Проклятая и безликая

Глава 3

- Давно не виделись, юная леди… - Годрик, бич магов, каратель демонов… Человек, что видел то, что многим не приходило даже в самых ужасных кошмарах. Он смог пережить собственных детей, жену и до сих пор оставался магистром Ревнителем, невзирая на те опасности, что несла с собой эта должность. Годрик был первым из них, сильнейшим из всего ордена, единственный достойным этого места. Его болезненное, старческое тело, скрывалось под латным доспехом, чей могучий облик и искусные гравировки лишали носившего человечности, ставя его на ранг выше, словно лишая болезненной плоти. Нагрудник, украшенный святым символом Ревнителей, клинком поражающим сложенные в молитве демоническую и человеческую руку, сверкал от серебряных узоров, идущих по его краям, изображающим сплетенных между собой змей, священных животных Сивила, которому орден вверил себя, признав покровителем. На его плечах громоздились человеческие черепа, что слились с металлом и стали его неотъемлемой частью, в своих пустых глазницах сохранив огарки погасших свечей, огонь в которых зажигался лишь во время войны, став символом не только ордена Ревнителей, но и всей Имперской элиты, проливающей свою кровь на полях сражений. Черепа первыми стали использовать Волкодавы, но Ревнители пошли дальше простых подвесок, нередко на доспехах сверкали кости, щиты могли оказаться украшены целыми человеческими скелетами, порой сложенных наподобие змеи, чтобы лишний раз внушить в врагов страх перед Ангелом Слез. На стальных пластинах предплечий тускло пожирали свет свечей и люстр чешуйки демонического панциря, имеющие форму листьев клена, чье острие было направлено на сияющие золотой гравировкой перчатки. “Истина - наш меч”. - Гласила надпись на левом кулаке, на нем же имелся ряд небольших но плотных шипов. “Стойкость - наш щит”. - Надпись на правой, где, казалось, имелось дополнительное уплотнение, возможно, чтобы при ударе о щит нивелировать нагрузку на кисть. На угловатом, остром шлеме, с решетчатым забралом и конским волосом, окрашенным в серебристо-зеленые цвета, что сейчас стоял на столе около Годрика, тоже имелись узоры в форме змей. По бокам шлема сияли золотом еще две надписи, вырезанные на стали: "Вера - наша гордость” и “Война - наш долг”. Около пояса, с вырванным демоническим глазом по центру, вставленным в серебряную оправу, сиял острыми, окровавленными зубцами моргенштерн, украшенный подвешенными за стальные нити черепами, что при ударе друг о друга, начинали стучать своими зубами. Великолепный осадный щит, с которым я лишь недавно сравнялась по росту, висел за спиной, прикрепленный за рукоятку с помощью обычной веревки. К сожалению, гравировок мне видно не было. Лицо Годрика было жестоким, властным, высушенным и мрачным, несмотря на ломкий, высокий и ничуть не глубокий голос, который заставлял каждое его слово звучать претенциозно и несколько капризно. Он не внушал собой страх, как то могли делать иные магистры орденов и диктаторы войны, но вызывал уважение, почет и некий трепет, как при взгляде на икону. Он действительно был словно святой, благословенный Близнецами, такой же отрешенный от людского, ведомый идеалами и честью. За один лишь только его взгляд, полный боли, берущей свое начало в древности, он казался ожившей фреской, картиной, сошедший с мольберта, чтобы нести Их слово, и Его волю. Зрачки магистра давно потеряли свой цвет, медленно подступающая слепота размыла их, не давая прочесть мыслей и эмоций, но открывая бесконечный простор для фантазии, словно чистый холст, на котором ты сам выводишь эмоции и мысли. Но все же, тонкие линии крови на глазах выделялись необычайно отчетливо, словно рваные раны, раздирающие глаз на мелкие, болезненно дрожащие куски, потерянные и оторванные от общей структуры. Бледные оттенки лица контрастировали с въевшимися в кожу черными кругами, идущими под глубоко посаженными глазами и от того, делая взгляд пристальными, беспощадным. Сломанный во множествах битвах нос, скрывался под бронзовым протезом, иссохшие, почти что белые губы, оказались в редких, кровяных пятнах, похожих на проказу. Шрамы тянулись по всему телу и на каждом его участке, что вообще можно было увидеть в редких открытых участках кожи, например на ушах, около глаз, губ, щек и шеи. Глубокие, свежие, те, что почти исчезли из вида и некоторые, что изменили структуру кожи, буквально разделив на отдельные куски тело Годрика. Отсутствие волос на лысом, неровном черепе, компенсировалось остроконечной отцовской шляпой, которую тот с резкой улыбкой снял передо мной, проявляя удивительное для воина почтение. Боевые кланы со временем теряли те аристократические нормы, что казались само собой разумеющимися, забываясь в войне. Виры не просто утратили шарм высшего света… Но и вовсе покинули скучные советы, посвятив свои жизни и жизни всех будущих поколений только одному занятию - войне. Лесеры отправляли делегатов меньших домов, навечно посвятив себя Ордену, но не разрывая связей с политикой. Грау же никогда не отворачивались от Империи, зная, что войны не всегда выигрываются на поле боя а иногда и вовсе не начинаются, благодаря паре другой умных слов. - Приятно видеть вас в здравии и покое… в особенности, зная о вашей нелегкой участи.

