Прелюдия 11

Глава 9

ЛАСАРО САНЧЕС

Мне кажется, я вижу сон, когда ты стоишь и не можешь сдвинуться с места. Вот оно, то место, где мы уже были! Слева — груда камней, под которой спрятано их снаряжение, а за моей спиной, чуть повыше по склону — источник. Иногда, когда один из троих подставляет под струю фляжку или ладони, плеск воды прерывается. Все как вчера, разве только солнце не светит. Полумрак повис над папоротниками и лианами как паутина, полное безветрие, листья не шелохнутся. Тревожная тишина, лишь время от времени доносятся отдаленные удары грома... Я все равно что хожу по кругу. Вот здесь лежал карабин, который я хотел схватить. А поближе к долине стоит эвкалипт, у которого Фигерас спросил меня с угрозой: «Ты ведь коммунист, не так ли? Но я думаю, жизнь тебе не надоела?»

Фигерас, наверное, и сам не подозревал, как он прав. Только коммунизм дал моей жизни настоящий смысл. Для меня он ключ к правде, к пониманию всего того, что происходит в мире. И не только это: он обязал меня самого делом изменять этот мир.

Без нашей помощи он никогда не станет подлинным миром для всех людей... Но что могу сделать я сам? Как тяжело мне возвращаться сюда — я еще больше ослабел, а одной надеждой стало меньше. Мне причиняет боль каждый вдох. Сейчас я не могу больше думать о бегстве. В груди так колет, как будто сломаны ребра. Есть граница страданий. По дороге сюда я понял, что я достиг ее. Четыре года назад, когда люди Батисты схватили меня у мелассовой центрифуги и день за днем меня избивали (из-за листовок, к которым я не имел отношения), — именно это сделало меня революционером. Несправедливо поступили со мной — и я увидел несправедливость повсюду. Но сейчас силы мои подошли к концу. Я могу надеяться только на то, что, когда наши обнаружат этих, они при поспешном бегстве меня бросят. Но скорее пустят пулю в затылок, для Барро или Родригеса это пара пустяков.

Они хотят рассчитаться со мной за тот волшебный ящик, который помогал им получать с самолетов все, что им нужно для их войны. Только это я и смог, но какой ценой! С тех пор, как я столкнул ящик в пропасть, мы с Мигелем враги. Он больше за меня не вступится. И все-таки я горжусь тем, что сделал. А на Мигеля мне и так нечего было рассчитывать. Он подражает Фигерасу и вообще заметно огрубел — я замечаю это, когда он связывает мне руки. Пяти дней бандитской жизни хватило, чтобы и он потерял человеческий облик, как он ни старается пыжиться. Нет, я ни о чем не жалею; «червякам» нужно вредить везде, где только можно.

Собралась непогода, а грустные мысли уходили. Брызги дождя приятно холодили мою истерзанную кожу, я почувствовал себя лучше. При раскате грома Фигерас и Барро прижались друг к другу: враг врагом, а страх перед природой сильнее. Мне удалось еще обмолвиться несколькими словами с Рико, который приполз ко мне за уступ скалы. Он рассказал мне о неверной девушке по имени Хуана и о своей несостоявшейся свадьбе. А я объяснил, почему у меня семья есть, а свадьбы тоже не было. Мне надоело растолковывать ему, какую неестественную роль играет в группе именно он. Ему давно пора сообразить, что в одну из несчастных минут своей жизни он был жестоко обманут янки и что в лагере они день за днем вливали в него отраву.

