Прелюдия 11

Глава 8

КАРЛОС ПАЛОМИНО

В «Сан-Ремо» у каждого этажа есть свой цвет: от двери лифта и до пепельницы — так легче сориентироваться и приятнее для глаза. Комната Хулио на двадцатом этаже как две капли воды похожа на мою на одиннадцатом, только то, что там было цвета резеды — постельное белье, обои и прочее, — здесь цвета мимозы. А есть еще этажи в цвете апельсина, фиалки и других сдержанных полутонов. Зато микрофоны они не приспособили под главный цвет комнаты, хотя тут-то окраска не помешала бы. Вскоре после полуночи я установил, что в этой комнате записывающей аппаратуры нет. Очевидно, сюда поселяли людей не столь высокого ранга... Я накрылся простыней, прислушался к подвываниям кондиционера. Но сон не шел. Сначала я размышлял о военном положении, потом о себе самом. В известном смысле эти вещи взаимосвязаны. Вызвал в памяти сообщения последних двенадцати часов. Вот они: предупреждение о возможности высадки десантников-аквалангистов с подводной лодки, появление на широте Матансаса американского радарного судна, акты саботажа на электростанции, авиаматка «Энтерпрайз» с атомным двигателем, сошедший с рельсов товарный поезд, горящие нефтехранилища, «Вуду» над сьеррой, налет бомбардировщиков на столицу, электронный мозг на борту корабля флота вторжения, «джипы» с безоткатными орудиями, нападение на наши аэродромы. И списки для арестов, степени боеготовности, неточные приказы, мобилизация милиции, баррикады из мешков с песком, укрепление острова Пинос, план развития сьерры — это наши контрмеры. Я попытался взвесить то и другое на воображаемых весах. Долго взвешивать тут не приходится.

Время шло. Я переворачивался с боку на бок, спрашивая себя, что сейчас творится там, за герметично закрытыми окнами. События обгоняли одно другое с дьявольской скоростью, а меня теперь словно в вату закутали. Все четыре программы приемника молчат, по гостиничному радио передали несколько песенок. Телефон с тысячепроцентной гарантией прослушивается друзьями Эстебана. Эта тишина может означать все и ничего. Около половины второго я поднялся с постели. В этом аквариуме я отрезан от всех новостей. Что делать, съездить в министерство? Мне вспомнились удивленные взгляды («Ты, Карлос? У нас?.. Это не причина, чтобы терять голову...»). Я принял холодный душ и снова прилег.

Мне часто приходила на ум мысль, что жизнь стоило бы разделить на обозримые периоды. Положим, по пять лет. Всего, значит, в книге жизни будет двенадцать-тринадцать глав. Если оно так, я сейчас читаю уже девятую. А попроще — я старею. По крайней мере, по нашим понятиям. В Латинской Америке если и удается сделать карьеру, то лишь в молодости. Потом останавливаются, толстеют, выпускают пар, кто как. М-да, остывающие вулканы...

Но во мне ничего не погасло. Предстоит совершить немыслимо много. Я явился на свет со взрывателем замедленного действия. По-настоящему я начал жить в тридцать лет, когда исполнилась моя мечта и я стал горным инженером. Родители к тому времени умерли, никто мне не покровительствовал, я все прошибал собственным лбом. Прошло много времени, прежде чем я собрал необходимые для начала учебы деньги. Уровень зарплаты в пятидесятые годы был наилучшим тормозом для парней вроде меня. Я работал на кирпичном заводе, на нефтеочистном заводе, варил асфальт на строительстве дорог, а между делом крутил сигары, был помощником лаборанта на сахарном гиганте Пальма Сориана, водил электрокар на американской авиабазе Гуантанамо, где с грехом пополам научился объясняться по-английски. Под конец я продавал пишущие машинки в Сантьяго, меня взяли на полставки плюс десять процентов комиссионных с проданного. И мне удалось прорваться к учебе. При том условии, конечно, что мысль о браке я надолго выбросил из головы.

