Прелюдия 11

Глава 1

Поездка началась весело: с мягкого протеста падре Леона и полного пакета помидоров. И пока Паломино не смотрел в сторону радиотелефона, дышалось и думалось легко. В столицу они приедут к вечеру, задуманное нужно сделать одним махом, с разбега, у него на все про все четыре часа. Сначала в военное министерство, потом в гостиницу, а потом... Он принялся составлять почасовой план. Такое занятие ему всегда по душе. Действовать — это для него наивысшее наслаждение. Паломино наслаждался, предвкушая стычки, которые непременно вызовет его внезапное появление. Он любил наносить удары. Если потребуется, возьмется за дело круто. При этой мысли Паломино улыбнулся, не разжимая губ.

Но когда ярко-красная машина выехала на Карретеру Сентраль, Паломино внутренне напрягся. Сьерра-дель-Мико осталась слева, ее скрыли залитые солнцем плантации сахарного тростника. Так всегда, когда он едет в Гавану. Но сегодня все иначе. Как расставила руки его судьба, неизвестно: то ли он попадет в ее объятия, то ли упадет. Может ли быть, чтобы ему не доверяли свои? Опасность не могла согнуть его, а такая обида — могла.

Он снял трубку с радиотелефона, принял одно малоутешительное известие, за ним второе. При этом не спускал глаз с цифр на шкале, они быстро сменяли одна другую. С каждым километром хорошее расположение как бы оставляло его, это точно. Пересохшие губы горели. Он не давал передохнуть и сам за руль не садился. За Колоном Даниела сменила за рулем ординарца. Правильно ли он, команданте, поступил, уехав из Эсперанеы в такой момент? Но его расчет времени точен: раньше завтрашней ночи американцам и корпусу Миро не высадиться. Разве не поэтому в Гаване и в других военных округах отменили состояние боевой готовности?.. Нет, он должен узнать правду, должен выяснить, что они против него имеют, если даже его собственный начальник штаба ведет себя столь двусмысленно. Необходимо отмести все подозрения, прогнать тени из всех углов! Иначе он не сможет командовать своими ребятами в бою, который уже разгорался.

Что толку теряться в догадках? Когда водители менялись местами, он пригласил падре сесть рядом.

— Я знаю, что такое война, команданте, —- сказал Леон, словно отгадав его мысли. — Я видел самые страшные извращения войны. Там, на моей родине, мне пришлось пройти через ад. Нет, тогда я не носил такой сутаны. Мне было восемнадцать, я служил прапорщиком в частях Франко... Вся моя семья во время гражданской войны погибла. Под конец не осталось ничего, кроме слез и руин. Меня подобрали капуцины, и в конечном итоге я стал таким, каким вы меня видите. Последние пять лет я живу в вашей стране, я полюбил ее. Да сохранит Кубу господь от подобных ужасов.

— Будем надеяться, — ответил Паломино. — Но это не от нас зависит. Враги наши упрямы. Произойдет то, что должно произойти.

«Оно уже началось», — прибавил он про себя. Поймал на себе взгляд Даниелы. «Что ты с ним разговариваешь?» — как бы спрашивала она глазами. Придется объяснить ей позднее, что избегать таких разговоров ошибочно. У умного врага и поучиться не грех. Черносутанники умело воздействуют на человеческие души, в этом они упражняются веками.

— Разумеется, нам представляется, что большие события проистекают сами по себе. И все-таки есть пространство, в котором решение принимаем мы сами. В области личного выбор представляется нам достаточно часто. А из множества мелких решений и составляется мозаика нашего времени. Люди вашего ранга, команданте, вкладывают в эту мозаику существенные камешки. Помнить о том, что внутренне мы свободны и можем выбирать, крайне важно.

— Дорогой друг, меньше всего мы вольны выбирать сами. И чем дольше мы живем, тем меньше возможностей выбора у нас остается. То, что в жизни важно, выбирают единожды. Например, профессию, жену, друзей, мировоззрение. Все остальное следует из этого выбора. Но делаем ли мы сами хотя бы этот важнейший выбор? Мне кажется, все происходит с каждым независимо от его воли. Что суждено, то и происходит. И каждый делает то, что должен.

Леон ответил ему длинной тирадой, из которой Паломино уловил одну фразу:

— Всегда находятся мужчины, способные оградить свой народ от крайностей и содействовать его счастью в земной жизни; главное — узнать, когда пробьет твой час.

— Как архиепископ Гаваны? — спросил Паломино.

