Прелюдия 11

Глава 7

С тех пор как Ласаро попал в плен, одна мысль не оставляет его: Тони еще повезло, он хотя бы прихватил с собой одного на тот свет, а тебя взяли так, что ты им никакого вреда не принес. Ты старше, а попался как дурак, изображаешь сейчас вьючное животное, помогаешь врагу... Этот голос разъедал ему душу, как кислота, никакая усталость, даже сон не могли его заглушить. Сначала он надеялся бежать, выжидал удобного момента. Но у Фигераса всевидящие глаза, и правила он установил наистрожайшие. У Ласаро иногда появлялось такое чувство, будто Фигерас знает наперед все его расчеты, знает даже о том, о чем он еще не успел подумать. Ему давно стало ясно, что бежать он сможет, только если один из пяти это допустит. Отвернуться в сторону хоть ненадолго, потом промахнуться пару раз, но кто согласится?.. Несмотря на все промахи, они пока верят в свою победу.

А муке нет конца. Марш отчаяния. Шипы кустов, осыпи, жужжание москитов, язык стал как терка. Каждый шаг вызывает колотье в бедрах, дрожь, слабость. Господи, хоть бы они вышли на ровную дорогу, а то словно ступаешь по вздувшимся трупам! Когда приходилось карабкаться в гору, сердце клокотало у него в горле, при спуске мускулы как бы перетирались, он не в силах был больше удерживать груз, падал и лежал, не зная, пристрелят его или помилуют... Солнце казалось куском расплавленного свинца, капавшего на затылок и стекавшего между лопатками, все тело кричало от боли. Марш отчаяния — и не только для него. Он слышал, как Равело потерял равновесие и с проклятьями сбросил свой мешок, который покатился вместе с осыпающимися камнями прямо к его ногам. В поисках воды группа продиралась сквозь колючий кустарник (он был им по грудь), мимо висящих муравьиных куч, и расстояние между идущими все время увеличивалось.

Три дня назад Ласаро счел бы это подходящим шансом. Родригес плелся далеко внизу, видна одна соломенная шляпа. Но сзади идет Мигель — он не станет колебаться, чтобы доказать остальным свою верность.

Свои первые надежды Ласаро связывал с Мигелем. Поначалу казалось, что с ним одним можно говорить, не рискуя головой. Он не из этих, он не убийца, его просто обманули. А остальные, разве они не убьют его без малейших колебаний при первой же попытке бежать? О, он их знает. Прошлой осенью, когда они прочесывали горы, в руки «червяков» попали пятнадцать милиционеров, они их всех вздернули. Он видел собственными глазами, как снимали двух компаньерос, у каждого на груди по табличке с надписью: «Фидель, теперь ты можешь потрясти дерево!» Этой картины ему никогда не забыть.

Почему он никак, ну никак не может найти ключ к сердцу Мигеля? С ним надо говорить, как с ребенком, который многого не знает, а у него терпения нет, и он этим только отталкивает парня. Они с Мигелем рабочие, у них один язык — и все-таки их разделяет тот же ров, что и прежде. Чем темнее цвет кожи, тем тяжелее работа. Эти белые специалисты думали только о себе, о продвижении по службе, высокая зарплата их еще тогда испортила, что они знали о солидарности! Бросили страну, когда она впервые по-настоящему в них нуждалась, а вернулись бандитами — как же с ними говорить: хитрить или притворяться невинным ангелочком? Он никогда, ни при каких обстоятельствах на это не пойдет.

Позади него теперь поскользнулся Рико, упал под тяжестью ноши. Загремел камнепад. Рико не мог подняться без чьей-то помощи, в его мешке половина всей взрывчатки. Ласаро помог ему из последних сил. Несколько мгновений они, откашливаясь, стояли друг против друга.

— Порядком на тебя взвалили... ради свободы, — проговорил Ласаро.

— А у тебя есть для меня работа полегче?

— У меня? При твоих плечах? Тебя к себе латифундист возьмет — навоз вывозить. Или вон тот, ваш весельчак, даст тебе красивую униформу, и будешь у него в борделе вышибалой.

Рико промолчал; Ласаро заметил, как он отвел взгляд в сторону.

— Верь побольше. Шутки у него ничего себе, но работы тебе не получить. Из него работник, что из воробья, который конские яблоки поклевывает. Эти люди никогда в жизни по-настоящему не работали, а ты ходишь у них на поводке, как собачонка, подумай об этом...

Какой-то ком сдавил горло; рот горел от жажды, каждое произнесенное слово увеличивало боль, с каждой новой фразой он рисковал жизнью.

Они поднимались в гору, Ласаро держался вплотную за Рико. Надо вцепиться в него и не отпускать, такая возможность не повторится! Он не сводил глаз с черного потного затылка. Предаст он тебя? Ах, сколько мог бы ты сказать ему! Рико ошибается во всем, он страшно обманут. Вместо того чтобы бить латифундистов, он поднял руку на своих братьев. Для кого же делали революцию, если не для цветных деревенских пролетариев? Как он только может добровольно воевать против правительства, которое первым делом избавило беднейших от извечного горя? Что бы ему ни пообещали эти лжецы, ты должен раскрыть ему глаза любой ценой... Ласаро наклонился к нему и спросил:

— Рико, как получилось... что ты с ними?.. Ведь ты из Гватемалы.

— Брось! Ты и сам там не остался бы! Я хочу туда, где мне дадут жить, где я смогу заработать.