- Доброе утро, дочь, надеюсь, ты хорошо спала этой ночью. - Моя мать, Сессиль, невысокая женщина, уже почти сорока лет, с каштановыми кудрями, завитыми по южным манерам. Ее солнечно-светлые глаза скрывались под чистыми стеклышками очков. Мать, казалось, чувствует себя в присутствии бывалого воина не в своей тарелке, неуютно прижимаясь к дубовым шкафам и укрываясь с помощью своей шали, сотканной из серебряных ниток. Я почтительно кивнула ей, нерешительно глядя на Годрика, держащего шляпу передо мной. Мне было не по себе от него, казалось, будто глубоко в душе, он разлагался, постепенно умирая… Это и его странное, бодрое поведение, вызывали во мне диссонанс и смятение, которого я не знала уже давно. Я легко могла раскусить характер слуг, видя в них простых болванчиков, знала, как думает собственная семья, но понять магистра оказалось сложнее, чем всех их вместе взятых. Я не видела взгляда, интонация не сочеталась с характером, ход его мыслей мне не был известен и ясен… Еще никогда я не чувствовала себя столь… беспомощно перед приезжим человеком.

- Твоя дочь такая же решительная, как и сыновья, Тиер… Но то и неудивительно, вам приходится вертеться на войне еще более жестокой, чем наша. - Годрика, хрипя, рассмеялся, одевая на меня шляпу отца и поднимая козырек так, чтобы видеть мой взгляд. Его глаз сверкнул кровью и странным сиянием. Красные вены напряглись, та дымка, которую я приняла за слепоту, оказалась чем-то иным… рассеявшимся, чтобы показать мне чёткие очертания его зрачков. - Демоны не завелись, Лизастрия?

- Н-нет, сэр… - Я попыталась отойти, но взгляд магистра оказался сильнее, чем моя воля. Беспомощно застыв перед ним, я чувствовала полное повиновение и бессилие, но я мужественно стояла, не шелохнувшись и не упав, стойко выдерживая странные нападки, пока отец не вышел вперед, кладя руку на плечо и укрывая от взгляда Годрика. Я почувствовала облегчение, тут же прижимаясь к нему и обнимая, опасливо пряча взгляд от магистра. - Я не одержима… - Еле слышно пробормотав это, я сильнее сжала торс отца, не желая больше выходить вперед и геройствовать. Мне было слишком страшно смотреть на Годрика, чувствовать ту пустоту и отчуждение, что таилось в самом его естестве. Казалось, будто смерть отторгала его, не желая забирать к себе в царство, в тоже время, жизнь уже покидала Годрика, невзирая на то, что его это ни капельки не волновало.

