Прелюдия 11

Глава 1

Мигель чувствовал себя прескверно. Вот уже несколько часов, как ничего, кроме резкого гудения мотора, нервного разговора да качки. Нос яхты показывался из воды, задирался, срезал гребень волны и снова погружался в сине-зеленую воду. И так без конца. «Кабаллито-дель-дьябло» — «Чертов конек» скакал по морской зыби Атлантики, и все сошлись на том, что эта спортивная яхта с низкими бортами — одиннадцать шагов в длину, три в ширину — ведет себя нормально. Конечно, для круизов между островами она годится, но для морского похода — ни в коем случае. С тех пор как в утренних сумерках они отвалили от причала в Сан-Амбросио, у Мигеля было предостаточно времени познакомиться с лодкой. Правда, разбирался он в этом не очень. Его земляки всегда жили спиной к морю, которое их окружало. Молодой, крепкий парень, он толком не умел плавать. Зато его интересовало все, связанное с техникой.

Он долго наблюдал за игрой стрелок на приборной доске рулевого, которые показывали температуру воды за бортом, наличие бензина, давление в двигателе; количество оборотов доходило до 4000. Здесь — компас, там — насос. Вот и все, на что стоило посмотреть. И Мигель, которого знобило, забрался в каюту. Что будет, спрашивал он себя, если начнется шторм? И необязательно тайфун, вроде урагана «Элла»: обыкновенного крепкого ветра достанет, чтобы справиться с «Чертовым коньком». Разве мертвая зыбь не плохое предзнаменование?

Он выглянул наружу, стараясь отыскать какую-нибудь неподвижную точку. Облака словно набрасывали на солнце вуаль, потом оно совсем терялось на небосводе, а несколько погодя он снова видел его тусклый злобный зрак. Вода стала свинцово-серой, приобрела враждебный блеск. В ней кишели акулы. Но, как его ни била дрожь, как ни муторно было в каюте, он каким-то необъяснимым образом был счастлив. Мигель не в силах был жить больше на чужбине; сейчас он на пути к дому. Другие тоже возвращались обратно, но у них все иначе, они не мечтают, они говорят. Что бы ни ожидало их дома — родители, друзья, былая богатая жизнь, — такой девушки, как Даниела, у них нет.

Стоило им пройти мимо любой из белых прогулочных яхт, как он вспоминал о ней. И еще тогда, когда в нагрудном кармане похрустывало ее письмо. И золотая цепочка в конверте тоже напоминала о Даниеле, потому что ее вместе с медальоном подарила она — на день рождения, в двадцать лет. Боже, тому уже два года! Тогда, незадолго до победы, им, казалось, принадлежало все вокруг. Да, а потом все пошло шиворот-навыворот. Только он никогда не переставал думать о Даниеле. Он допустил страшную ошибку, расставшись с нею.

— Мыс Крус мы должны были обойти давно, — послышался снаружи голос Фигераса.

— Здесь есть течение... — ответил капитан.

— А вы сверились бы по секстанту, — предложил Родригес.

— Единственное, что ему в этой штуковине нравится, так это первые четыре буквы, — прокаркал Равело, и все рассмеялись.

Мигель молчал. Эти люди его мало интересовали. В группе он оказался вчера: им потребовался специалист. Ему нравился только Серхио Фигерас. Его называли тентьенте — лейтенант. Он был с Фиделем в Сьерре-Маэстре. Лучшего проводника и придумать нельзя. Серхио показал им место высадки на карте — видно, он привык все объяснять толково. Они должны высадиться в точке, которая на американских картах называется Два камня; а в действительности, уточнил Фигерас, она называется Эскольос Хемелос — Двойной риф. Им нужно обогнуть два коралловых рифа, чтобы под их защитой высадиться на совершенно безлюдном отрезке побережья.

Мигель погрузился в воспоминания: с Даниелой они были знакомы с самого детства, вместе играли. А потом, после долгого перерыва, снова сблизились. Наверное, сначала был какой-то знак, неясное предзнаменование того, что они снова нужны друг другу. Может, слабый запах ванили, который приносил ветер с набережной, где она вечерами прогуливалась с матерью; или шелест платья, когда она по железной лестнице поднималась в кинобудку, где ее отец мучился с кинопроектором, а публика в зале орала и свистела. Или пряный запах ее кожи и тяжелые волосы, скользнувшие по его лицу, когда она помогала Мигелю приподнять проектор. Ведь все началось с того, что ее послали к нему, потому что отец мог потерять свою ужасную службу.

