Прелюдия 11

Глава 5

По дороге в гостиницу Паломико размышлял, кого они могли на него натравить. Странно, он еще способен думать об этом с таким спокойствием, будто речь шла не о нем. Он сам, возможно, и выдохся, но мозг работал четко и был способен вспарывать явления жизни, как скальпель хирурга вскрывает тело. Он достаточно часто сталкивался с проблемами контрразведки, чтобы знать, как осторожно обращаются с теми, кого только подозревают — порой неосновательно. Изучают их распорядок дня, интересуются личной жизнью, обращаются к событиям прошлой жизни, перепроверяют людей, с которыми он связан по службе и во внеслужебное время. Действуют тактично, кружат вокруг такого человека кругами, пока постепенно не обнажается его ядро, хотя сам человек этого вовсе не замечает... И в этом смысле Рамон вел себя по отношению к нему неверно: приставили, так и веди себя соответственно. Нет, неподходящий он для таких дел человек. Наверное, поэтому его и заменяют лейтенантом Акостой.

Паломино приспустил боковое стекло, откусил кончик сигары; спичка в его руке не дрожала. К чему психовать? За ним нет ничего такого, что он должен был бы скрывать или чего мог бы стыдиться. Ну, может, все-таки кроме истории с Инес. A-а, какие пустяки...

Надо смотреть фактам прямо в глаза. Паломино отдавал себе отчет, что в такое время контроль сверху за действиями отдельных военачальников необходим. Но когда у орудий стоят неумелые наводчики, они могут накрыть огнем своих. Снаряд убивает человека, а от оскорбления он каменеет.

Когда Карлос совсем опустил боковое стекло, ему показалось, будто он услышал, как что-то глухо зашипело и загудело. Впервые он уловил этот звук, выходя из министерства. Может, это просто гудит в голове? Они проехали мимо коралловой глыбы, на которой стояла гостиница «Насьональ», роскошное строение двадцатых годов. А рядом плакат — советские солдаты рядом с ракетами и счетверенными зенитными установками.

Карлос беззлобно подумал: за команданте провинции уследить трудно, у него слишком велика свобода передвижения. Буря миновала, он успокоился, время во всем разобраться трезво. Очевидно, они намерены посадить к нему в штаб свое доверенное лицо, по возможности приближенное к нему. Лучше всего будет, если донесения о его линии будет составлять начальник штаба: встречаться им придется ежедневно вплотную, так что знать он будет немало. Красивая женщина тоже может узнать многое... Последнюю мысль он немедленно отбросил: нет, Даниела к этому отношения не имеет.

Ни в одном окне американского посольства не горит свет. А где звездно-полосатое знамя? Перед широкой каменной лестницей висел красный флаг с жирным белым крестом.

— Останови-ка, — приказал Паломино. — Что тут такое произошло?

— В этой коробке, — осторожно притормозив, ответил водитель, — с сегодняшнего дня сидят несколько швейцарцев, это их флаг, и они же представляют у нас теперь интересы янки. А последние янки убрались домой еще утром.

Паломино вышел. Уловил слабое дуновение ветерка с моря, едва слышный шепот прибоя. На парапете сидит влюбленная парочка. Когда он оглянулся, свет неоновых реклам ослепил его. Как в самые мирные времена, огни кричали что-то призывное в море, в Мексиканский залив, а внизу под ними в шесть рядов катили автомобили. Он с трудом пробрался между ними через Малекон. В маленьком зеленом скверике напротив посольства оборудовали бункер. Сквозь прорези в нем милиционеры наблюдали за опустевшей бетонной коробкой, из которой посол Вонзал вместе с тремя сотнями сотрудников плел интриги против революции... И вот они ушли, непостижимо! Кеннеди прервал дипломатические отношения! Он стоял с сигарой в руках, и вдруг снова услышал это шипение. Оно поднималось из моря, перелезало через парапет, пробивалось сквозь шум автомобилей — чудовищно низкое и монотонное. А ведь волн почти нет, он видел это по отражению света в воде, на море почти что гладь. Загадочный, всепроникающий звук.

Вернувшись к машине, спросил:

— Ты тоже слышишь?

— Что именно, команданте?

— Этот звук...

Но юноша ничего не слышал. Откинувшись на спинку сиденья, Карлос закрыл глаза. Очевидно, он здесь единственный, кто вообще что-то слышит. Или это действительно самовнушение? Может, он спятил — у всех это начинается по-разному?

Водитель свернул против движения и остановился под бетонным козырьком гостиницы «Сан-Ремо».

Вот она снова, скульптура с птицей. Двое часовых перед входом ; гигантский холл с дверями в бар, ночной клуб, особые интимные залы. Мир вчерашнего дня, перед тобой будто фильм прокручивают, а под потолком звучит музыка — тоже из старых фильмов. На сей раз солдат больше, чем гражданских. Зал для азартных игр закрыт. Перед экраном телевизора столпились милиционеры, не сводят глаз с изображения. Выступает Фидель. Проходя мимо, Карлос уловил последнюю фразу:

— ...давайте же вновь докажем нашу решимость! Пусть наемники явятся когда угодно — мы все как один, гордые нашей революцией, будем защищать эту революцию простых людей до последней капли крови...