- Прошу, не дави на нее, друг. - Отец протянул магистру руку, которую тот незамедлительно пожал до хруста, который чуть срезал покров тишины, что укрывал эту комнату в моменты, возникающие между словами. Отец даже не поморщился, не встряхнул рукой и не дрогнул, просто убрав ее ближе к себе. - Она не покидала этого места всю жизнь… Когда дети в этом возрасте уже работают или учатся в кругу своих сверстников, ей и без того сложно.

- И чья же это вина? - Хмыкнул Годрик, вскинув голову вверх, он вновь встретил мой интересующийся взгляд, который тут же спрятался, опасаясь повторной проверки. Это позабавило старика, но тот никак не отреагировал. - Отец рассказывал, что ты обожаешь военные байки, хочешь послу…

- Нет, Годрик, ей достаточно. - Резко вступила в разговор мать, одергивая магистра. Ее голос звучал столь резко и беспрекословно так редко, что невольно, по спине пробежали мурашки… кто-бы мог подумать о том, что кроткая, смиренная Сессиль, что устраивала балы и занималась домашним уютом, способна приказать замолчать владыке Ревнителей, самому Годрику, прославленному сотнями и сотнями выигранных битв. Но в ее глазах не читалось и капли сомнений или некого стыда, только недовольство и ощущение правоты. - Лиз не стоит впитывать еще больше ужасов, тем более… от тебя.

- Думаешь, что Годрик Грау самый ужасный человек, что встретится ей на жизненном пути? - В ответ поинтересовался магистр Ревнителей, оборачиваясь к матери и начиная взглядом искать в ее хладнокровии прореху. Брешь, через которую можно вывести ее из равновесия и спокойствия, ничего не говоря и не делая. - Ей уже закрыты всякие дороги в дворянство, ее не примут, и ты знаешь это не хуже меня Сессиль. Ты должна понимать, что путь остается только один. - Взгляд Годрика вновь столкнулся с моим, на этот раз, восхищенным и полным воодушевленного интереса, который так и молил его продолжить. Слова… они должны были ранить меня, но я знала всегда, что мне нет места среди аристократии и их напыщенного фальша, что скрывал сложные, непонятные мне вещи. Я проклята Близнецами, уже этого было достаточно. Высший свет не даст мне осквернять благочестивые рода своим присутствием, никто не согласится заключить союз с брошенной… Он понимал это. У Годрика была для меня другая судьба, я желала ее услышать и понять, пусть в глубине души, ответ я знала и так. - Посмотрите правде в глаза… перестаньте бежать от очевидного конца. Примите его, пока еще вы не загубили в ней жизнь, которую она может прожить.

- Довольно. - Тиер вышел вперед, оставив меня без защиты. Аккуратно сняв шляпу, я положила ее на кресло, не решаясь подойти ближе. В душе одновременно был страх и восторг, переплетенные в прочный узел, который мне нечем было разрезать или порвать. - Мы здесь не для этого… Где твоя внучка? Мне бы хотелось, чтобы они с Лиз познакомились до того, как ты покинешь нас.

- Гвин практикуется со слугами на улице. Один из твоих заявил, что умеет фехтовать, моя девочка решила показать ему, что он ошибается. - Годрик самодовольно ухмыльнулся, явно испытывая за внучку гордость. На год младше… она умела фехтовать в десять лет, я не могла представить это себе… даже просто подумать о том, что это возможно. - Как же юнец ошибался, когда бахвалился об этом перед нашим караулом.

- Гвин умеет сражаться? - Я не могла не спросить, зная, что Годрик ответит правдиво. Я так отчаянно хотела увидеть ее, познакомиться с кем-то, способным сражаться… И более того, понять ту, что росла с войной в сердце. Я была готова на что угодно, лишь бы она задержалась здесь как можно дольше, даже не зная ее… я была готова на жертвы.

