Последний король французов. Часть вторая

LXXIV

Парламентская сессия, которой предстояло растянуться на весь 1844 год, открылась 27 декабря 1843 года, и, как обычно, речь короля дала возможность прощупать состояние монархии.

Как всегда, речь короля содержала в себе утешительную картину внутреннего положения Франции. Все и в самом деле ощущали, что, благодаря применению сильнодействующих лекарственных средств, в стране установилось спокойствие; однако было ли это спокойствие следствием превосходного состояния здоровья государства и равновесия между силами гнета королевской власти и силами сопротивления нации или же его следовало приписать исключительно безжизненной неподвижности борца, который ощущает на своей груди колено противника, но поднимется на ноги при первом же его промахе, обретя свободу движений?

Король много рассуждал о мире и весьма похвалялся тем, что сумел сохранить его во Франции в разгар всех европейских осложнений. Да, несомненно, он его сохранил; но какой ценой? Ценой чрезвычайных судов, ценой сентябрьских законов, ценой постоянной униженности нашего национального достоинства, беспрестанного ущемления наших прерогатив великой нации и утраты нашего прежнего влияния. Это не называется поддерживать мир с Европой, это называется получить его от Европы как милостыню, причем ценой огромных жертв.

Король попытался заявить о чем-то вроде влияния на Испанию, которое, как он полагал, принадлежало ему по праву как преемнику и наследнику Людовика XIV.

— Серьезные события, — сказал он, — произошли в Испании и Греции. Королева Изабелла Вторая, в столь юном возрасте призванная нести бремя власти, является в настоящее время предметом моих горячих забот и самого сердечного внимания. Я надеюсь, что выход из сложившегося положения будет благоприятным для обеих наций, дружественных Франции, и что в Греции, равно как и в Испании, королевская власть укрепится благодаря взаимному уважению прав трона и общественных свобод.

Но подобали ли нам в самом деле это попечительство над Испанией и это отеческое покровительство над обаятельной Изабеллой, как называли в те времена королеву Испании? Разве Англия, эта союзница, вынуждающая так дорого платить за союз с ней, эта подруга, выставляющая такую высокую цену за дружбу с ней, разве Англия не наблюдала из Португалии за каждым из телеграфных знаков, которыми обменивались кабинет Мадрида и кабинет Тюильри?

К тому же разве в глазах кое-кого этот союз с Англией не был чересчур последовательным? Разве письма герцога Орлеанского, опубликованные в царствование Луи Филиппа, не обнаруживали постоянное восхищение политикой Лондона и даже преданность ей, хотя их мог беспрепятственно выражать принц, которого делало независимым его изгнание и мнение которого как частного лица имело лишь вес какого-то отдельного мнения? Но разве это восхищение и эта преданность не были опасными у короля, в руки которого целая нация, соперница Англии, вручила свои интересы и свою честь?

В той же речи прозвучала следующая фраза, успокоительная для тех, кто ничего так не желает, как быть успокоенным, и, при всем ее ободрительном тоне, встревожившая многих:

— Искренняя дружба, соединяющая меня с королевой Великобритании, и сердечное согласие, существующее между моим правительством и ее правительством, укрепляют меня в этой вере.

И действительно, их отношения прямо свидетельствовали о чувствах личной симпатии; это была скорее дружба короля и королевы, нежели союз двух великих держав.

Фраза в отношении среднего образования была встречена с большей благосклонностью: это было обещание не допустить возвращения во Францию иезуитов, растущую тень которых чьи-то зоркие глаза, возможно чересчур зоркие, уже видели на горизонте.

— Проект закона о среднем образовании, — заявил король, — отвечает требованиям Хартии в отношении свободы обучения, сохраняя при этом для государства власть над народным просвещением и возможность воздействовать на него.

Итогом этой речи стало свидетельство одобрения Палатой депутатов последовательной политики короля, выразившееся в том, что она оставила г-на Созе своим председателем.

Впрочем, сердечное согласие с Англией не замедлило омрачиться.

Желая утешить себя в своих европейских неудачах, Франция в ходе предыдущего года захватила Маркизские острова; на протяжении четырех тысяч льё Франция не имела в океане ни одной военно-морской станции, где ее корабли могли бы сделать остановку; ни одной якорной стоянки для китобойного промысла, составляющего столь важную часть торговли для наших западных, северных и восточных городов. По завершении этого захвата Франции было предложено взять протекторат над островами Общества. Чтобы осуществить эту новую оккупацию на столь далеком расстоянии, требовавшую значительных организационных расходов и издержек на оборону наших поселений, адмирал Руссен потребовал в 1843 году сумму в размере пяти миллионов девятисот восьмидесяти семи тысяч франков, которую Палата депутатов предоставила после горячих дискуссий, сократив ее до пяти миллионов.