У старого сеньора Фонте был больной желудок. В те дни он служил директором кинотеатра в портовом квартале, который принадлежал к целой цепи игорных домов, кинотеатров и стандартизированных кафе. Хозяева-китайцы доили свою цепь почем зря. Кино это было душной жалкой дырой без вентиляции, и до полуночи в нем показывали грязные фильмы, три или четыре подряд, пока выдерживала аппаратура. Дрожащий сноп света пробивался сквозь серые табачные клубы, а динамик швырял в зал ошметки английских, французских или итальянских слов. Да и испанских слов здесь никто бы не понял. Иногда части закладывались в проектор не в том порядке, но люди в зале этого почти не замечали, они курили, пили и нежничали. Это была самая непритязательная публика всей Гаваны; пока на экране любили и умирали, она себя обманутой не считала.

Кинотеатр и его программы были таковы, что Эмилио Фонте и в мыслях допустить не мог, чтобы взять дочь контролером в зал, хотя семья нуждалась в каждом сентаво. Больше того, он сумел устроить шестнадцатилетнюю дочь в торговую школу. А потом, выучившись, она, стройная и подтянутая, каждый день после полудня выходила из климатизированного кассового зала «Ройал бэнк оф Канада» — совершенно недоступная для юношей своего квартала. Когда с ней заговаривали, Даниела не отвечала. Длинные черные волосы падали ей на спину, движения ее были мягкими, словно во сне, и, когда она проходила мимо открытых окон пивнушек, вслед ей слышался свист, а когда оказывалась у начищенных до немыслимого блеска витрин ночных ресторанов, шоферы и грузчики прекращали выгружать ящики с бутылками, толкали друг друга локтями, уставившись ей вслед. Она как бы шла по волнам запахов кофе, бензина и музыки из музыкальных автоматов — прекрасный темный цветок, к которому не приставало ни пылинки.

Но однажды поздним вечером он обнаружил ее за хромированной, захватанной сотнями рук стойкой кассы кинотеатра.

— Ах, это ты, Мигель, -- тихо проговорила она.

Ее рука дрожала, когда она протянула ему билет. Он видел капельки пота между бровями девушки, а в миндалевидных глазах гнездилась усталость. Он страшно удивился, увидев ее здесь. Несколько дней спустя Даниела, задыхаясь от быстрого бега, постучала в его дверь: он был единственным на всю улицу, кто мог починить проектор. После того как аппарат снова заработал, сеньор Фонте стал называть его Мигелито. Полгода спустя, когда отец умер, Даниела уже тоже называла его так, а он ее ми чинита — моя китаяночка — из-за раскосых глаз.

— ...Восемнадцать узлов, — донеслось с кормы. — А теперь семнадцать с половиной, — доложил Рико, негр, силившийся разобрать цифры на лот-лине. Никого, похоже, это не интересовало.

— И вот еще что, — проговорил в этот момент капитан Мак- Леш, — вы ударная группа, и вы знаете, на что идете. — В каждое слово он вкладывал зловещий смысл. — Не стройте никаких иллюзий. Если кого серьезно ранят, он парализует всю группу, станет угрозой для всех. В случае необходимости вам придется от него избавиться.

Кто-то саркастически заметил:

— Хорошо, что это сказали именно вы — вам-то возвращаться назад.

— Ну, я думал, правила игры вам известны, — пробурчал капитан.

Несколько последующих реплик Мигель не разобрал, а потом услышал голос Фигераса:

— Бросать мы никого не бросим.

Наступила пауза.

— Двадцать узлов, — доложил Рико.

Мигель видел, как линь скользил по его светлой ладони.

— Если дойдет до серьезной переделки... — начал Мак-Леш, но Мигель не слушал его: когда они высадятся, они будут делать то, что прикажет Фигерас. Капитан только доставит их до места. Но его слова насчет «серьезных переделок» заставляли Мигеля задуматься. Одна из полу-размытых временем картин-воспоминаний всплыла перед ним. Он снова увидел себя в минуту смертельной опасности, когда ему удалось выстоять — вместе с Даниелой и благодаря ей.

