Прелюдия 11

Глава 8

РИКО

Не знаю, почему я вспомнил об этом и почему от воспоминаний заныло внутри... Наверное, тогда мы получили деньги, все так радовались. Вокруг наших хижин из пальмовых сучьев слонялись ленивые собаки, в таверне поквакивала какая-та пластинка. Мне и самому захотелось поиграть на чем-то, я взял деревяшку и принялся барабанить по жестяному корыту, в котором мамита стирала наше белье. Я до сих пор помню песню, которую любил петь Пипо: «Ай трес косас ен ла вида: салуд, динеро и амор...» Это мое самое первое воспоминание. Сладковатый, липкий ветер дует с реки, воздух густой от дыма с плантаций, а мои родители сидят и поют: «...здоровье, деньги и любовь — у кого они есть, тот и счастлив...»

Пипо был огромный и черный. Губы его отливали синевой, а белки — желтизной. Он был самым сильным из сборщиков бананов в долине Мотага. Никто не рубил так ловко, как он, никто не мог поднять таких тяжелых связок плодов. Он выдерживал даже в костюме ныряльщика. В шлеме и резиновых сапогах он тяжело ступал по зараженным плантациям и опрыскивал ядом изъеденные листья. Пот заливал глаза, и многие срывали защитные очки. Почти все они заболевали, а некоторые даже слепли...

В таверне Пипо поставил у печки из гофрированного железа бочку, взобрался на нее и громко крикнул:

Амигос, не бойтесь компании гринго! Скоро мы получим землю, ее нам дает президент Арбенс! Что ты сказал? Нет, нет, без денег. Они в столице приняли такой закон. Он называется «Аграрная реформа». И все мы сможем наесться досыта. — Пино собирал деньги для заболевших бедняков.

Весной пятьдесят четвертого мамита умерла от лихорадки. В Киринге ей, наверное, могли бы помочь, но там в больницу брали только белых. Пипо часто плакал со дня смерти матери, иногда всю ночь напролет. Он и догадаться не мог, что нам предстоит... Нас развеяло ветром, как пучок кукурузной соломы. Из Гондураса пришли вооруженные наемники. Они прогнали президента, разорвали в клочья его законы. С сотней других из нашего профсоюза Пипо пошел против них, всего у пятерых были винтовки. Мы никого из них больше не увидели. Пипо очень любил мамиту, прямо всем сердцем. И мы подумали, что он пошел искать свою смерть. Оказалось, что их всех расстреляли и закопали в длинной канаве. Через реку перешли чужие солдаты, они разломали наши хижины. Меня избили до полусмерти. Когда уезжали в Гватемала-сити, забрали с собой моих сестер.

Я попал в Пуэрто-Барриос, где меня никто не знал. Вкалывал в порту, когда давали работу. А так чистил туфли. Понемногу забывал прошлое. И встретил в Центральном парке за прилавком лимонадного киоска Хуану. Кожа у нее цвета кофе с молоком, и полный рот белых-пребелых зубов. Каждый вечер мы с ней ходили в таверну, где подают фасоль и играют калинсо. Я никогда не снимал руки с ее плеча, чтобы все видели, что она моя девушка. На стенах висели станиолевые ленточки и пестрые таблички с надписями: «Смелый пьяный переходит с вина на коньяк!» и «Вода для волов, а вино — для королей!» Никто здесь вина не пил. Я отплясывал вокруг моей Хуаны, кричал: «Ура моей подружке!», а аккордеонист кивал в такт ритма. У нас настоящим парнем считается только тот, кто умеет плясать и веселить девушек. Хуане было со мной весело. Мы решили пожениться. Я сказал: «Этот день будет жить в моем сердце». Над крышами повисла луна, похожая на желтый банан. Она заплакала. И шепнула: «Это они у меня от счастья покатились». И укусила меня в ухо. Это у нас навсегда, так мы оба думали. Но сперва меня взяли в армию, в Сакапу. Она проводила меня на поезд. В Сакапе я на девчонок не смотрел, каждый грош из солдатского жалованья откладывал на свадьбу.

Когда вернулся, встретил Хуану под руку с аккордеонистом.