Даниела рассмеялась, а священник умолк. Обидный намек.

Год назад высшему духовенству вздумалось основать на национальном католическом конгрессе христианско-социальную партию, чтобы расколоть революционные силы. Когда доложили Фиделю, он поехал на конгресс и выступил с пламенной речью. Все собравшиеся аплодировали ему. Он оставил настолько сильное впечатление, что некоторые кубинские священники во главе с падре Ленсе организовались в прогрессивный союз «С крестом за родину». Архиепископ, мечтавший сколотить антиправительственный фронт, увидел, как рухнули его надежды, и, весь дрожа от страха, бросился искать спасения под крылышком американских дипломатов.

Но сказанное сказано, и Паломино понимал почему. Собиралась буря, тут никаких сомнений нет. Предстояло вторжение. Армия, сила которой пока неизвестна, попытается напасть на Кубу. Флот агрессоров на пути к острову. Первое подтверждение этого он получил вчера, вскоре после ухода Рамона. Он коптел над трофеями, когда ввели его разведчика. То, что он услышал, заставило Паломино собраться, вернуло равновесие.

Доверенное лицо команданте, один из тех, сведения которых вызывали зависть отдела Г-2, был контрабандистом, время от времени пробиравшимся одному ему известными путями на Ямайку с деликатными поручениями от команданте. Сделанное им сообщение доказывало, что оказанное ему снисхождение он отработал: в Кингстон попали два беглеца из Гватемалы, кубинские эмигранты в куртках десантников ВВС. Они проходили обучение в лагере Камп Агила, но в последний момент, когда их собрались везти на аэродром, решили улизнуть. При посадке на корабли в Пуэрто-Бариос им удалось перебраться с военного транспорта, судна типа «Либерти», на банановый грузовоз, который вчера вошел в порт на Ямайке. Пропивая полученные деньги, они так долго хвастались своими приключениями, пока английские колониальные власти не засадили их за решетку.

С этого момента события сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Только успел Паломино передать сообщение с Ямайки в Гавану, как зазвонил телефон. Радиоперехват обнаружил четыре передатчика за границами сьерры. После коротких сеансов связи они умолкли, запеленговать не удалось; это похоже на генеральную репетицию. К вечеру военное министерство объявило состояние боеготовности второй степени — может быть, такова реакция на его сообщение. Еще большее значение он придал рассказам рыбаков. Они наткнулись перед северным побережьем на скопление американских военных судов, а ведь военно-морские маневры в этом районе объявлены не были. Затем последовали сообщения о небольших судах, вооруженных пулеметами, которые обстреляли в темноте причалы в Ла-Исабелле. Это произошло в половине одиннадцатого. А незадолго до полуночи был получен приказ из министерства усилить охрану побережья. Похоже, что основной удар будет нанесен на юге.

В приказе упоминалось о возможности высадки подводного десанта, который может подплыть к берегу в скафандрах и бесшумно убрать часовых. Курьер, привезший приказ, добавил, что из Пуэрто-Барриос вышло пять судов водоизмещением десять тысяч тонн с наемниками и их снаряжением. Информация лазутчика подтвердилась и дополнилась важными подробностями. Остаток ночи он спал крепко, угроза извне вернула ему хладнокровие. Это вещи осязаемые, с ними можно бороться. Куба справится и с превосходящими по численности войсками противника, если те не применят наиновейшего американского оружия. Ему вспомнился бой у «Тумбы катро». Для него тревожные сообщения из столицы несли в себе что-то утешительное: раз ему передают их, значит, он из доверия не вышел. Страна в страшной опасности, и в нем нуждаются. Кто станет вспоминать о промашке у Росалеса?

Новый день принес новые тревоги; они скорее запутывали, чем проясняли ситуацию. В море перед сьеррой появились пиратствующие катера контрреволюционеров. Их задача — мешать нормальному судоходству и заставить зарубежных судовладельцев отказаться от выполнения договоров. В десять с небольшим еще одно сообщение: восточнее Кайо-Гелиндо бомбардировщик типа «Айнведер» без опознавательных знаков обстрелял и затопил два рыбацких судна, семь человек утонули. Самая большая опасность для острова — отсутствие надежной защиты с воздуха.