Был с ними еще третий, красавец Аурелио, ее двоюродный брат. Он разносил молоко и мыл потом бидоны, что приносило ему шестьдесят пять песо в месяц. Мать Даниелы просила его сопровождать Даниелу во время встреч с Мигелем и блюсти ее честь — у самой у нее не было на это времени и сил. Аурелио оказался настырным: он сам влюбился в кузину. Он носил бородку и был крепким парнем, лучшим боксером из всех подручных рабочих с молокозавода. В то время, весной пятьдесят восьмого, Мигель давно принадлежал к одной из подпольных групп, которая распространяла в Гаване листовки и подкладывала где надо взрывчатку, помогая свергнуть диктатуру Батисты. В его группе было немало молодых женщин, и ему пришла в голову мысль: а что, если вовлечь в группу и Даниелу, вырвав ее таким способом из-под материнской опеки? Но... Ауре-лио тоже вступил в их группу.

В тот вечер они подложили мину в трансформаторную будку в Хесус-дель-Монте это была самоделка, но большой взрывной силы. Пока Мигель ставил взрыватель на час с четвертью, остальные стояли на стреме. Времени им должно было хватить, они все рассчитали: через проспект Агуа Дульсе они добрались бы до Старого города прежде, чем в Хесус-дель-Монте погас свет и полиция начала бы привычную охоту; но тут, когда они как раз решили разойтись, между остановкой автобуса и трансформаторной будкой их задержала патрульная машина. Полиция в те дни хватала молодежь без разбора. Это было сразу после неудавшейся всеобщей забастовки, и полиция страшно нервничала.

Он никогда не забудет той сцены. Они стоят втроем в коридоре 39-го участка с поднятыми руками, лицом к стене. За спиной слышатся резкие голоса, кто-то стучит прикладом по плиткам пола, чьи-то руки ощупывают их — нет ли листовок или оружия. Лейтенант спрашивает Даниелу:

— На что тебе два парня сразу? Они оба твои любовники?

— Нет, я еще не выбрала... — говорит она.

— Так поторапливайся! — орет он и вытаскивает у нее блузку из юбки. — Давай с обоими!.. Сколько их у тебя уже было?

— Не считала.

— Что, к тебе на очередь записываются?

— Да нет, все как у всех.

Полицейские начинают гоготать: да, мол, штучка что надо, в порядке. Такая против Батисты не пойдет, у нее другое на уме, при чем тут революция?! Их гонят в шею, они успевают еще вскочить в автобус, когда слышится звук отдаленного взрыва и весь пригород погружается в темень, а моторизованные негодяи из полиции и охраны под вой сирен начинают носиться по улицам.

В автобусе Мигель жарко жмет ей руку, но ему кажется, что она смотрит больше на Аурелио. Он все время словно слышит ее голос: «Нет, я еще не выбрала...» А вдруг так оно а есть? И с того дня встречи с Даниелой превращаются для него в нечто новое, сладкое и страшное одновременно. Мигель часто оставляет их вдвоем, потому что боится, что мог бы без всякой жалости убить товарища. Аурелио же, чтобы доказать девушке, чего он стоит, бросается с головой в сомнительные авантюры. Во время покушения на сенатора Фрагу его убивают прямо на улице. Даниела плачет в объятиях Мигеля; он клянется, что никогда ее не оставит... Он нарушил свою клятву, но теперь он возвращается, и все будет хорошо.

Рико кричит снаружи:

— Шесть с половиной узлов, сэр! Наверное, мы у самого побережья.

— Вряд ли, — отвечает капитан. — Это всего лишь банка Тибуронес.

— Я просто чую землю, — возражает Рико.

— А чем пахнет Куба, малыш, — спрашивает маленький Равело, — сахаром, да?

Мигель выполз из каюты, попросил у Фигераса бинокль, но, сколько ни вглядывался, нигде ничего похожего на землю не нашел. Да и вообще ничего не было видно. «Чертов конек» скакал по пышным белым облакам.