Так что Франция обосновалась на Маркизских островах, распространив свой протекторат и свой внешний суверенитет на острова Общества; королева Помаре и местные вожди, именуемые таванами, признали этот протекторат Франции, представленный контр-адмиралом Дюпти-Туаром. Однако там, как всегда, бдила Англия, Англия, которая, помешав нам завладеть уголком Новой Зеландии, где мы сначала хотели основать наше поселение, отослала нас к Маркизским островам. Она бдила там не посредством своих военно-морских сил, своих послов и своих консулов, а посредством своих миссионеров.

Эти миссионеры, с досадой чисто национального свойства взиравшие на то, как французы захватили Маркизские острова и распространили свой протекторат на острова Общества, завоевали доверие королевы и подтолкнули ее к актам сопротивления.

Был поднят вопрос о флаге.

После установления протектората Франции над островами флаг протектората, то есть два соединенных флага, флага Франции и флага королевы, развевался над Таити.

Неожиданно королева возымела мысль поднять над своим дворцом особый флаг, ее личный флаг, который напоминал бы о ее суверенитете. Она подняла его, не известив об этом заранее своих французских покровителей, что в области дипломатии можно было счесть по меньшей мере серьезным неприличием.

Такого мнения придерживался адмирал Дюпти-Туар; он потребовал, чтобы новый флаг был спущен; поддержанная английскими миссионерами, королева отказалась сделать это. И тогда, сменив свою роль покровителя на роль завоевателя, адмирал Дюпти-Туар оккупировал 9 ноября 1843 года главный остров королевства.

Однако эта ссора, вспыхнувшая между адмиралом Дюпти-Туаром и королевой Помаре, имела давние корни.

Еще в 1836 году оскорбительное отношение, проявленное к нескольким французским поселенцам, в особенности к г-ну Лавалю и г-ну Каре, апостольским миссионерам, вызвало необходимость отправки к Таити военного корабля, чтобы поддержать требование французского правительства о немедленном удовлетворении.

Господин Дюпти-Туар, в то время всего лишь капитан фрегата «Венера», выставил обязательными условиями выплату трех тысяч долларов в качестве возмещения за ущерб и отдание чести французскому флагу.

Вследствие этих переговоров, ведшихся с позиции силы, было заключено соглашение между г-ном Дюпти-Туаром и королевой Помаре, в силу которого с французами, проживавшими на Таити, должны были обходиться как с наиболее благоприятствуемыми иностранцами.

Спустя четыре года после этих событий, происходивших в 1838 году, французы, проживавшие на Таити, подали новые жалобы против королевы и ее старших вождей: неприкосновенность жилища нескольких французов была нарушена, их земельную собственность захватили, их домашнюю обстановку и деньги похитили, их самих без всякого суда заключили в тюрьму, а одного из них даже убили.

На сей раз контр-адмирал Дюпти-Туар рассердился всерьез: он заявил королеве и ее вождям, что, не доверяя более их слову, требует в качестве ручательства будущего поведения таитянского правительства в отношении Франции денежную сумму в размере десяти тысяч пиастров. Контр-адмирал угрожал, что в случае, если эта сумма не будет предоставлена, он намерен оккупировать остров и зависимые от него поселения.

Именно тогда протекторат над островами Общества был предложен Франции королевой и местными вождями и 9 сентября 1842 года одобрен г-ном Дюпти-Туаром; 28 апреля 1843 года французское правительство утвердило установление этого протектората.

Губернатором новых поселений и королевским комиссаром при королеве Помаре был назначен капитан первого ранга Брюа.

Мы видели, как вследствие очередного нарушения договора контр-адмирал Дюпти-Туар оккупировал в ноябре 1843 года острова Общества.

Дело в том, что флаг, поднятый королевой Помаре, на самом деле не был ее личным флагом, флагом ее народа или флагом ее старших вождей: этот флаг, подаренный ей английскими миссионерами и украшенный короной, являлся геральдическим штандартом, который она никогда не объявляла своим.

И потому адмирал написал королеве следующее письмо:

Это означало говорить гордо, это означало говорить так, как устраивает Францию, но не так, как устраивало короля и его министров; и потому правительство открестилось от действий адмирала Дюпти-Туара. Перед Англией извинились, английским миссионерам выплатили вознаграждение за убытки, на островах Общества был восстановлен обычный протекторат, и Франции плеснули новое унижение в ту горькую чашу обид, какую великие нации уготавливают нациям второстепенным.

