Прелюдия 11

Глава 5

Рамон Кинтана стоял перед большой настенной картой в комнате команданте, и перед его глазами коричневая окраска Обезьяньих гор сливалась с зеленью долин; сделав над собой усилие, он измерил расстояние между местом высадки и Росалесом. Сорок километров по шоссе. В уголках глаз горело. Наверное, от сильного встречного ветра. Последний отрезок — от сахарного завода, откуда он послал в Росалес отряд милиции, — он промчался на предельной скорости, но беспокойство не оставило его. В дороге он был уверен, что в Эсперансе, в этой комнате, он сразу успокоится. Как часто соседство Карлоса снимало с него напряжение, возвращало трезвость суждений. Но вот он стоит перед картой целых пять минут и не может отделаться от ужасного ощущения, что происходит что-то сложное и необъяснимое: на побережье ли, в сьерре ли, во всяком случае, в районе, подчиненном Карлосу, хотя для подобного допущения у него нет никаких оснований.

— Фантастика, — говорит Паломино. — Что сложно, что необъяснимо? Ну, высадились несколько «червяков» — и все. Хорошо, ты прав, в Росалесе мы оставили дыру, и там они, похоже, и проскочили. Моя вина! Я надеялся, что мы возьмем их много раньше. Кто мог предвидеть такой темп марша? Так шли только мы — тогда, прорываясь из Сьерры-Маэстры...

Кинтана заставил себя встряхнуться. Конечно, он раздражен, перенервничал, тут и привидение увидеть невелика хитрость, он вообще слишком впечатлителен для строевого или штабного офицера. Всегда замечает множество побочных подробностей и отчетливо улавливает чужое настроение. При решении простых задач это мешает. Педро больше подошел бы на должность начальника штаба. А под его, Рамона, руками все утяжелялось, приобретало неоднозначность и сложность. С какой остротой он ощутил сегодня утром удивление и разочарование Даниелы, поняв, что она о нем думает. К чему столько излишней ясности? Важно уметь справляться со своими слабостями.

— Они, в худшем случае, могли дойти до этой точки, — сказал он, указывая на заштрихованные склоны гор. — Если мы запрем выходы из долины и вот здесь ударим их с флангов, мы схватим их.

— Опередить во времени — неплохо, — буркнул Паломино. — Так ведь, верно? Прямо-таки моя идея, — он улыбнулся и провел на карте две стрелы.

Кинтана смотрел на него сбоку в некоторой растерянности. Вот она, привычная «искра зажигания». Та же улыбка, с которой он по дороге напевал «Кундо ме эмборачо». Нет, песенка не в его, Рамона, вкусе. «Когда я пьян, я не знаю, что со мной: если ключ у меня — не найду своего дома, а если стою перед домом — не найду ключа...» Когда такие песни поет Карлос, это немного чересчур, но в такие моменты он нравится ему все-таки больше, чем пять минут назад. Да, но кто способен постоянно излучать ровный свет?.. То, что ему, Рамону, не понравилось в Паломино, было обыкновенной усталостью, раздраженностью из-за ошибки, вызванной неточной информацией; кстати говоря, источник этих сведений втайне занимал его. Но теперь речь идет не о возможных толкованиях скрытых взаимосвязей, необходимо что-то предпринять. Ему пришла в голову смелая мысль:

— Дай мне половину штабной роты, и я приволоку тебе «червяков» завтра живыми или мертвыми.

— Не пори горячку, Рамон. Ты знаешь директиву: сжимать кольцо, но ударить лишь после того, как наши крестьяне из Обезьяньих гор поймут, что нельзя больше терпеть этих паразитов. Тогда они придут к нам за оружием и будут наконец с нами.

— Другими словами, вот что: если группа прорвется в горы, она своего добилась! В горах она для нас табу?

Паломино присел на край стола, скрестил руки на груди, приняв свою любимую позу:

— В настоящее время — да. Сьерра-дель-Мико — проблема политическая, сказал Фидель.