Полтора часа спустя Гавана, к его удивлению, отменила состояние боеготовности. Неужели все это был огромных масштабов блеф, ход американским конем в войне, где побеждают нервы? Вряд ли. Флот продолжал приближаться к побережью, погода отличная, море спокойное, высадиться можно на любом участке побережья. Тем не менее удар будет нанесен не там, где произошли инциденты, эти отвлекающие маневры. Только с началом акции станет ясен замысел врага. Паломино ни секунды не сомневался, что противник решил перейти к оперативным действиям. Но на ближайшие двенадцать часов высадка отодвигается — это как минимум. Опыт говорит, что флот подойдет к побережью под покровом ночи, чтобы выбросить десант в предрассветных сумерках.

При таких обстоятельствах он отдал последние перед отъездом распоряжения. Теперь Паломино считал поездку неотложной, совершенно необходимой. Короткая передышка давала ему возможность привести в порядок свои дела. Но за Ховельяносом его снова охватило сильное беспокойство, он не обращал больше внимания на речи падре Леона, его взгляд словно прикипел к радио-телефону. Наконец он не выдержал и снял трубку. На армейских частотах поймал сообщение из соседней провинции — там заговорщики произвели какие-то взрывы. Приемник в машине мощный. Паломино зажал трубку между плечом и ухом, переводя ручку с частоты Санта-Клары на Матансас и Гавану: повсюду одно и то же, в больших городах вспыхнули очаги контрреволюции. Чего стоят сейчас его личные проблемы, важны ли они? Не лучше ли было бы оставаться на посту? Не будь подначек Рамона, он не поехал бы. А теперь уже поздно, три четверти пути позади. В свете заходящего солнца, спустившегося на крыши домов в Матансасе, въехали они в город.

В Матансасе все выглядело как обычно: тут и там маршируют отряды милиции. Карабины у плеча, в центре города баррикады из мешков с песком, вон счетверенные зенитные установки и зенитчики в серых рубахах при них... Магазины пока открыты. Надо узнать, что происходит!

— В комендатуру! — приказал он.

Даниела подрулила к плоскому, похожему на сигарную коробку зданию зеленоватого цвета. На флагштоке развевалось знамя. Когда он вышел из машины, часовые отдали честь. В коридоре дежурный объяснил Паломино, что состояние боеготовности у них не отменяли. Что это значит? У них-то отменили, выходит, его участку опасность не угрожает? Его томило нетерпение, он подошел к окну, взглянул в сторону моря, откуда ветер приносил запах водорослей. А снаружи черт знает что творилось. Урчали моторы грузовиков, с «джипов» спрыгивали военные, бежали во внутренний дворик, тянули за собой провод, чертыхаясь, полезли на крышу; над головой загромыхали сапоги, на землю полетели катушки с кабелем, от антенн отлетали солнечные искорки.

Дверь широко распахнулась, вошел Фелипе Гомес, команданте, — мускулистый, энергичный, его рубашка цвета хаки выглядела так, будто он проспал в ней несколько ночей.

— Карлос? Ты? Здесь?.. — воскликнул он, протягивая руку. — Не понимаю!

Голос Фелипе наполнил комнату, проходя мимо стола, он небрежно смахнул листок бумаги. Предложить освежающего почему-то не догадался.

— Что у тебя происходит? — спросил Паломино.

— Ничего! Почти нормально. Акт саботажа на электростанции, без особого ущерба. За пределами города полное спокойствие. Только что арестовали в порту двух подозрительных субъектов. За трехмильной зоной с прошлой ночи стоит радарное судно янки, регистрирует, очевидно, перемещение наших судов. А гораздо мористее ходит авиаматка, похоже — «Энтерпрайз». Эти гангстеры вздумали отбросить нас в прошлое, чтобы снова обжираться за наш счет до отвала! Ну, мы ко всему готовы! Раздали оружие населению. Не тревожься, Карлос, ребята в подходящем настроении. Пусть только явятся!

Фелипе с силой ударил себя кулаком в бок, по пистолету.