Я рассказал о моем отце, строителе из Матансаса. В начале тридцатых годов семья перебралась в город, потому что у нас ничего не было: ни козы, ни кур, ни клочка земли за плантацией сахарного тростника, где мы могли бы посеять что-нибудь. Даже крыши над головой — и то не было. Нашу лачугу снесли жандармы, она-де стояла на чужой земле. Они зацепили крюк за балку под крышей, закрепили трос на оглобле воловьей упряжки — и погоняй! Страшный крик моих братьев и сестер, огромное облако пыли от рухнувшей лачуги — одно из самых ранних моих воспоминаний... А что ожидало отца в Матансасе? Ничего, кроме слепой надежды найти работу на одной из строек. По десяти месяцев в году он перебивался продажей лотерейных билетов. Несчастье состояло в том, что пояс нищеты вокруг Матансаса становился все шире. Города всасывали беднейших из крестьян. Если кто в Матансасе терял работу, ему оставалось надеяться на чудо: что где-то опять начнется стройка. А нам, цветным, работа доставалась в последнюю очередь.

Всегда голодный, я шлялся с моими приятелями вокруг порта. Мы копались в отбросах, выпрашивали милостыню и воровали. Наш квартал был печально знаменит поножовщиной. Шум из пивных не давал детям заснуть раньше полуночи. Многие девушки становились проститутками. Родители большинства из нас жили случайными заработками на соседней лесопилке. Пока у них в кармане водился хоть сентаво, к работе они не прикасались. В здании крытого базара в Пуэрта-Серрада я заработал свои первые деньги: за целую ночь на разгрузке овощей из вагонов получил одно песо. На верхнем этаже подавали жареных цыплят, рис с мясом, крабов и даже «сопачина» — суп из свиных голов, яиц и пряностей, этот чудесный запах мне никогда не забыть. Взрослые напились ромом до бесчувствия. А я, сытый и счастливый, купил себе билет в кино.

В «Перле» показывали фильм о Тарзане. Я переживал за героя, подбадривал его. С тех пор я часто ходил в кино. Кто не помнит американских фильмов тех лет об Африке? Голливуд всегда изображал цветных как дикарей. Орды голых, потрясающих копьями людей со страшным криком набрасывались на горсточку белых. А эти, в коротких штанах и тропических шлемах, страха не ведали. В конце африканцы, защищавшие свою землю, всегда удирали от чужаков-колониалистов. И мы, цветные, сидевшие в зале «Перлы», радовались вместе с белым человеком, искавшим сокровищ и приключений и всегда выходившим победителем!

— Посмотри на себя, — сказал я Рико, — и ты поймешь, до чего доводит агитация гринго.

— Ты хотел рассказать о свадьбе, — напомнил он.

— Она у меня так и не состоялась. Не собрал я на нее денег, понимаешь ли. Тридцать песо на церковное обручение, восемнадцать на мэрию. Потом ты должен по обычаю купить громадный торт за двенадцать песо... и пиво... и заказать машину... а еще цветы, фотограф. Надо взять напрокат костюм, свадебный наряд для невесты, хорошие костюмы для свидетелей. На все про все двести песо, не меньше... Мою фамилию носят трое детей, но я так и не женился на Елене. Когда времена переменились, мы решили наверстать упущенное. Сегодня многие так делают. И денег теперь хватит... Только времени, видишь ли, не хватило.

Дождь не прекращался. Кисея из тончайших капелек. При мысли о Елене и детях у меня закружилась голова, я закрыл глаза. Шум дождя напоминал мне отдаленный шум прибоя, который все приближался. Когда я открыл глаза, Рико держал в руке кусок хлеба. Разломил на две части.

— Последний, — пробормотал он и протянул мне. — Это еще от того крестьянина...

— Где вы убили моего товарища?

— Что же, — вздохнул он. — Видно, не судьба ему была жить.

— Но погиб он не напрасно, — сказал я.

Слово за словом тяжело скатывалось с моих губ. Ожидание ответа было наполнено свинцовой тишиной.

— Он знал, за что сражается, — продолжал я. — Его звали Тони. У него была девушка, он собирался выучиться на инженера-строителя. Мечтал строить каменные дома для нас, всегда ютившихся в хижинах. И работал уже на некоторых стройках. Это он и защищал, Рико!

Только я хотел откусить от ломтя, как его вырвали у меня из рук. Перед нами с непроницаемой миной на лице стоял Барро.

— Что такое, почему ты отнимаешь? — спросил Рико.