А у стеклянной северной стены здания его ждали на диване Даниела, священник и ординарец Хулио.

Карлос небрежно помахал им. Он прикипел взглядом к стойке администратора: от самого входа он углядел седую гриву волос.

— Добрый вечер, команданте! — Эстебан пододвинул ему по стеклу стойки ключи. — Вы опять на одиннадцатом.

Паломино взглянул на номерок — 11-13. На какое-то мгновение он потерял дар речи. Значит, этот субъект был осведомлен о его приезде и оставил тот же номер, что и в прошлый раз. Вспомнил, как Рамон спросил вчера: «И где тебя можно будет найти? Снова в комнате одиннадцать-тринадцать?» Эстебан чиркнул спичкой, дал прикурить.

— Команданте, у вас будут еще пожелания?..

— Да, — ответил Паломино грубо. — Пришлите ко мне вашу черную блондинку. Инес Лоренсо. Но прежде всего я хочу поговорить с вами, и лучше всего немедленно.

Эстебан кивнул, ни один мускул не дрогнул на его хищном лице. Сделав какую-то пометку на листе бумаги, он вышел из-за стойки. В лифте Паломино покрутил ключом перед глазами Эстебана:

— Вспоминаете Сантьяго зимой пятьдесят шестого? Тогда такие ключи стоили тридцать песо!

— Ну, это старые истории...

— Я тогда чуть не избил вас. Не окажись военный полицейский вашим сообщником.

— Надо стараться ладить с властями.

Эстебан был бледен; может быть, это в лифте было такое освещение.

— И вам это удалось опять, — проговорил Паломино. Он поймал на себе испытующий взгляд, понял, что Эстебан нервничает: это доставило ему удовольствие.

Лифт проскользил мимо цели — как и в прошлый раз, Эстебан остановил на последнем этаже.

— Можно, я пройду вперед? — спросил он. — Мне хочется что-то вам показать.

Прошли в солярий. Темень, никого, по-видимому, нет. Карлос споткнулся о лежак, чертыхнулся. И снова услышал шипение. Оно набросилось на него со стороны моря, как дикий зверь. Этот звук отражался от ночного неба, будто от великанского зеркала. Он заметил у горизонта, левее маяка, играющие огоньки, над морем появился луч, задрожал, погас... Низкий, раздражающий звук. Весь воздух, казалось, был наполнен им одним. В голове невыносимо гудело, вот-вот она треснет.

— Это карибский флот, — сказал Эстебан, — с первой авиаматкой с атомным двигателем в мире. Не каждый день такое увидишь... А звук нервный, неприятный.

Паломино быстро разобрался в происходящем. Маневры в Карибском море — отвлекающий финт. Огромная змея лежала во Флоридском проливе, а опасность угрожает с севера. Он жевал огрызок сигары, вслушиваясь в ночь. Ворчащее тысячеголовое чудовище — что, если оно поползет на остров?

— Подтвердилась ли тогда моя скромная информация? — спросил Эстебан вежливо. — Как обстоят у вас дела, команданте?

Паломино присел, уперся подбородком в ладони. Вот оно, решительное мгновение. Как его лихорадило, как он горел желанием сорвать маску с этого типа, как хотелось высказать все свое презрение! И куда же подевалась вся ярость? Исчезла, испарилась, после одного этого вечера она показалась ему бессмысленной. И для того чтобы Эстебан подтвердил его подозрения, закинул удочку:

— Не притворяйся дураком. Ну да, «червяки» у меня. Ваш Рамон загнал их к Пико-Оркидеа.

Улыбка Эстебана потерялась в резких морщинах у подбородка, он приоткрыл рот. Быстро оглянулся и сел на лежак напротив. На лицо Эстебана падал зеленый свет от рекламных огней на крыше гостиницы. Они как бы сообщали карибскому флоту трижды в минуту, что здесь находится «Сан-Ремо». Наконец он спросил:

— Кто прикрывает «Тумбу катро»?

Паломино вздрогнул. Ага, значит, им уже и это известно! Я вспомнил, как начальник штаба в приемной перед конференц-залом сделал у моста пометку и предупредил:

— Здесь нужно усилить охрану, Карлос...

Паломино поразило, что отдел Г-2 занимается даже тактическими планами. Очевидно, в последнее время их обязали контролировать и командный состав. Хорошая секретная служба вникает, похоже, во все вопросы: и в дела противника, и в дела своих людей. Надо с этим смириться. Его совесть чиста, пусть проверяют, пусть следят... И все же как неприятно! Он встал и выдавил из себя:

— Да, черт побери, все так и есть, я снял оттуда роту Б, но только до завтрашнего полдня, понял?

— Понял. — Эстебан смотрел на него снизу, голова его была сейчас в тени.

Паломино, сам того не ожидая, схватил его, поднял на воздух и затряс.

— Мерзавец! — прохрипел он. — Еще один вопрос, одно единственное слово, и я убью тебя!