Когда мы прокладывали шоссе Байамо — Мансанилья, я часто поглядывал в сторону гор. Там во время второй мировой войны янки обнаружили огромные запасы руд: хромовой, медной, железной и марганцевой. Большую часть разведанных залежей они не трогали, оставляя в виде «стратегических резервов», но будущее за этими местами. Даже тогда раз в неделю из порта выходили рудовозы: янки беззастенчиво вывозили наше богатство в Соединенные Штаты. Должно ли так оставаться вечно? Самые большие прибыли янки давно выколачивали не из сахара и бананов, а из нефти и руды, — такой вывод сделал я из книг, которые читал по вечерам. Поскольку на Кубе не было ни горного института, ни техникума, мне пришлось повторить путь нашей руды. В Питтсбурге с тебя подошвы рвали на ходу, мои сбережения растаяли, как мороженое. Когда однокурсники разъезжались на каникулы, я зарабатывал на будущий семестр и на оплату комнаты в рудниках в Мичигане, на медном руднике в Роки-Монтане или на крупнейшей молибденовой шахте мира в Климахе, штат Колорадо.

Наступило время корейской войны, конъюнктура в Штатах поднялась, предприятия работали с полной загрузкой, и горнякам жилось отлично. Правда, цены подскочили вдвое, но зарабатывали ребята в пять раз больше, чем у нас на Кубе. Организация труда у них продумана до мелочей. Со временем я осознал, что такое дух коллектива и что они называют производственным климатом. Поведение инженеров мне импонировало: они изображали из себя «добрых друзей» рабочих и добивались успеха. Конечно, одного «Джим, как дела дома?» или «Джо, как поживает малыш?» тут мало, фальшивый тон распознается сразу. Но за начальника, который в случае чего вступится за рабочих, те были готовы на многое. И я решил взять пример с таких инженеров.

Закончив университет, я вернулся домой. Куба была раем для предпринимателей, «так точно, сэр». Они набирали рабочих, диктуя свои условия, — голодающих безработных было хоть отбавляй. Но мой диплом произвел необходимый эффект. Я стоял перед генеральным директором — свежевыбритый, на голову выше остальных и опускать ее не собирался: я сам себе хозяин, чего мне стесняться...

— Мистер Паломино, — сказал мне босс, — мы добываем здесь марганцевую руду в сложнейших геологических условиях. В вашей Сьерре-Маэстре опасные тектонические сдвиги, — он посмотрел на меня так, будто в этом вина кубинцев. — Мы поднимаем за смену двести вагонеток. Могло бы быть и триста, если бы ваши земляки работали поосновательнее. Надеюсь, вы найдете способ донести до них мою мысль. Ладно, покажите-ка, чему вас научили в Штатах!

Я понял его слова буквально и подружился с рабочими. Сначала я возглавил шестой забой. Вскоре я знал по имени каждого из сорока горняков, мы поняли друг друга, выросла выработка — выросла и зарплата. Меня назначили начальником штрека и стали приглашать на совещания. С этого и начались неприятности, ибо я стал предупреждать их о возможных катастрофах. Дирекция экономила на всем, особенно на пропитанном крепежном лесе, от которого во многом зависела наша безопасность. Длинные стволы не влезали в подземную клеть, и каждый раз, когда подвозили крепежный лес, приходилось снимать крышу с клети, а, из-за этого понижалась дневная выработка. Но я не сдавался.

— В нашей профессии, мистер Уилер, — сказал я главному инженеру, — некоторые ошибки можно сделать лишь однажды.

Я стоял на своем, они — на своем. Буквально спустя месяц после этого разговора я не смог совсем предотвратить, но избежал самых серьезных последствий обвала. Погиб один человек, а могло засыпать семнадцать.

На поверхности главный инженер Уилер пожал мне руку:

— Мистер Паломино, дирекция благодарит вас за образцовую работу. Вы предупредили панику в шахте и, рискуя собственной жизнью, помешали ее затоплению.