— Ты не психуй, Пепе, — сказал хозяин таверны. — Она сама к нему переехала. И ничего ты не изменишь. Он ее не обижает.

На ней было нейлоновое платье, клипсы в ушах. Я стал перед ними. Она сразу перестала улыбаться. Я разорвал ее платье, треснул парня бутылкой по башке, растоптал его аккордеон. На меня набросились, порвали рубаху, гнались за мной, но не догнали, потому что выпивши были. Я нашел какой-то грузовик, спрятался под брезентом. Горлышко от бутылки я все еще держал в руке, оно было в крови. Посмотрел на себя — пропал висевший под рубашкой нагрудный кошелек. Со всем моим жалованьем. А за двадцать кетцалей контрабандисты виски переправили бы меня в Британский Гондурас.

В полночь машины тронулись с места. Сначала я слышал шум моря. Потом мы ехали через джунгли, все время в гору. В кузове стало холодно, нас то и дело освещали острые лучи прожекторов.

Остановилась колонна в предрассветных сумерках. Я осторожно выглянул и испугался: колючая проволока и часовые в чужой военной форме. Лагерь назывался Агила и принадлежал гринго. Они там обучали кубинцев. Меня сперва приняли за шпиона. А когда узнали, где я служил и почему бежал из родных мест, разрешили остаться. Дали мне сапоги, новую рубаху. Когда сказали, что придется перебираться с этими на Кубу, я был не против. На родине со мной так обошлись, что я туда не вернусь.

Они сказали, что в Гаване — после победы — я смогу стать музыкантом. После победы. Друзья гринго побеждают всегда. Здесь у них, правда, не все ладно. Вчера, когда Серхио спросил меня на этом же месте, чего хотел Ласаро, я отвечать ему не стал. Серхио лучше других. У него к каждому подход. И он старается быть справедливым. Но и он не называет меня по имени, как у белых водится между собой. Я тащу самый тяжелый груз, а к воде они подпускают меня последним, когда она уже мутная. Мне жалко Ласаро, он небось голодает. Что, если поделиться с ним хлебом?..

Мне Ласаро вот что сказал:

— Вы пришли к нам с помощью гринго. А зачем? Чего вы хотите? Какие у вас цели? Гринго еще ни одной революции не поддержали. Когда мы все здесь стонали под диктатурой, они и мизинцем не пошевелили... Мы сами добились, чтобы у негров было право на образование, на труд, вообще равные права со всеми. Право расти и жить в свободной стране, где тебя не презирают и не топчут. А как оно было у вас? Вспомни-ка, Рико! Семь лет назад они напустили на твою родину орды наемников, которые свергли вашего хорошего президента Арбенса, чтобы опять обжираться за счет народа. Мог после этого честный человек найти работу?.. Мы тоже были безработными и нищими. А знаешь ли ты, что сейчас во время сафры нам помогают даже члены правительства? И ты хочешь свергнуть правительство, министры которого помогают убирать урожай! За то, чтобы вместе с сеньором Родригесом жариться потом на наших пляжах. Так знай: ни один из этих сукиных сынов не потерпит потом, чтобы ты отдыхал рядом с ними. Эти сеньоры из аристократических клубов, чье богатство ты защищаешь, они тебя никогда в свои бассейны не пустят. Не то ты, чернокожий, еще им всю воду замутишь.

— Я на Кубу не для того пришел, чтобы валяться на их пляжах, — ответил я ему.

— Когда ты одурачен, ты все равно что в аду! — прошептал он. — Ты все равно что в аду, если не научишься думать и останешься рабом! Тогда ты не получишь ни свободы, ни справедливости... Во всем мире дни рабства кончились. Никто перед гринго больше не дрожит, хотя они и самые крупные рабовладельцы в мире. Все их хозяйство основано на господстве белых. А их религия? Ангел — белый, а дьявол — черный!

Ласаро, конечно, прав. Он мой брат. Я не допущу, чтобы его убили. Но пойти с ним и бросить остальных я не могу. Для меня это верная смерть. Они убьют меня, как убили Пипо. Это чужая страна. Они отыщут меня и убьют, когда захватят ее всю. Они пройдут по всему острову и прогонят министров, которые помогают убирать урожай, порвут их законы... Друзья гринго всегда побеждают.