Прелюдия 11

Глава 1

Скрестив руки на груди, Карлос Паломино смотрел на таблицу с силуэтами североамериканских бомбардировщиков, которая с осени висела на стене кабинета. На ней в основном двухмоторные бомбардировщики: «Дуглас Скайтрейн», «Мартин Мараудер», «Норт Америкен Митчелл», «Локхид Вентура», названия, номера и технические характеристики расплывались перед глазами. Несомненно, что янки тайно ведут войну против Кубы, пусть и мизинцем левой руки. С тех пор как Фидель напал на телефонную компанию, на «Электрик компани» и никелевую монополию «Моа-Бей», примерно дюжина бомбардировщиков устаревших типов поддерживает «червяков» с воздуха; а когда он национализировал банки, шахты, фруктовые и нефтяные концерны, появились самолеты и поновее. Уже с бомбардировщиками — ветеранами второй мировой у Паломино появилась масса хлопот: ночь за ночью они могли сбрасывать столько продовольствия и вооружения, что хватило бы и на товарный вагон.

Он вспомнил слова начальника штаба: «Не исключено, никакой прелюдии не будет, мы должны быть готовы ко всему».

— Педро обнаружил одно-единственное место приземления парашюта. Увы, поздно — контейнер оказался пустым. Запеленговать нам никого не удалось, с позавчерашнего дня в сьерре вообще никто не ведет радиопередач. Противник не применяет ни светящихся ракет, ни других светоориентиров. Очевидно, у него новейшее сигнальное устройство.

Паломино нахмурился. Выходит, появились образцы из сегодняшнего американского арсенала?

— Что ты предлагаешь? — Он повернулся к начальнику штаба, с которым они три дня не виделись, а сообщались только по радиотелефону, и смерил его взглядом с головы до ног. Внешне Рамон выглядел свежо, держался подчеркнуто прямо, униформа сравнительно чистая. Но Паломино сразу заметил царапины на лице и руках, пластырь на локте, воспаленные глаза, в которых жило страстное желание справиться с задачей. Он, надо сказать, кое-чего добился, трофейное оружие лежит вон там, на столе. Опергруппа при собственных потерях в одиннадцать человек взяла двадцать семь пленных, а шестеро «червяков» погибли в перестрелке. Рамон выкурил их из пещер, нашел склады продовольствия, очистил целый район и совершенно уничтожил четыре вражеские группы. Лишь обещания захватить высадившуюся с моря банду Рамон сдержать не смог. Заметно, как он мучается.

— Мое предложение, команданте: наступление всеми имеющимися силами. Это необходимо, время приспело. В двух деревнях крестьяне говорили мне: «Пусть Фидель потрясет дерево!» Некоторые просили у меня оружия. Не можем же мы ждать, пока все пожелают вступить в милицию. Бели мы сейчас их не прихлопнем, потом будет сложнее. Огневой мощи у врага прибавляется ночь от ночи. Вчера группа отстреливалась так, что только держись, патронов не жалели. Что-то у них изменилось... Отсюда и наши потери.

Паломино достал из нагрудного кармана сигару, но забыл ее прикурить. Он ждал, что доклад будет произнесен в таком тоне — требовательно, с нажимом, — и не ошибся.

— Одиннадцать убитых и тяжелораненых. Тебе приказано провести операцию против десанта. О полном прочесывании Обезьяньих гор пока, по-моему, речи не заходило.

Рамон побагровел, втянул губы, взгляд сделался холодным и отчужденным. Паломино видел, что попал в цель, и ожидал серьезных возражений. Реакцию собеседника он привык оценивать мгновенно. Общую оценку ситуации он тоже делал быстро, иногда на это уходил день, но часто всего несколько минут. Паломино знал за собой эту способность и гордился ею. Когда ему представили Рамона, он прогулялся с ним по улицам Санта-Клары, и суждение его составилось: впечатлительный интеллигент, который сжег за собой мосты и нашел в армии новую семью, человек с фантазией, откровенный и решительный, безусловно преданный революции. В Эсперансе он увидел, как тот пишет: с наклоном влево. Рамон принадлежал к числу людей, создающих себе трудности в отношениях с подчиненными и девушками, хотя вполне способных командовать батальонами и осчастливить женщину.