О боже! Этого его жеста Паломино никогда не забудет. У него ком подкатил к горлу. Он ценил храбрость и мужество этого человека еще со времени боев у «Тумбы катро», на Фелипе и его талант организатора всегда можно положиться. Но как произошло, что он перестал мыслить реально? Фелипе Гомес был членом социалистической народной партии, одним из немногих старых коммунистов среди армейских командиров. Во времена Батисты он руководил подпольем в Матанеасе, писал тексты для листовок, возглавлял стачечный комитет, а потом по решению партии ушел в Сьерру-дель-Мико. Когда он со своей группой вошел в вооруженные силы «26 июля», они встретились и подружились. А сразу после победы, когда кое-кто попытался отправить его, Паломино, на запасные пути, Фелипе поручился за него. С тех времен они встречались нечасто. Рассказывали, что Фелипе проводит больше времени в кооперативах, чем в штаб-квартире. Всю свою любовь он отдал сельскому хозяйству, выращивал новые зерновые культуры, собственноручно сконструировал улучшенную сушилку для зерен кофе и основал дюжину птицеферм. При встречах он только об этом и говорил, и всегда с гордостью показывал свои фермы зарубежным гостям. Сейчас Паломино нашел в соратнике большие перемены. Этот маленький человек с добрым сердцем превратился в вулкан. Паломино видел, как крепкие, с обломанными ногтями пальцы Фелипе пощелкивают по пулеметной ленте, лежащей на столе... И этими крестьянскими руками он хочет остановить противника! Боже мой, неужели ему неизвестно, что на авиаматке стоит в двенадцать раз больше самолетов, чем на всем острове? С бомбами и ракетами, боевая мощь которых в тысячу раз превышает мощь всех его снарядов?

— Настроение у нас такое же, — медленно начал он. — По поводу «червяков» мы не беспокоимся. Вопрос в том, насколько далеко зайдут янки, поддерживая их? Дадут ли им только транспортные суда, поддержат ли огнем при высадке, пошлют ли самолеты или явятся сами? Ведь это разница!

«Как между жизнью и смертью», — добавил он мысленно.

Его била холодная нервная дрожь, он ждал ответа. Если Фелипе столь спокоен, значит, он знает больше, он ведь не дурак и не желторотый юнец, как Рамон. Может быть, им получена секретная информация, какие-то указания, которых ему, Паломино, не доверили?

— Сами явятся? Ну, нет, не посмеют! — воскликнул Фелипе и сел на край стола, даже не предложив гостю место. — Пока что они запугивают...

В дверь постучали, вошел теньенте с телефонограммой. Фелипе пробежал ее глазами, положил в нагрудный карман, кивнул.

— Из отдела Г-2 меня просят усилить бдительность, — сказал он. — Ты меня извини, Паломино. Необходимо составить список всех подозрительных лиц, сочувствующих контрреволюции. Если положение обострится, я пошлю за ними парочку грузовиков и отвезу куда следует — для их же блага. Потом еще благодарить будут за то, что не дал «набезобразничать».

Волна арестов. Обязательно ли это нужно, иначе нельзя? Паломино начало знобить.

—Хорошо, не буду тебе мешать. Я прошу лишь соединить меня с Эсперансой.

При прощании он крепко пожал руку Фелипе и спросил:

— Почему ты так уверен, что янки на нас не полезут?

— Ну, потому что мы не одиноки, — ответил Фелипе. — Тебе это отлично известно. Русские коммунисты нас в беде не оставят. Советский Союз потерял на прошлой войне вдвое больше людей, чем живет на Кубе, и тем не менее он защитит нас от этих гангстеров. — Глаза Фелипе блестели, когда он ответил на рукопожатие. — Они протянули нам руку помощи через половину земного шара. Таких примеров солидарности мир еще не видел. Вот что такое интернационализм, Карлос! Вот что такое коммунизм!

Паломино проводил Фелипе в коридор и смотрел ему вслед растроганно, едва ли не с завистью. Замечательный человек и прекрасный агитатор. Такие умеют воодушевлять массы, для них все просто. Но странное дело — часть уверенности Фелипе как бы перешла и к нему самому. Он вспомнил о словах падре: «Всегда найдутся мужчины, способные оградить народ от крайностей...» Возможно, Фелипе с его ненавистью к врагу, страстностью и оптимизмом, который, похоже, разделяют девять десятых населения Кубы, как раз из таких людей? Можно ли победить этот народ? Нескольким дивизиям морской пехоты это, во всяком случае, не по силам.

— Команданте, Эсперанса на проводе.

У аппарата Рамон, голос звучит так чисто, будто он говорит из соседней комнаты:

— ...За пределами сьерры никаких особых происшествий. Но в сьерре «червяки» обнаглели. Педро доложил о бое пониже Пико-Оркидеа, мы могли бы отрезать большую группу, если бы хватило сил. Подожди-ка! — в трубке раздался какой-то треск, послышался резкий хлопок — так самолеты преодолевают звуковой барьер, — потом раскаты грома. — Только что нас облетели на высоте сто метров, — объяснил Рамон, не меняя тона. — Самолет появился с юга и удалился в глубь острова. Опознавательных знаков нет, по-моему, это «РФ-101 Вуду»... Карлос, что мне делать с «червяками» у Пико-Оркидеа? Даешь мне три взвода?