У г-на Тьера был Незиб, у г-на Гизо — Таити, так что ни одному из них не следовало бросать упрека другому. Эти две пощечины подряд, которые нам влепила Англия, наша подруга, сблизила их, и теперь у них появилась возможность сформировать кабинет министров сообща, как им когда-то уже удалось сделать.

По запросу г-на Карне, сделанному 29 февраля 1844 года, Палата депутатов приступила к дискуссии о Таити, единственной, кстати говоря, серьезной дискуссии за все время сессии.

В результате голосования — двести тридцать три черных шара против ста восьмидесяти семи белых — действия правительства были оправданы.

Оставшаяся часть сессии прошла в дискуссиях, посвященных проектам законов о секретных фондах, о среднем образования и о патентах, и в рассмотрении финансовых законодательных инициатив, касающихся почтовой реформы, изменения доходности государственных ценных бумаг и дополнительных кредитов.

За исключением нескольких дней душевного подъема, вызванного спорами по поводу Таити, Палата депутатов на протяжении всей сессии пребывала в глубочайшей безучастности.

К счастью, у нас был Алжир, эта своего рода военная школа, данная Франции для того, чтобы показать, что в тот момент, когда ей приходится держать в руках шпагу, она всегда достойна самой себя.

Однако и сюда Англии предстояло роковым образом вмешаться.

Потерпев поражение повсюду, Абд эль-Кадер с остатками своих регулярных войск отступил к марокканской границе.

В Марокко правил султан Мулай Абд ар-Рахман; это был естественный союзник эмира и естественный враг Франции.

Тем не менее мы пребывали в мире с Марокко; однако известно, на какой неощутимой нити держится мир между христианскими нациями и варварийскими государствами.

И в самом деле, видя, что враг укрылся в соседнем государстве, Франция сосредоточила несколько отрядов на пограничной территории, принадлежащей Алжиру, и построила форт в Лалла-Марниа.

Марокко, со своей стороны, стянуло несколько тысяч бойцов к Уджде. Среди этих бойцов был и Абд эль-Кадер с пятью сотнями солдат своего регулярного войска.

Тридцатого мая 1844 года, внезапно, без всякого объявления войны, многочисленный отряд марокканской конницы переправляется через Мулуйю, продвигается на два льё от французской границы и нападает на обсервационный корпус генерал-лейтенанта Ламорисьера, поддерживаемый зуавами генерала Бедо и кавалерией полковника Морри.

Марокканцы были отброшены и потеряли триста или четыреста бойцов.

Это сражение было названо стычкой, и правительство, опасавшееся, что, поссорившись с Марокко, оно поссорится с Англией, желало видеть в нем всего лишь случайное столкновение, нечто вроде тех схваток, под рубрикой которых в конце восемнадцатого века подразумевались дуэли.

И действительно, война между Францией и Марокко могла прервать активную торговлю, которую сама Англия вела с Марокко.

Кроме того, продовольственное снабжение английского гарнизона в Гибралтаре, полностью осуществлявшееся из Марокко, могло иссякнуть в самом своем источнике.

Британское правительство, чье национальное чувство отчасти построено на ненависти к Франции, не удовольствовалось нашей сдержанностью; ему требовалось, чтобы эта сдержанность не только была признана всей Европой, но и предстала в своем истинном свете и была названа своим истинным именем.

Из заявлений, сделанных сэром Робертом Пилем, следовало, что о содержании инструкций, которые были даны нашему дипломатическому агенту г-ну Ньону, предварительно сообщили лорду Каули.

Для оппозиции это стало очередным свидетельством жертв всякого рода, которые мы приносили пресловутому сердечному согласию.

Проводили сравнение между тем, как г-н Гизо ведет себя в 1844 году, и тем, как г-н де Полиньяк вел себя в 1830 году.

И действительно, тогда, в ответ на требование Англии сделать заявление по поводу дальнейших планов Франции в случае войны с Алжиром, г-н де Полиньяк во всеуслышание и надменно ответил, что Франция будет следовать своей политике и в этой политике никому не должна давать отчета.

Так что руководитель английской политики заявил с трибуны:

— Мы полностью удовлетворены объяснениями, которые нам дала Франция в отношении Марокко, и мы получили все сведения об инструкциях, данных королем Франции своим дипломатическим агентам и даже своему сыну, принцу де Жуанвилю.

Когда же г-на Гизо стали с запальчивостью допрашивать по этому поводу, он ответил, что сведения, переданные им Англии, носили лишь самый общий характер; что же касается его политики в отношении Марокко, то вот что он намерен делать.

Правительство не вынашивает против Марокко никаких враждебных замыслов, никаких планов территориальных завоеваний; все, что требуется от султана Марокко, это мир и надлежащая безопасность наших земель и наших поселений.