- Конечно, и с радостью обучит этому тебя… - Взгляд Годрика блеснул так хитро, что на секунду, к зрачкам вернулся темно-бордовый цвет, словно вдыхая в мужчину потерянную жизнь. Матерь недовольно отвела взгляд, стискивая пальцы на своих предплечьях и оставляя следы на нежной коже. Тиер никак не отреагировал, предпочитая игнорировать столь смелое предположение. Лишь иногда оглядываясь на меня, он, ободряюще улыбаясь и порой словно желая что-то сказать, но не находя слов, просто вновь отводил взгляд. - Ты без труда найдешь ее, они около дома, только не забудь надеть свою чудесную маску… Пока мы с твоим отцом обсудим положение на севере.

- Можно? - Я повернулась к Тиеру, вожделенно глядя на него, не обращая внимания ни на пронзительный взгляд матери, ни на ухмылку Годрика, что определенно был собой доволен. - Прошу, я буду аккуратна… У меня есть маска и я возьму плащ.

- Я думаю что это хорошая идея. - Тиер не обратил никакого внимания на недовольство собственной жены, похлопав меня по плечу и кивнув на дверь. В порыве счастья, я вновь прижала его к себе, обнимая, что есть силы. Наконец-то, спустя столько лет, тягучих и безобразно одинаковых годов, проведенных в одиночестве, апатии и единообразии, я получила шанс на изменения, на новые возможности, скрытые за девочкой десяти лет. - Не стоит, Лиз…

- Спасибо, спасибо, спасибо… - Я быстро покинула кабинет, не желая задерживаться слишком надолго под тяжелым и осуждающим взглядом матери, которая вновь бессильно сжала пальцы на руках. Не попрощавшись, я бросилась бежать по коридорам в сторону гардероба, избегая столкновения с слугами и стараясь не поскользнуться. Бежать, пусть и на весьма небольших каблуках, было неудобно и возможно опасно, в особенности учитывая мою спешку и с детства приевшуюся проблему с координацией. Я никогда не была обременена тяжелыми физическими упражнениями, ввиду недомогания, что было проблемой в подобных ситуациях, из-за чего легко падала и не могла порой переставить запутавшиеся в самих себе ноги. Я надеялась, что Гвин не станет… Потешаться надо мной, но такой вариант был до грусти реальным. Годрик точно не мог игнорировать физическую подготовку своей внучки, раз она умеет фехтовать, а значит, я буду намного хуже ее.

Перед выходом из дому я была обязана всегда производить один и тот же ритуал, который совмещал в себе как духовную составляющую, так и практическую, направленную на мою безопасность. Для начала, я меняла одежду на закрытую. Как пример - рубахи с длинными рукавами и высокими воротниками, под которыми находилось легкое платье, призванное защитить кожу при каких-либо ситуациях, что ставили меня в опасность оказаться соженной. Поверх надевался жилет, всегда застегнутый на все пуговицы, было просто жизненно необходимо, чтобы одежда плотно прилегала к телу, иначе легкий всполох ветра мог оказаться последним. Спину и голову скрывал плащ с капюшоном, который я намеренно прижимала к голове с помощью шелковой ткани, повязанной около шеи или около скул. На руки надевались перчатки, иногда с открытыми ладонями, если я хотела потрогать природу или погладить животных, с которыми порой приезжали гости. В своей жизни я видела удивительных питомцев… великолепных оленей и ланей, с белой шерстью, на которой блестели пятнышки сапфирового цвета. Множество ласковых, высокомерных котов, что путешествовали вместе с купцами для защиты тканей и провианта. Энергичные, порой даже чересчур, домашние собаки, веселые и беспечные, так и просящие погладить их и покормить. Но были среди животных и более функциональные. Например, могучие военные лошади и ручные, боевые волки, которых разводили Волкодавы и род Вир. Некоторые из них даже позволяли мне прокатиться верхом, когда я была младше и могла не стеснять их движений. Гончие псы закованные в доспехи и сидящие на привязи центурионов Пепла, обычно пугали своим жестоким, наполненным кровью взглядом, который так и говорил лишь об одном желании, желании крови. Хитрые лисицы, ютящиеся на руках своих хозяек радовали меня сильнее всего, будучи наиболее покладистыми и попросту милыми. Многие птицы, начиная от жаворонков и заканчивая пушистыми, сонными совами, что красиво ухали по ночам, раздражая слуг и мою семью, но мне доставляя покой и стимул не спать, возможность не возвращаться к кошмарам. Я любила животных, почти всех, кроме ворон. Это были единственные, кого я презирала и боялась, ведь образ того, как они клюют глазницы павших воинов, навсегда поселился во мне, лишив символичных птиц шарма, что рисовали им некоторые мелкие ордена. Несмотря на все это, я отказывалась от любых предложений отца о собственном питомце… ведь понимала, что животное попросту будет чахнуть в стенах особняка, ровно как и я. Не в моих силах подарить ему ту ласку и заботу, которую хотелось бы, и которой животное было бы достойно.

