид, что не видят короля, принялись кричать: «Да здравствует Барро!»

Одилон Барро хотел было обратиться к ним с увещанием, но король остановил его.

— Пусть вопят, — сказал он. — Точно так же сорок лет назад назад я слышал крики «Да здравствует Петион!».

Префект департамента Сена закусил губы и вернулся на заседание совета министров.

Что же касается смутьянов, то стражи Пале-Рояля оказалось достаточно, чтобы разогнать их.

На следующий день г-н Одилон Барро выпустил воззвание.

Воззвание — это мания государственных деятелей; любой человек, выступающий с воззванием, является государственным деятелем; выпустить воззвание означает получить от народа, который читает его, одобрение той или иной власти.

Приведем здесь воззвание г-на Одилона Барро; оно показывает, как префект департамента Сена, полагая, что он укрепляет свою власть, готовил свое падение:

Господин Одилон Барро совершил в глазах Луи Филиппа ошибку, которую тот долгое время не мог ему простить: критически высказавшись об адресе Палаты депутатов, имевшем целью отмену смертной казни в некоторых случаях, префект осудил тем самым тайный замысел короля.

Начиная с этого момента падение г-на Одилона Барро было предрешено.

Луи Филиппу не стоило особого труда добиться, чтобы кабинет министров присоединился к его мнению в отношении отставки префекта департамента Сена. Напомним, что этот кабинет являл собой странное сочетание: революция 1830 года доверила свои интересы г-ну де Бройлю, перебежчику из роялистского лагеря; г-ну Гизо, человеку из Гента; г-ну Перье, до последней минуты боровшемуся против революции; г-ну Себастьяни, еще в четверг утром заявлявшему, что белое знамя — это его знамя; и, наконец, генералу Жерару, который был последним министром Карла X и которому, чтобы остаться у власти, нужно было всего лишь дать на подпись младшей ветви Бурбонов ордонанс старшей ветви.

Никто из этих людей никоим образом не должен был дорожить Одилоном Барро.

И потому, когда король предложил отправить его в отставку, воспротивился такому решению один лишь Дюпон (из Эра).

Это означало самому заявить о своей скорой отставке.

Вне кабинета министров г-н Одилон Барро еще имел поддержку со стороны Лаффита и Лафайета.

Положение было затруднительное; г-н Себастьяни предложил предпринять попытку призвать префекта департамента Сена самому подать в отставку; прерванное заседание совета министров должно было возобновить работу в тот же вечер.

Вечером министры собрались снова; один лишь король, вопреки своей привычке, опаздывал. Внезапно дверь распахнулась и появился король, довольный и улыбающийся.

— Господа, — заявил он, — сообщаю вам, что отставка префекта департамента Сена решена и что генерал Лафайет, понимая своевременность этой отставки, дает на нее согласие.

— Господин де Лафайет дает согласие на отставку господина Одилона Барро?! — воскликнул Дюпон (из Эра). — Но, государь, то, что ваше величество сейчас сказали, просто невозможно!

— Сударь, я слышал это из уст самого генерала, — живо ответил король.

— Государь, позвольте мне полагать, что это какая-то ошибка с вашей стороны, — поклонившись, с упорством продолжил Дюпон (из Эра). — Беседуя со мной, генерал вел речь о совершенно ином, а я не считаю его способным противоречить себе до такой степени.

Вспышка гнева пробежала по лицу короля, однако он смолчал.

— Впрочем, — добавил Дюпон (из Эра), — поговорим лишь обо мне… Поскольку господин Одилон Барро покидает свою должность, я снова обращаюсь к вашему величеству с просьбой принять мою отставку.

— Но еще этим утром, сударь, — поспешно откликнулся король, — вы обещали мне остаться в правительстве вплоть до суда над министрами.

— Да, но при условии, что господин Барро останется на своем посту.

— Никаких условий не было, сударь.

— На этот раз, государь, я утверждаю, что ваше величество заблуждается.

— Как, сударь! Вы опровергаете мои слова? Ну это уж слишком! Все будут знать, что вы проявили ко мне неуважение.

— Государь, — ответил хранитель печати, — когда король скажет «да», а Дюпон (из Эра) скажет «нет», то еще неизвестно, кому из двоих поверит Франция.

С этими словами хранитель печати поклонился королю и направился к входной двери.

Однако на пороге этой двери он столкнулся с герцогом Орлеанским, который преградил ему путь, взял за руки и привел обратно к королю.

— Государь, — произнес молодой принц, — все это какое-то роковое недоразумение. Господин Дюпон настолько честный человек, что никакого другого объяснения здесь быть не может.

Король обнял г-на Дюпона, и г-н Дюпон дал обещание остаться в кабинете министров.

Однако все это было лишь бесполезной перетасовкой в правительстве, оказавшейся несостоятельной, и если г-н Дюпон (из Эра) согласился остаться в составе министерства вместе с господами де Бройлем, Гизо, Моле, Казимиром Перье, Дюпеном и Биньоном, то господа Биньон, Дюпен, Казимир Перье, Моле, Гизо и де Бройль не согласились остаться в нем вместе с г-ном Дюпоном (из Эра).

Подав в отставку, доктринеры вынудили Луи Филиппа сформировать новый кабинет.

За эту трудную операцию вновь взялся г-н Лаффит.

По прошествии двух или трех дней переговоров, 2 ноября, «Вестник» обнародовал список новых избранников.

Это были господа:

Лаффит, министр финансов и председатель совета министров,

Дюпон (из Эра), министр юстиции,

Жерар, военный министр,

Себастьяни, военно-морской министр,

Мезон, министр иностранных дел,

Монталиве, министр внутренних дел,

Мерилу, министр народного просвещения.

Трое министров без портфеля — Дюпен, Казимир Перье и Биньон — подали в отставку.

Две недели спустя новая реорганизация кабинета привела маршала Сульта на пост военного министра, г-на Себастьяни — на пост министра иностранных дел, г-на д'Аргу — на пост военно-морского министра.

Между тем дни текли и близился роковой момент — дата, назначенная для начала судебного процесса над бывшими министрами.

Еще 4 октября Палата пэров, взявшая на себе функции суда, приказала перевести бывших министров в Малый Люксембургский дворец и назначила открытие судебных прений на 15 декабря.

Король, поменяв состав правительства, достиг своей цели, заключавшейся в спасении бывших министров; Палата пэров и так была в его руках. В новом министерстве он располагал Лаффитом, своим другом; Себастьяни и Монталиве, своими приверженцами; Жераром и Мезоном, своими угодниками; что же касается г-на Мерилу, то завоевать его оказалось нетрудно; оставались Дюпон (из Эра), который должен был сделать то, что сделает Лафайет, и Лафайет, ставший изгнанником по вине г-на де Полиньяка и намеревавшийся отомстить ему на свой лад — спасти его голову.

Однако в промежутке времени, отделявшем начало судебного процесса от формирования нового министерства, г-н Лаффит получил от руки человека, которого он сделал королем, первую рану, тем более болезненную, что она была совершенно неожиданной.