— Не исключено, группа «Прелюдия 11» уже соединилась с другими, — ответил Рамон на удивление рассудительно. — Не взяв их, мы ничего установить не можем. А до тех пор будем вести охоту на все, что напоминает эту группу. Но массированного удара это не заменяет.

— Только после приказа из Гаваны! Твоя «частная» война никакого сочувствия там не встретит, мой дорогой друг. Акция начнется лишь после того, как сьерру окружат пятьдесят батальонов милиции. Нам не хватает тридцати пяти. Их нет, потому что они необходимы для защиты столицы. К твоему сведению — но это строго секретно! — командование армии не исключает возможности вторжения.

— Что? Пусть сунутся! Мы сбросим их в море. Они не рискнут. Не то двести тысяч янки найдут здесь свою смерть. Фидель говорил об этом еще в прошлом году.

— А сколько наших? — спросил Паломино. — Вы чрезмерно упрощаете все, если считаете, что разбить янки — это все равно что расправиться с «червяками» или наемниками Батисты. Янки для вас тоже всего лишь наемники, не так ли? Они не знают, за что сражаются, а раз у них нет истинных целей, они оловянные солдатики, да? Военная держава номер один — бумажный тигр? Они высадятся где-то в предрассветных сумерках, народ встанет весь как один человек, и к обеду мы вышвырнем их в море, а чем мы займемся после обеда, а? Освободим для начала Доминиканскую Республику или примемся сразу за Штаты?

Он криво ухмыльнулся.

— Вспомни, что произошло семь лет назад в Гватемале.

Рамон побелел.

— Пример не из удачных, Карлос, — быстро и тихо ответил он. — Гватемала рухнула изнутри. Офицерский корпус не решился вооружить народ, он не воевал всерьез против интервентов и в конечном итоге предал свое правительство... Это была профессиональная армия, ее командиры были привилегированными людьми, сыновьями крупных землевладельцев! А мы старую армию уничтожили, оружие в руках народа. Мы совершенно новая армия, рабоче-крестьянская, и командуют в ней люди, ничего общего с интересами богачей не имеющие!

Паломино насторожился, услышав в словах Рамона скрытый подтекст, едва ли не невысказанное подозрение. Отнести на свой счет — мыслимо ли это вообще? Он сломал сигару пополам и не заметил. Непостижимо, невыносимо! Естественно, у них часто возникают спорные вопросы, иначе и быть не может, слишком разные они натуры. Сам он из тех людей, которые оценивают действие по его последствиям, а не руководствуются принципами, Рамон — наоборот. Самого его в спорах часто заносило. Его достаточно сдержанный скепсис часто приводил к тому, что Паломино принимали за либерала или даже консерватора — роли, вовсе ему не подходящие, как и сомнительная роль человека, который недоволен темпами революции. Кое-что ему и впрямь не нравилось — некоторые вызывающие шаги во внешней политике или неуважительное обращение со средними городскими слоями — он этого никогда не скрывал. Но сейчас он отчетливо понял, что должен был по-умному оградить себя от обвинений в либерализме. Но никто, понятное дело, и мысли не допускал, что он тормозит из желания вредить. Или тут он заблуждается? Ведь министр революционных вооруженных сил не без задней мысли сказал: «Следи за дорогой, Карлос, а особенно за поворотами». И почему этот Эстебан обратился именно к нему, хотя есть пятьдесят других команданте? Его что, считают человеком, который в каком-то смысле стоит между линиями фронтов, на ничейной земле? Ну он им еще покажет!