Кинтана промолчал: все так. Положение ему известно, и он знает, что в горах действительно есть крестьяне, помогающие бандитам, — не то их уже осенью прижали бы к ногтю. Сьерра — глухомань, она сильно отличается от всего острова, здесь многое поставлено с ног на голову. Во время гражданской войны тут не велось никакой политработы; соперничавшие партизанские колонны, не входившие в фиделистское «Движение 26 июля», сражались с врагом каждая на свой страх и риск, часто за счет местного населения, которое иногда даже просило защиты у солдат Батисты, — а это мстит за себя и по сей день. И, черт подрал, после победы события в этом отсталом районе тоже развиваются черепашьим темпом. Перемены произошли незначительные: средние латифундисты сохранили имения и не меняли отношения к своим арендаторам, батракам и поденным рабочим; недовольным они нашептывали, что все беды идут от Фиделя, предавшего революцию. Имело смысл подождать, пока «червяки» начнут терроризировать народ и отнимать у него продовольствие : раз снабжение с самолетов отпадает, им ничего другого не остается. Пусть крестьяне сами разберутся, на чьей стороне правда, считали в Гаване, и он всегда подчеркивал эту точку зрения, но сейчас, после последнего случая, он усомнился в действенности такой стратегии. Слишком все медленно! Группа, наглая и мобильная, безнаказанно просочилась в страну, шла на соединение с другими, чтобы усилить их. Скольких людей она собьет с пути?

— Терпение, — сказал Паломино, — относится к числу добродетелей революционера. — Он покусывал еще не прикуренную сигару, чего обычно никогда не делал.

— Терпение? С ними?.. Ну, не знаю!..

Что-то бесило Кинтану, он ощущал неодолимую потребность спорить, возражать. Странно как-то, что Карлос прибегнул к помощи политических аргументов, вообще он предпочитал чисто военные мотивировки, что больше шло к нему. А военных причин достаточно. Что касается подготовки и вооружения — засевшие в горах пятьсот контрреволюционеров пока намного сильнее их частей. Несколько десятков «червяков» добровольно участвовали в составе 8-й американской армии в корейской войне, их назначили командирами, и приуменьшать значение их тактических навыков нельзя. Во время осенней операции они по нескольку раз пропускали через себя линию фронта. Милисианос шли тогда цепью в пяти метрах друг от друга, но многих так и не обнаружили. Военное министерство пришло к выводу, что сьерра сможет быть сравнительно безболезненно, основательно и без серьезных потерь очищена от «червяков», если кольцо, сжимающее их, сделается удушающим. Но вместо необходимых для этого пятидесяти батальонов милиции в их распоряжении всего пятнадцать.

— Вопрос состоит в том, Рамон, на кого работает время. Ты думаешь, на «червяков»?

— В общем и целом на нас, — ответил он, помолчав. — В перспективе да, конечно. Но если легион Миро завтра попытается высадиться на Крокодильем полуострове или где-то рядом, каково нам будет сражаться с ними, имея их в тылу?..

Паломино встал со стола, подошел к нему и положил руку на плечо:

— Ах, мой дорогой мальчик, пусть над этим ломает свою голову Фидель, а не ты.

Кинтана несколько отпрянул, прикосновение Карлоса ему претило, оно словно обезоруживало его. Впервые он испытал слабую, неосознанную антипатию к Карлосу и его самообладанию, которым привык восхищаться. Он смотрел мимо него на серую поверхность стола, туда, где рядом с телефоном в шикарной кожаной кобуре лежал кольт с рукояткой, отделанной слоновой костью, — такое же свидетельство тщеславия, как и красный «кадиллак». Хорошо ли ты знаешь Карлоса? Где в нем стержень, живет ли он вообще идеей, сколько в нем истинного, радости от возможности действовать и приказывать, где у него начинается забота о делах всей страны? Почему он тогда примкнул к Фиделю, доставил ему динамит, рискуя жизнью? От тоски — сказал он сам, только я никогда ему не поверю. Где мотор, двигающий им? Че Гевара пишет, что революционер должен быть аскетом. Действует ли это правило лишь во время партизанской войны, или сегодня тоже?..