Ни в коем случае. Я запрошу подкрепление из Гаваны.

— К тому времени мы упустим наш шанс. Они ускользнут, как недавно в Росалесе.

У Паломино сразу пересохло во рту, он вытер вспотевшую шею.

Не исключено, Рамон и впрямь сможет за несколько часов скрутить «червякам» шею. Тогда с «Прелюдией 11» будет покончено примерно к его приезду в Гавану, и он сообщит об этом в штабе — неплохой будет для них подарок. Да, но дадут ли ему тогда обещанные подкрепления? Ну на месте будет виднее...

— Ладно, будь по-твоему. Снимай с моста роту Б, но только на полдня. Через два часа я позвоню. Все.

И все же рота Б — их последний резерв. И она охраняет мост. Так как же быть? Лихорадочно пересчитывая в голове варианты, он впервые не знал, на что решиться.

Он бросил трубку. Никто не понимает, что происходит. Все они дети. На улице его встретила Даниела:

— Ну как дела?

— Все в порядке, девочка. В путь!

Подъехала машина. Паломино надеялся, что Даниела поверила ему... Города он больше не замечал, в голове гудело. Даниела нажала на клаксон, раздался привычный музыкальный привет, несколько человек остановились, засмеялись. Паломино не помахал им, как обычно, — он был зол. Какая чушь все-таки эта машина — разукрашенная, как цирковая лошадь!.. Попытался проанализировать положение. Впервые за все время военный самолет янки осмелился пролететь над его провинцией. Да, это янки. «Червякам» они предоставляли одни устаревшие модели. Он точно знал, что это означает: отнюдь не просто провокация, как полагает Рамон. «Вуду» — «Черт» — разведывательный самолет дальнего радиуса действия с пятью автоматическими фотокамерами, который даже при сверхзвуковой скорости делает на бреющем полете четкие снимки. Образцы таких фотографий он видел в американских специальных журналах. «Под пристальным взглядом фотообъективов «Черта» территория врага так же обнажена, как красавица купальщица в своем бассейне», — писал недавно журнал «Авиэйшн уик».

Они мчались сейчас по Виа Бланка. За долиной Юмури солнце садилось в море. Мексиканский залив, сто пятьдесят миль до Флориды... Ему вспомнилась строчка из стихотворения: «Горе тебе, Мексика, ты так близко от Соединенных Штатов...» Нажал на кнопку приемника. Луи Армстронг играл на своей золотой трубе «Се си бон», рядом голос диктора: «Радио Майами передает прогноз погоды. Она остается прекрасной. Чудесный солнечный день во Флориде и на Багамах...» Другой голос: «Внимание, эн-шесть, говорит о-сорок. Большой слон лежит в квадрате Фоликс- Роберто». Это сообщение из Камагуэя, он узнал буквенные координаты. Большой слон — потерпевший крушение поезд. Очевидно, контрреволюционеры взорвали рельсы. Армейский код разгадать очень трудно, но от американской воздушной разведки этот факт не скрыть. На стереоскопических снимках с «Вуду» видны отпечатки следов в грязи, можно пересчитать ящики с патронами в кузове грузовика.

В конце шкалы он отыскал волну «Радио Амброс», американского передатчика с побережья Атлантики. Вообще-то никто не воспринимал всерьез, что там болтали сбежавшие батистовские борзописцы, «...все больше бывших друзей Кастро отворачиваются от него, два провинциальных команданте немедленно отпадут от Кастро, когда пробьет час освобождения!» Хлесткая маршевая музыка, как на парадах, потом глухой голос: «Внимание, Гавана девятнадцать, внимание, Гавана девятнадцать, вы должны выбросить из дома все, что вам мешает... Внимание, Рене, внимание, Рене, скажи Синесио, чтобы вырыл зет-игрек...»

Паломино глубоко вздохнул. Искоса взглянул на остальных. Ординарец слушал радио с окаменевшим лицом. Даниела наморщила лоб. Обычно они раскатисто смеялись, слыша подобное. Падре, казалось, упивался этими сообщениями, он даже открыл рот. «Внимание, «Куканья», внимание, «Куканья»: идите на бал без семьи. Большие танцы начнутся завтра утром. На балу будут гости!» Он снова ощутил огромное внутреннее напряжение. Это не пустые слова, враг не просто имитирует активность. Этого кода он не понимал.