Но сказал он это слишком тихо и потребовать хлеб обратно не решился. А Барро, жуя, ответил с презрением:

— Потому что я голоден, мой милый! Тебе бы со мной поделиться. Мне свои силы беречь надо. А этого подстрекателя мы наконец заставим заткнуться!

Он нагнулся надо мной и сдавил руками горло. Связанный, я сопротивляться не мог. По-моему, Рико пытался оттолкнуть убийцу. Но тот стоял прочно, как каменная глыба. Я хрипел. Красная и шипящая, как поток лавы, боль залила мои глаза. Я почувствовал привкус крови во рту, слышал пыхтение Барро. Папоротник словно вырос раз в двадцать, рванувшись в небо и потащив за собой камни. Скалы превратились в трубы органа, из них доносились странные звуки. Высоко надо мной дрожал похожий на полумесяц профиль Барро, и тут небо стало совсем черным. Резкие аккорды, спирали перед глазами. Я понял — пришел мой смертный час.

Но вдруг предметы начали приобретать нормальные очертания, голова Барро скатилась с неба, снова сделалась круглой и пропала. Значит... значит, он отпустил меня. Рядом с ним стоял Фигерас, они рычали друг на друга как звери.

— Бандит! — кричал Фигерас. — Кровопийца, как тебя только земля носит!

В ответ послышался злорадный смех. Барро проглотил последний кусок, утер рот и неторопливо ответил:

— Ну, валяй, поищи вокруг кого получше. Может, и найдешь!

Я затаил дыхание. С момента появления Барро я сразу догадался, что они ненавидят друг друга. Но пыл Фигераса меня удивил. Сейчас они сошлись совсем близко. О причине стычки, о попытке убийства они оба забыли. Я взглянул на Рико. Он сидел рядом со мной молча, но на лице ходили желваки. И тут ко мне опять вернулась надежда. Вспомнил, как вчера на этом же месте Рико впервые вступился за меня и с тех пор не раз со мной разговаривал. Если Рико осмелится сбросить с себя эту рабскую шкуру, если мы сможем действовать — мы спасены!

— Развяжи меня, друг, — прошептал я. — С ними ты погибнешь. А сейчас мы можем уйти!

Я говорил словно в бреду. Все не высказанное раньше вырвалось наружу и облегчило сердце.

— Я скажу нашим, что ты мой друг, — уверял я. — Наши тебе ничего не сделают, я за тебя поручусь!

Рико щелкнул зубами.

— В Эсперансу?.. — захотел удостовериться он, а желваки так и ходили.

— Нет, вниз, в долину и направо, — прошептал я. — Не то мы попадем в лапы Родригеса. Ну же, друг, давай!..

В эту секунду Фигерас вскинул руки, словно желая вцепиться в горло Барро, и заслонил того от нас.

— Батистовский пес! — кричал он. — Убийца!

Он сыпал ругательствами, словно плотину прорвало. А Барро отступил на полшага назад, оставаясь холодным, что меня очень озадачило.

— Ага! А ты, выходит, чистюля? — услышал я его слова. — Ты и твои благородные друзья. Но вы совершенно точно знаете, почему всегда нуждаетесь в людях вроде меня: чтобы вы играли роль демократов, порядочных и умных людей, а мы бы держали для вас народ в страхе...

Я вдруг почувствовал, что руки у меня развязаны и ремни мешка больше на плечи не давят. Кровь во мне заиграла, забурлила, ко мне как бы вернулась часть моих сил. В моей груди словно нож раскрылся, такая резь, так кололо. Потом нож внутри провернули, и несколько секунд я боялся потерять сознание.

Джунгли наступали на меня, трещали ветки, мокрые листья хлестали по лицу. Впереди плясала рубашка Рико, я видел, как она располосовалась... Прошла целая вечность — для нас! — и хлестнули выстрелы. Не могу сказать, два или двадцать. При их звуке в небо взлетела стайка красно-голубых птиц. Мы продирались дальше, навстречу свободе.