В соответствии с этим от султана потребовали:

удалить Абд эль-Кадера от нашей границы;

отозвать и наказать виновных во вторжении на нашу территорию;

распустить войска, нарушающие нашу границу.

Если же долг мусульманина диктовал султану необходимость оказать гостеприимство его брату по вере Абд эль-Кадеру, то он был праве предоставить ему резиденцию на берегах океана.

Таковы были весьма умеренные, но одновременно весьма определенные требования, предъявленные султану Марокко.

Но в то самое время, когда все ждали от султана требуемых уступок, сын султана предъявил маршалу Бюжо дерзкий ультиматум вывести войска из форта Лалла-Марниа в качестве условия мира.

Одновременно от г-на Ньона потребовали отозвать и наказать высших офицеров французской армии, то есть ровно того, чего мы добивались в отношении марокканских командиров.

Между тем в марокканском лагере открыто заговорили о начале священной войны против нас, вследствие которой марокканцы уже видели себя хозяевами Тлемсена, Орана, Маскары и даже Алжира.

Министр настолько связал себя обещаниями в отношении Палаты депутатов, что у него не было возможности пойти на попятный. Господину Ньону отправили ультиматум, который было приказано вручить султану, и принц де Жуанвиль подошел со своей эскадрой к Танжеру.

Пятого августа принц получил депешу, предписывавшую ему начать военные действия, если ответ на ультиматум не будет приемлемым.

Шестого августа, после полутора часов бомбардирования, укрепления города были полностью разрушены.

Затем принц незамедлительно двинулся к Могадору.

Могадор, приморский город, расположенный на противоположной стороне Марокко, является личной собственностью султана. Помимо личных доходов, которые султан извлекает из него, это еще и источник весьма значительных государственных доходов, поскольку Могадор служит крупным центром торговли.

Принцу надлежало оккупировать Могадор.

Бомбардирование Танжера должно было доказать султану, что в столкновении с Францией ему не следует рассчитывать на поддержку какой-либо державы.

Оккупация Могадора должна была заставить его подумать о материальном ущербе, который могла нанести ему Франция.

За несколько часов батареи Могадора были принуждены к молчанию, как прежде это произошло с батареями Танжера, и, несмотря на отчаянное сопротивление гарнизона, город был оккупирован нашими войсками, в высадке которых принимал личное участие принц де Жуанвиль.

Тем временем маршал Бюжо переправился через Исли, несмотря на огромное скопление вражеской конницы на другом берегу; имея восемь с половиной тысяч пехотинцев, тысячу четыреста солдат регулярной кавалерии и шестнадцать орудий, он двинулся на двадцатипятитысячное марокканское войско.

Все знают итог этой знаменитой битвы у Исли, в которой враг оставил на поле боя восемьсот мертвых, потерял одиннадцать пушек и всю боевую технику; по крайней мере две тысячи вражеских солдат были ранены.

Наши потери составили двадцать семь человек убитыми и девяносто шесть ранеными.

Марокканский вопрос был решен.

Оставалось еще нечто вроде денежной тяжбы между Англией и нами.

Некий английский агент, миссионер, консул, неизвестно кем бывший на самом деле и носивший имя Причард, был изгнан нами с Таити и требовал возмещения за нанесенный ему ущерб.

Французское правительство согласилось с тем, чтобы вопрос об этом возмещении был решен с общего согласия командиров английской и французской морских станций в Тихом океане, соответственно адмирала Сеймура и контр-адмирала Гамелена.

В итоге дело было улажено, и размеры возмещения определены.

Что же касается Марокко, то после бомбардирования Танжера, оккупации Могадора и победы при Исли от султана потребовали уже не только того, чего от него требовали раньше.

Мир был заключен на условиях, которые продиктовали мы; что же касается военных издержек, оплату которых оппозиция хотела возложить на марокканское правительство, то вопрос об этом даже не был поставлен, и г-н Гизо, проявляя возвышенное бескорыстие, заявил:

— Франция достаточно богата, чтобы оплатить свою славу.

Развязав себе руки со стороны Марокко, маршал Бюжо мог спокойно продолжать войну в Алжире.

В итоге 1844 год внес в записи своих побед:

экспедицию генерала Маре в Малую пустыню;

экспедицию герцога Омальского по захвату Бискры;

покорение Зибана и гор Ореса;

покорение кабилов;

покорение флиттов;

покорение шейха Туггурта.

Двадцать седьмого января того же 1844 года, в возрасте шестидесяти четырех лет, умер Шарль Нодье.

Нодье, автор «Жана Сбогара» и «Терезы Обер», был предтечей современной жанровой литературы во Франции, подобно тому как Вальтер Скотт являлся предтечей исторической литературы в Англии, а Купер — предтечей описательной и образной литературы в Америке.