— А вас следует поблагодарить, что до этого дело дошло, — ответил я, смертельно усталый. — Дешевая проходка, да? Улучшаете экономические показатели за счет жизней горняков, да? — Наверное, для разговора с ним это был неподходящий тон. — Если вы джентльмен, сэр, вы выплатите тройную премию парням, которые соорудили там этот чертов завал, чтобы вода не прошла!

Он пробежал глазами текст моей объяснительной записки:

— Ваш английский язык нельзя назвать безукоризненным. Старший инженер Томсон отредактирует этот текст.

Они намеревались затушевать причины катастрофы и продолжать вести дела по-старому. Моя речь напоминала обвинительную речь прокурора, пока с мистером Уилером, который и без того тяжело переносил наш климат, не случился сердечный удар. Вскоре после этого он умер, став жертвой несостоявшегося наводнения.

Мне создали репутацию подстрекателя, в личном деле появились первые пятна. Затем отдел кадров понизил меня до должности мастера-взрывника, великолепно решив тем самым «проблему Паломино».

Они не раз и не два обещали вернуть меня в шахту. Но время шло, а кроме одиночества в горах и воскресного разгула в Сантьяго, я ничего не видел. В феврале пятьдесят седьмого концерн прислал своим геологам карты, где были обозначены районы, которые партиям предлагалось избегать. Доктор Вуд заблеял по-козлиному и продолжал идти своим маршрутом. Слово «партизаны» ему ничего не говорило. Его взбалмошность привела к тому, что неделю спустя нас остановила посреди дороги группа бородачей. Забрав у нас динамит, они расплатились наличными. Они мне сразу понравились. Вот она наконец, настоящая жизнь! Я шепнул им:

— Компаньерос, если вам снова потребуется динамит...

Вот так начались события, заполнившие восьмую главу книги моей жизни, самую красочную из всех. Промчались эти годы, открылись страницы девятой главы, а цифра «девять» никогда не была для меня счастливой.

Сорок один — тяжелейший возраст. Ты слишком молод, чтобы управлять провинцией, и слишком стар, чтобы извиняться на каждом шагу за ошибки. Как раз в подходящем возрасте, чтобы пошаливало сердце, но слишком молод, чтобы признаваться в этом. Достаточно опытен, чтобы распознавать дураков, но не наделен еще терпением, чтобы их выносить... Я смотрел на потолок, видел там какие-то мрачные картины... Где-то в моих действиях скрывается ошибка, страшное заблуждение. А некоторые ошибки можно сделать лишь однажды.

Без десяти пять зазвонил телефон. Я снял трубку, услышал чье-то дыхание, но не назвал себя. Они следят за мной, как и в прошлый раз, продолжают зачем-то эту бессмысленную нервотрепку. Успели, видишь ли, выяснить, что я поменял комнату. Через несколько минут — торопливый стук в дверь. Я вскочил, будто меня стеганули по шее плетью. Перед дверью стояла Инес — светловолосая, застенчивая, с детской улыбкой.

— Ты не хочешь меня... впустить?., — спросила она. — Я тебя обыскалась, Карлос. Ищу тебя с двенадцати ночи!

Она быстро переступила через порог, вся наэлектризованная, как и тогда в лифте. Инес сообщит обо всем в отдел Г-2, прекрасно, теперь это уже несущественно. Она, кажется, знает, что мне обо всем известно, так что будем не разговоры разговаривать, а... Я внимательно посмотрел на нее и снова ощутил приятный запах свежести — не то детской присыпки, не то душистого сена, — исходящий от нее. Может быть, она последняя женщина в моей жизни.

— Вот, значит, где ты спрятался, на самом верху, — захихикала она. — Стучу в одиннадцать-тринадцать — открывает девушка. Вылупилась на меня и не сказала, где ты. Твоя любовница, да? Гм, она красивая, кожа у нее светлая, и фигура получше моей... — Ее длинные коричневые руки нарисовали в воздухе силуэт Даниелы.