Тут ход его мыслей прервал голос команданте:

— Кстати, в гостинице со мной произошла весьма забавная история...

При этих словах Кинтана невольно выпрямился: они стирали все остальное и как бы давали ему наконец ключ для разгадки перемен в поведении Карлоса, а это его беспокоило настолько, что он стал непохож на себя.

Он уставился на телеграфный аппарат, что-то мешало ему смотреть Карлосу в глаза.

— Это началось в лифте. Обращается ко мне один... — начал команданте тихо, доверительно, и тут зазвонил телефон.

— Паломино слушает. — Он так крепко прижал трубку к уху, что побелели ногти. В трубке хрипело, говорили издалека. Кинтана не разобрал ни слова.

— Давай, продолжай! — Карлос достал носовой платок, вытер пот с шеи.

Даниеле пора бы прибрать в кабинете, размышлял Кинтана, по крайней мере, на собственном столе. Он прочел цитату из Фиделя, которую она красивым почерком написала на листе ватмана и повесила над столом: «Есть мечты, которые еще должны стать действительностью, так же как превратилось в действительность многое, что еще недавно было нашей мечтой и о чем сегодня мечтают другие народы. Для нас нет ничего невозможного, потому что вещи, вчера казавшиеся нам невозможными, стали действительностью. А это означает, что там, где все справедливо и оправданно, для народа нет ничего невозможного». Рамону понравилось, что она повесила на стену не просто лозунг, а взяла из речи Фиделя глубокую философскую мысль. Где сейчас Даниела? Занимается с учениками двумя комнатами дальше, по коридору? А большую часть времени она проводит в этом кабинете, под портретом Фиделя, таблицей с силуэтами американских бомбардировщиков времен второй мировой войны и распорядком дня в «2165-м воинском соединении, Эсперанса».

— А другой исчез? — голос Паломино изменился до неузнаваемости. — Ты звонишь от священника? Он тоже исчез? — Он кивнул, словно его подозрения подтвердились. — Мы немедленно подключаемся. Все, — положил трубку и сказал: — Бандиты убили Тони и потащили с собой Ласаро. Рядом с Росалесом произошла стычка.

Кинтану словно ножом резануло.

— Боже мой! — прошептал он. — Ведь это я их там поставил!.. Понимаешь, это моя вина!.. Я должен был остаться в Росалесе, потребовать подкреплений...

— Твоя ошибка, тебе и исправлять. — Паломино приблизился к карте и щелкнул пальцем по точке между начерченными им стрелами. — У них с собой раненый, и дальше, чем сюда, они не дошли. Сделаешь все, как предлагал. Отбей у них Ласаро! С этой минуты ты командир оперативной группы. Педро остается командиром четвертого взвода и подчиняется тебе.

— И я могу нанести удар? В джунглях?

— На твою ответственность. Смотри не попадись в ловушку. А в остальном — никакого снисхождения. Помни о Тони.

Приветствие, рукопожатие, поворот кругом. Все ясно. Это был прежний Карлос, всегда знающий, как действовать, которому ничего не стоит забыть о приказах и директивах вышестоящих инстанций, если обстановка того требует. Как он его недооценил и как зауважал вновь!

Когда Кинтана вышел на улицу, в нем бушевали противоречивые чувства, в которых он не мог и не желал в такой момент разбираться. Он знал только, что найти «червяков» и растоптать их, как они того и заслуживают, ему приказал настоящий человек и командир. Карлос заранее отмахнулся от мысли о том, что позднее, когда исход дела станет известным, военный министр может призвать его к ответственности. А что, если оперативная группа будет разбита противником и погибнет в джунглях? Карлос не стал колебаться, несмотря ни на что, и доказал, что он настоящий команданте.