Он ударил его о скат крыши, Эстебан сполз вниз по решетке, за которую успел ухватиться.

— Тогда вы пропали, — прокашлял он, и на него снова упал зеленый отсвет.

Несколько секунд Паломино наслаждался страхом Эстебана. Как он дрожит в его руках! Зеленое искаженное лицо, отвратительное, как у утопленника. Он отпустил его и вытер ладони о рукава рубашки. Ну какой прок в том, если он прижмет Эстебана к ногтю? Это же медузы — ни хребта, ни характера, одна мстительность... К чему выходить из себя, яриться? Незачем показывать свои чувства; от него требуют повиновения, дисциплины, самокритики — что ж, он будет держать себя в положенных рамках... Когда он оглянулся на море, шипение оттуда усилилось, воздух начал как бы подрагивать. Он подавил горевшее в нем возмущение. Эстебан сообщит о разговоре с ним в отдел Г-2, и его навсегда оставят в покое.

— Я поеду один, — остановил он Эстебана у лифта жестом руки. — Подождешь следующего.

— Как угодно, команданте. Спокойной ночи... — Страх еще не отпустил его...

Паломино остановил лифт на одиннадцатом этаже, открыл комнату, сел на постель. Включил легкую музыку, но рассеяться не мог. Почему именно эта комната, одиннадцать-тринадцать? О, он догадывался о причине. Значит, его все-таки проверяют! Войдя в ванную, пустил на запястья ледяную воду. Потом принялся искать подслушивающее устройство. Легкая полированная мебель облегчала поиски. Он начал с туалетного столика у постели — и сразу нашел, что искал. Микрофон был спрятан под абажуром ночника, он не стал к нему прикасаться. Крохотный, гораздо меньше тех, что есть у них в Эсперансе. Последняя американская модель. Да, техника на месте не стоит. Но вмонтировали они микрофон по-дилетантски. Провод уходил под кровать и исчезал в отверстии кондиционера. Карлос недобро усмехнулся. Вырвать, показать им завтра в штабе, как они халтурят? A-а, это может только усилить подозрения — с чего вдруг ему, мол, вздумалось искать звукозаписывающее устройство?

Он силился вспомнить, о чем они говорили в прошлый раз в этой комнате. «Что выпьем? Дайкири?..» — «И подарка для тебя нет, Инес...» Сущая ерунда! Если они рассчитывали, что он начнет развлекать девушку содержанием секретных директив или планами развертывания, он их разочаровал. Но теперь как-никак ясно, что они о нем думают и почему встретили в министерстве с таким холодком. «Ни один революционер не сможет устранить беспорядков, если он не сделает этого чистыми руками».

Боже ты мой, что они, монахи? Нельзя, что ли, завести связь с женщиной? Конечно, он нарушил новые нормы морали, не удержался. Но ведь нормы устанавливаются не на века, они изменяются, а он продолжает оставаться самим собой. Во время гражданской войны он полностью подчинялся суровым порядкам. Кто тайком, без разрешения сбегал к девушке, тот нарушал дисциплину, ставил под угрозу безопасность остальных, и его исключали из движения. Если у кого в сьерре рождались дети от местных девушек, он обязан был жениться, чтобы не уронить чести революционера. А за насилие полагался расстрел...

Черт побери, встречаться с Инес теперь незачем. Она всего лишь орудие в их руках, быть может, даже бессознательное, нелепо устраивать ей сцену. Для ребят из Г-2 такое представление тоже интереса иметь не будет. Он уже протянул было руку, чтобы позвонить Эстебану, и вспомнил о Даниеле. Эти трое еще внизу и ждут!..

Спустился в вестибюль. Эстебана не видно. Шеф по приему гостей объяснил, что Эстебан оставался на службе до одиннадцати вечера; с полуночи он стоит на посту перед гостиницей.

— Как, он и в милиции тоже? — вырвалось у Паломино.

Бог мой, что за комедия! Ему вдруг захотелось выпить, как-то залить горечь сегодняшних пилюль. Но подобный заказ вызвал бы удивление, почти скандал. Вот уж что совершенно излишне. Революционер не пьет — тоже один из их законов.

— Две трети нашего персонала добровольно вступили в милицию, команданте, — заметил тот с гордостью.

Паломино бросил взгляд на часы — четверть двенадцатого. Конечно, Эстебан скрывается от него; может быть, сидит на другом конце своего бездарно спрятанного провода, навострив свои грязные уши...

Он вернулся в вестибюль и направился к стеклянной стене, где сидели его спутники. Даниела сделала ему незаметный знак, который растрогал Карлоса и одновременно навеял непонятную грусть. В ее жесте было столько доверия, что он сразу вспомнил, с каким уважением и теплотой относятся к нему люди в Эсперансе и в сьерре. Но теперь он уже не мог отделаться от ощущения, будто неотвратимо удаляется от них. Он посреди какого-то таинственного потока, и что бы ни делал, поток уносит его прочь от друзей, тащит к тем, кого он презирает. Карлосу казалось, что пучина затягивает его. Он допустил непоправимую ошибку, это точно. Если бы знать какую.