— Закрой рот, Инес, — сказал я. — Садись, располагайся, сними, если хочешь, туфли...

Без туфель она казалась совсем крохотной, одной из тех миниатюрных женщин-статуэток, которые мне всегда нравились. Взяв ее на руки, я сел с ней на постель. И все-таки не удержался, спросил:

— Ты тоже в милиции, как твой Эстебан?

— Он не «мой Эстебан». Я его ненавижу, Карлос. Дай мне сигарету, Карлос. Он очень опасен... и труслив.

Мне вспомнилась сцена на крыше.

— Я знаю, малышка. Давай поговорим о тебе. Что ты собираешься написать в донесении? Тебе-то я ничего не рассказывал. Разве что напишешь, что в определенном смысле у меня все о’кэй. Мелковато как-то для Г-2.

Ее передернуло, как от удара током.

— Какое отношение к этому имеет Г-2? — взорвалась она. — Не повторяй этого больше, я и так боюсь до смерти! Я так рада, что ты настолько облегчил нашу задачу...

— Что я сделал?

— Ты сам очистил мост, «Тумбу катро». Ему ведь поручили подбить тебя снять оттуда части. Он и не догадывался, что ты давно на нашей стороне и сам принял такое же решение. Ты еще хитрее, чем он, Карлос.

Словно кто-то разбил о мою голову громадный лист стекла. Я провалился в глубокую мрачную пропасть. Хотя Инес прижалась ко мне, она отодвинулась куда-то в бесконечную даль. Она казалась мне крохотной, едва заметной, и слова ее падали, как камешки в темный колодец, и до меня доходил только их плеск. Смысл я воспринимать отказывался. На некоторое время я погрузился в полнейший мрак. Я, я снял роту с «Тумбы катро», и я — на их стороне! Эстебан не из Г-2! Он враг! И я попался в его ловушку! Я не хотел ни слушать, ни говорить, и все же разговор продолжался:

— А тебе предстояло позаботиться, чтобы я не передумал, так ведь?

— Точно! Ты на меня не сердишься?

Она деланно улыбнулась и встала. Я спросил:

— Он еще стоит на посту у главного входа?

— Нет, Эстебан отпросился и после полуночи ушел. Что-то, наверное, случилось, Карлос.

— Еще бы! Который час?

— Скоро светает, — ответила она. — Над маяком появилась розовая полоска.

Медузы и водоросли. На меня глазела рыба. Пузырьки воздуха — меня медленно выносило на поверхность. В рот мне словно набили осколки стекла. Тысячи осколков с острыми краями. Светает. Значит, уже поздно. Дрожь сотрясала меня до мозга костей. О боже, значит, все было совершенно иначе, чем я вообразил! Когда Эстебан исчез после разговора в солярии, он ни милицейской рубашки не надевал, ни моих телефонных разговоров не подслушивал, а поспешил к своей банде и сообщил, что мост не защищен. И один из их подпольных передатчиков передал эту новость за море. Около двенадцати ночи шифровка попала в главную квартиру контрреволюционеров или в штаб армии вторжения. Как это я сказал ему:

— Да, черт побери, все так и есть, я снял оттуда роту Б, но только до завтрашнего полдня.

Проклятый жалкий идиот! С неимоверной остротой осознал я всю глубину моего заблуждения; его смертельные последствия. Такой ошибки исправить нельзя! Эти не станут ждать до полудня. Они будут штурмовать объект в сумерках. Может быть, как раз сейчас, в эту секунду, они набросились на часовых... Из глаз потекли слезы, я сунул в рот кулак. Ответные меры принимать поздно. Смерть компаньерос будет на моей совести! Вся кровь бросилась в голову, я задыхался. Они там, на мосту, умирают, а ты лежишь здесь! Предприми же что-нибудь, ты их команданте, они тебе доверяют, а ты даешь им истекать кровью!