Вторая часть, духовная - неизменная молитва Близнецам, просьба сохранить и простить меня… Неизменно одни и те же слова, одна и та же молитва, которая никогда, никогда не давала результата. Обман, слепая надежда, они не смогут даровать мне прощение только из-за молитвы… мой грех куда глубже, куда серьезнее, слова не могли исправить его, это знали все в нашем доме, но продолжали верить в чудодейственные последствия молитв… зазря. Я уже потеряла надежду, но знала, что родителям так спокойнее, и даже мне это приносило некое удовольствие. Я настолько привыкла к этому, казалось бы глупому действию, что когда рядом никого не было, я не могла нарушить обещание данное семье, и выйти из дому, не прочитав молитву. Тем более, что подобное не отнимало слишком много времени… И позволяло забыться, не думая о том, какой же грех я совершила и почему так отчаянно страдаю за него.

- Вознесенные к небесам, преданные миром вокруг, рожденные для царствования, всемогущие сыны божьи… Прошу, услышьте молебный плач вашей покорной слуги, вверивший в ваши ладони свою кровь и слезы, ничего не прося взамен и жаждя лишь вашего света, отчего-то отнятого с рождения. - Опустившись на колени, мне уже не оставалось выбора, кроме как сложить руки на груди, сжимая сердце и шепча заветные слова, про себя искренне ощущая ложь, сочившуюся с каждого слова, вызванную непониманием и болью, обидой на богов, которые даже не знают моего имени. И её могли услышать и узнать. Обычно, в ритуалах используются яды или ритуальные лезвия, но поскольку я не намеревалась ожидать ответа… мне позволялось не возносить им дары. Я была уверена, что никакой разницы не будет, ведь и так и так, их ненависть ко мне куда глубже, чем непослушание. - Сохраните во свете мою душу, избавьте от тьмы мысли мои, не дайте дрогнуть перед ликом смерти… И да будет царствование ваше вечно, варти. - Покончив с молитвой, я подняла глаза, ничего не ожидая увидеть и в итоге не найдя взглядом. Каждый раз... Каждый раз, всегда одно и тоже. Секунда пламенной веры, надежды, такой яркой, что в ночи она могла бы заменить костер. И спустя мгновения, словно удар по затылку, жестокая, несправедливая реальность, оставляющая тебя в быстро гаснущем гневе, после которого, на языке играл привкус горчицы и перца. Впрочем, для меня подобное было далеко не впервой... Всю жизнь, я словно испытывала одно и тоже, но сегодня, сегодня я смогу это исправить, найти новый путь, в нескончаемом лабиринте. Отряхнув колени от пыли, я быстро побежала к дверям, выскальзывая на улицу.