— Оставим Гватемалу, — сказал он. — Хочу предупредить вас. Вы люди храбрые, но подумать тем не менее не возбраняется. Может случиться, что этого врага вы даже не увидите. Мы на сегодняшний день вооружены столь скудно... — Он оборвал себя на половине фразы и хриплым голосом продолжил: — Ты знаешь, что такое бронетранспортеры, специальные десантные амфибии, противотанковые ракеты, ракеты типа «воздух — земля»? Видел атомную базуку «Дэви крокет»? Я время от времени просматриваю специальные американские журналы; может, я делаю ошибку. Но ответь мне, дружище, в состоянии ли ты представить себе ночной бой, в котором ты не видишь ничего, а противник — все, потому что у него есть инфракрасные излучатели?

— Но так нельзя оценивать соотношения сил! Видеть происходящее глазами вражеской прессы, которая клевещет на нас и возвеличивает собственную мощь! Мы передовой отряд на нашем континенте, на нас смотрят почти двести миллионов латиноамериканцев, из которых янки выжимают все соки...

— Они практически ничем не могут нам помочь.

— Так что же мешает янки высадиться у нас завтра?

— Ты знаешь не хуже меня — прежде всего русские.

Рамон отступил на шаг, у уголков рта появились горькие складки:

— Узнаю наш латиноамериканский фатализм! «Против янки мы бессильны, одним нам ничего не добиться!» Уставились, как кролики, на огромную змею с Севера, и уже наполовину парализованы.

— Ничего я не уставился, я наблюдаю, — перебил Рамона Паломино. —- Мы знаем, что империализм осужден историей на гибель, но я не хочу, чтобы он совершил самоубийство за наш счет!

Он тяжело дышал, перепалка раззадорила его. Можно ли представить, чтобы такой человек, как Рамон, настолько заблуждался, принимая желаемое за действительное?

— А если мы не сумеем справиться с агрессором, уйдем снова в горы! Там их техника бессильна, вспомни опыт Алжира.

— У нас не так много гор. А в тех, что есть, засели пока другие.

— Значит, самое время их уничтожить.

Замкнутый круг. У Паломино пересохло во рту, он устал спорить со своим начальником штаба, хотя всецело доверял Рамону и привык все досконально обсуждать с ним. А сейчас они разговаривают на разных языках, как чужие. Трех дней боев в джунглях хватило, чтобы сколупнуть с Рамона лаковое покрытие, и обнаружилось его ядро: безумная, самоубийственная горячность, от которой просто страшно делается. А самое ужасное, что люди вроде Рамона — достойные, беспредельно смелые, но ослепленные внутренним огнем безумцы — есть, похоже, и в других местах. Очевидно, они же задают тон в военном министерстве, когда давление извне усиливается... Вспомнив о последнем совещании, он испытал глубокое разочарование.

Он подошел к окну. Все как обычно: залитая солнцем улица с пестрыми колоннами портиков, мачтой со знаменем и тенью часового на булыжнике мостовой. Дети начертили на ней девять классиков и «небо» над ними, играли в прыгалки, а теперь стоят у ворот гаража и поют: «Король грустный, потому что умерла королева, король скучный...» — и хлопают в ладони. Все как обычно, но...

— И ты поедешь туда сам... сейчас? — спросил Рамон.

Паломино повернулся к нему спиной. Вспомнил, что признался Рамону, как любит бывать в Гаване, как ему не хватает столицы. Боже, сколько воды с тех пор утекло! И какой камень у него с тех пор на душе... В последние дни он так часто вспоминал об обоих происшествиях в гостинице, что его растерянность наверняка обратила на себя внимание. В то утро он не успел разобраться с этой историей: начальник штаба предоставил в его распоряжение вертолет, чтобы он побыстрее ликвидировал «Прелюдию 11». А теперь, после первой неудачи, он ничего не хотел больше, чем докопаться до истины. Для этого необходимо оказаться в столице.

— Я должен лично объяснить все начальнику штаба, не то мы не получим ни одного человека.