Рядом зажурчал душ. Я натянул сапоги, потянулся за пистолетом — его нет. Как быть, как ответить ударом на удар? Вырваться из этого аквариума, найти машину, помчаться в военное министерство, зашифровать и передать радиограмму с приказами, но кому? Рамону, который с ротой Б преследует «червяков» у Пипо-Оркидеа? В его машине нет приемника. Поднять по тревоге штабную роту в Эсперансе? До «Тумбы катро» им не меньше полутора часов езды... К тому времени дело будет кончено, все часовые лягут мертвыми. Ловушка захлопнулась, из нее не вырваться. Да и как обосновать новый приказ? Оперативный отдел требует отчета о любой передислокации войск, а капитан настроен против меня. Сообщить ему, откуда эта информация, исповедаться ему во всем? Они арестуют меня на месте. Что я в конце концов поделываю в самой дорогой гостинице Гаваны, когда повсюду громыхают громы и молния уже ударила в «Тумбу катро»?

Вошла Инес, завернувшаяся в махровое полотенце, обняла меня и проворковала:

— А тебя я и вправду полюбила.

Полотенце соскользнуло с плеч, по темной коже катились жемчужины воды.

— Ладно, ладно, малышка, — сказал я.

Она не виновата... Инес была всего лишь приманкой, ей приказали удерживать меня в столице до тех пор, пока удар не будет нанесен. Она даже не представляла, какой опасности себя подвергает. Они подстроили мне самую старую ловушку на свете. Но сработала она все-таки нечетко. Инес появилась у меня слишком поздно, а по своей наивности выдала вдобавок весь их замысел. Но для такого кретина, как я, оказалась достаточной и столь несовершенная конструкция ловушки!

— Ты уже одеваешься? — спросила она, прижимаясь. — Мне уйти?..

Я не ответил. Как мне оправдываться, чем объяснить случившуюся катастрофу, если ее не удастся предотвратить? Никаких оправданий быть не может, все факты против меня. Компаньерос убиты. Значит, и моя жизнь ничего не стоит, она разлетелась вдребезги! «Тумба катро»! Я взял мост штурмом и удержал его, за это Фидель присвоил мне звание команданте. А за сдачу моста с меня сорвут погоны, посадят в тюрьму на острове Пинос или расстреляют в форте Кабанья. В любую секунду могут постучать в дверь. Совершенно бесполезно убеждать их, что я снял роту с моста по случайному стечению обстоятельств, что о предательстве не могло быть и речи. Какая, по сути дела, разница?.. Начальник штаба специально подчеркнул важность этого объекта. И вся ответственность лежит на мне. По неведению ли, с умыслом ли — я помог врагу. Как это выразилась Инес: «Он и не догадывался, что ты давно на нашей стороне...» Она попала в точку, практически я оказался в лагере контрреволюции. Вот как скоро это делается! И никакого выхода я не вижу. Паломино — предатель! К стенке его!

Нет, это не укладывается в голове, я не могу в это поверить. Безумие, бред сумасшедшего! В этом здании происходило заседание штаба, контрразведка обязана была все проверить, и работников гостиницы тоже. А вдруг Эстебан все-таки работает на Г-2, и сейчас меня опять проверяют? Нет. Нет и нет! Он моего приезда не ожидал, он узнал о нем от Даниелы. За такую соломинку нечего хвататься. Его милицейской рубашки оказалось достаточно, чтобы обмануть Г-2.

Революционные трибуналы неподкупны и неумолимы. «К стенке!» Боже мой, разве я заслуживаю смерти, разве я мог подумать?..

— Что ты собираешься делать? — спросила Инес.

— Убраться отсюда, — ответил я, не подумав. — Малышка, может быть, тебе придется мне помочь. Вы меня втянули в эту историю, ну и...

Я посмотрел в ее глаза без всякой надежды. О том, что произойдет дальше, я не догадывался.