— Четыре доллара в день. И за такие деньги ты стреляешь в меня, а не в тех, кто виноват в твоем горе. И рискуешь вдобавок своей шкурой.

Рико оглянулся и прошипел:

— Надоел ты мне, как муха навозная...

Фигерас поджидал их внизу, у меловой скалы; рядом с ним стоял на коленях Родригес, а в сочной траве блестела его кружка. Наконец-то они дошли до воды! Под голубовато-зелеными листьями эвкалипта из камня сочилась тоненькая струйка воды, она иссякала рядом в луже, и Ласаро сразу заметил, что вид этой лужи отнял у всех рассудок, они обезумели. Никто не вспомнил, что его нужно связать, как всегда, во время отдыха. Мигель бросился в осот, но там уже лежал на животе Равело, он поднял мокрое лицо и заорал:

— Убирайся! Подожди, а то замутишь воду!

Рядом оказался Рико, они возились у лужи, как животные, пили, как животные... Это были больше не наемники, а хлебающие воду и отпихивающие друг друга звери, которые ничего вокруг не замечали. Фигерас трижды повторил:

— Сначала Пити, потом Мигель, потом Рико. — Пока Рико встал, двое других продолжали бодаться и урчать.

Ласаро сбросил рюкзак. Еще позавчера он попытался бы использовать такую ситуацию, но сейчас слишком ослабел. Не напившись воды, ему и ста метров не пройти. Эти ноги, эти колени... а ведь ему нужно вскочить, отбежать в сторону, пригибаться, когда они начнут стрелять, менять направление, сбивать со следа... Нет, это невозможно — его колени сделаны сейчас из резины, а ног он вообще не чувствует. Но если так, то почему он не схватит карабин Мигеля, который лежит вон там, в траве, не сорвет предохранитель и не выпустит очередь в человеческий клубок у источника? В магазине двадцать пять патронов, если повезет — он перещеголяет Тони, не одного на тот свет отправит. А потом — что ж, пусть пристрелят, раз у него все равно нет сил на побег. Кровь застучала в висках; он представил себе мысленно, как лежит карабин, смотреть в ту сторону больше нельзя. Ласаро знал эту систему, на таких американских карабинах они упражнялись в Росалесе, пока не прибыло чешское оружие. Как только карабин окажется у него в руках, главное будет сделано — одного-то он уложит! Лучше всего Фигераса, без него группа распадется. Чего ты ждешь? Давай, не трусь!

Ласаро оперся руками о землю, приготовился, все в нем было готово к прыжку. Кто-то обошел вокруг лужи. Фигерас! Он наклоняется над карабином... Это что-то страшное: Фигерас не мог поймать его взгляда, Фигерас угадал его мысль, как угадывал уже не раз... Перед глазами пошли круги, рубашка прилипла к телу, он почувствовал смертельную слабость. Все пропало, с этим человеком ему не равняться, он видит людей насквозь.

Когда Ласаро открыл глаза, Фигерас как раз нагнулся к Рико, постучал пальцем по плечу и спросил, к ужасу пленного:

— Что такое у вас там произошло? О чем вы говорили, ты и «голубая рубашка»?

Ласаро затаил дыхание: сейчас все решится. Рико ответил не сразу, он стоял, как-то согнувшись, в привычной позе готового повиноваться человека, ворошил свои курчавые волосы.

— Я... ничего, — протянул он. — Что он там болтал, я все позабыл.

— Вот как?

— Честно, Серхио. Когда так охота пить, весь мозг усыхает, ни черта не запомнишь.

Тихо, только стрекочут кузнечики. Сердце Ласаро сильно стучало. В чужой музыке зазвучала новая мелодия! Эти несколько последних слов несказанно обрадовали его. Он пополз в сторону лужи, уткнулся лицом в растоптанную траву. Воды нет, одна грязная жижица. И сверху ничего не стекало: они подставили под струйку полевую флягу. Но все равно приятно лежать так, сунув пальцы в прохладные мокрые камешки.

— Все, да? — спросил Рико, когда он поднялся. — Доволен?

— Поплавать в бассейне «Гаванского яхт-клуба» было бы приятнее, — ответил он.

Он слишком повысил голос; услышав эти слова, Родригес расхохотался:

— Как же, так они тебя туда и пустили!

— Я там бывал. И не один, а даже с женой, — сказал Ласаро. — Она такая же черная, как Рико.

В ту же секунду он понял, что переступил черту. Лицо Родригеса исказилось, его взгляд не сулил ничего хорошего. Пожалуй, только двое из всех бывали в клубе: латифундист и он. Ему вход обошелся в несколько сентаво; вступительный взнос Родригеса был никак не меньше двух тысяч песо.

На плечо Ласаро легла рука.

— Пойдем-ка, человече, — Фигерас отвел его в сторону, неожиданно остановился и скрестил на груди руки. — Я наблюдал за тобой и знаю теперь, что к чему... — Он говорил отрывисто и пугающе тихо. — Ты со вчерашнего дня пристаешь к Мигелю. Сегодня утром нагнал скорпионами страху на Пити. А теперь ты взялся за черного, натравливаешь его на нас. Ты коммунист, не так ли? Но я думаю, жить тебе не надоело?

— Си, сеньор, — ответил Ласаро.

— Значит, мы поняли друг друга?

— Си, сеньор.

Больше ему нечего было сказать. Он должен выжить. Дождаться того момента, когда банда изготовится нанести удар. А тогда он поможет уничтожить ее.