Паломино невольно сжал кулаки. Ему представилось, как он прижмет Эстебана к стенке и, если надо, силой выбьет из него, что к чему. И Инес он расспросит как полагается, щадить не станет. Он обязан разорвать путы, решить загадку того вечера, если хочет спать спокойно, и никто другой в таком деле его не заменит. Паломино понимал, что об обманном маневре с их стороны говорить не приходилось — информация оказалась точной. В том, что группа высадилась не у Двойного рифа, а в пятнадцати километрах восточнее, виноват туман. Вспомнил о бреши в Росалесе, тяжелый, осуждающий взгляд Рамона. Да, это его упущение, следовало раскинуть сеть пошире, согласен, — неприятный промах, но у него на триста километров побережья всего тысяча человек!

— И где тебя можно будет найти? — услышал он голос Рамона. — Скова в комнате одиннадцать-тринадцать?

Пусть Рамон думает о его отъезде, что ему заблагорассудится; не разобравшись в том, что именно произошло в прошлый приезд в Гавану в гостинице, ему былого самообладания не обрести. А как без этого командовать людьми?.. Да о подкреплениях поговорить невредно будет. Как раз в такой критической ситуации ему скорее пойдут навстречу.

— Найдешь через министерство, — ответил он, сохранив внешне полное спокойствие.

«Это что — вызов? Неприкрытое подозрение? И это тот самый Рамон, которого он считал наивным? А что, если его начальник штаба одновременно работает и на Г-2? Ничего удивительного в этом не будет, но это в корне изменит форму их взаимоотношений, по-новому их окрасит».

После ухода Рамона он сел за стол. На нем, как всегда, лежал пистолет, а рядом — разные трофейные штучки: напечатанная на шелке карта, найденная у убитого янки скомканной в нагрудном кармане, невероятной длины кинжал, несколько глушителей к пистолетам, шприцы для инъекций, бикфордов шнур, лимонки, транзисторный приемник и тонкая проволочная удавка. Арсенал Аль Капоне... Он взял со стола нож, раскрыл лезвие, провел по нему пальцем и вызвал в памяти разговор в лифте: «Мы ожидаем сегодня высадку группы». — «А почему вы информируете именно меня?» — «Высадка произойдет на вашем участке, команданте».

Он помнил точно: в первое мгновение он инстинктивно предположил, что перед ним сотрудник отдела Г-2, собственной контрразведки. Но потом ему стало ясно, что он имеет дело с торговцем информацией, а точнее говоря — с доверенным лицом контрреволюционеров или, в крайнем случае, с отщепенцем, предавшим сообщников, который еще назначит свою цену. А встреча с Инес напомнила Паломино о сцене в баре в Сантьяго, и картина приобрела новые очертания. Он сообразил, что Эстебан подбросил ему наживку. Враг, безусловно, мог пожертвовать одной из групп в надежде заручиться поддержкой командующего района — скорее всего того района, где будет нанесен решающий удар, где произойдет вторжение и где этот команданте явится ключевой фигурой... Но пугаться до смерти нечего, опасность огромная, да, но и он не новичок. Паломино не терял веры в то, что при этих обоюдных попытках проникнуть в аппарат противника он останется победителем, если получит возможность как следует взяться за дело.

Но теперь, после спора с Кинтаной, после его недоброго намека, он увидел все по-новому, ситуация показалась команданте мрачной и угрожающей, окутанной паутиной таинственных предчувствий. А что, если первое впечатление не обмануло его, и Эстебан — двойник, работающий и на отдел Г-2? Если служба безопасности подбросила ему через Эстебана продукт своей работы — именно это сообщение о высадке группы, — чтобы проверить, как он отреагирует? Он знал: если кого начинают подозревать, того проверяют исподволь. Выдержал ли он экзамен? Наполовину да — об информации он дал знать незамедлительно. Но группа ускользнула через брешь в Росалесе... Непременно нужно ехать в Гавану, и не позднее, чем завтра. Нужно выяснить, что там происходит и что они против него имеют. Он потащит Эстебана к начальству в Г-2.

Паломино с силой вогнал нож в стол.