Проклятая и безликая

Глава 5

Я спряталась в своей комнате, не желая ютиться в складах или на кухне, в окружении десятков слуг, что будут вымученно, с неискренними лицами жалеть меня, только лишь из-за того, что я дочерь Тиера, которому они обязаны служить в жизни и смерти. Гвин все равно не знает где моя комната, я могла быть наедине с собой, как и всегда… Да и ей плевать, насколько больно мне было, как отчаянно я хотела понравиться ей, насколько же ранили ее слова и действия, беспощадные, не имеющие за собой ничего, кроме безосновательной и глупой злости. А ведь я… я просто хотела помочь ей, пыталась казаться милой, дружелюбной, все ровно так, как учила меня мать, так почему… все закончилось вот так? Где я ошиблась? Неужели, мне было недостаточно даже вычурной доброты, всеобъемлющей учтивости, которая являлась в своей сути полнейшим самоуничижением, не имеющим ничего общего с гордостью, присущей нашему роду. Пытаясь следовать наставлениям матери, таким простым и от того преступно оскорбительным, я забыла, кем была. Но стало ли мне лучше от того, что я нашла лишь новый источник горечи, среди непроглядной, мрачной темноты, в которой блуждала? Нет…

Подобрав под себя ноги и прижав их к себе, я сидела за выставленными вперед подушками, опустив голову и сдерживая слезы обиды, которые все никак не переставали идти из опухших и покрасневших глаз. Я не заслужила этого… я не должна была испытывать эту боль, мне просто повезло, что на лице не осталось шрамов и что я вовсе не погибла, отделавшись только испугом и небольшим пламенем… Но на душе по-прежнему вилась целая буря эмоций, охватывающих все, начиная от ненависти и заканчивая страхом. Я не понимала, что пошло не так, уже не могла верить, что найду с Гвин общий язык или смогу подружиться, как бы сильно не хотела этого. Разве можно простить… Такое? Она знала обо всем, я предупредила ее, и Гвин должна была понять, что раз я вынуждена носить маску, то мои слова это не пустые отголоски истины, отраженные в испуганных и изнеженных сознаниях семьи Рихтер, и воплощенные в виде столь извращенной опеки, как маска. Мы не были такими, наши подвиги ни чем не уступают жертвам ее семьи. Но наверное… я не могла ненавидеть ее так, как должна была. В душе горела злость на саму себя, на мать, на слова Гвин, но саму девочку… я была не в силах отвергнуть то желание дружбы, за которое так отчаянно хваталось мое сознание, в себе неся надежду на лучший исход и счастливый финал. Если она сможет извиниться, если сделает это искренне, так, чтобы раскаяние не было пустой формальностью и ложью, то я была уверена, что боль отступит… Но ждать извинения от Гвин казалось еще более бессмысленным занятием, чем вечные молитвы Близнецам, ни разу не откликнувшимся на мой зов. Почему меня заставляют оставаться одной? Чем я заслужила это отвратительное положение вороны, среди светлых журавлей и гордых орлов… Почему я была обязана оставаться одинокой, брошенной, нелюдимой и лишенной всякой радости, несмотря на все попытки найти для себя хоть одного человека, которого смогу назвать другом, кто не будет шептаться, пугаться и лгать мне. Может, вот оно, истинное проклятье? Отречение от мира, от людей вокруг, лишение человечности в самой себе… Но во имя чего? Ради какой цели, небеса лишили меня детской жизни и радости, бросив в тьму страха и пелену кошмаров, ведь дальше станет только хуже. Время утекало, подводя меня к черте, после которой, уже не будет спокойных, размеренных дней, беззаботной жизни, лишенной забот мирских. Скоро я столкнусь с миром, будучи к этому не готова. И тогда… мне не останется выбора, кроме как сдаться на его милость, признав победителем того, кто должен был поплатиться за мою боль и отчаяние.

Мысли делали только хуже, оставляя душу в состоянии тревоги и грусти. Я несколько раз смогла успокоиться, убедить саму себя в том, что все хорошо, что я еще смогу исправить собственную жизнь, что все могло быть хуже. Но оставаясь одной, в темной комнате и беспросветной тишине, что оставляла только стук сердца и неровные, тяжелые вздохи, я опять оказывалась в ловушке чувств, начиная плакать и дрожать, заново вынужденная идти по нескончаемой тропе из ложащихся друг на друга мыслей, не имеющих конца в своей тягостной и темной природе. Такое отчаяние я не испытывала уже очень давно… возможно, никогда прежде. Томившиеся глубоко в душе надежды касательно людей вне особняка стремительно рушились, не найдя себе опоры и поддержки, а лишь противоречие, доказывающее мои худшие, самые скорбные ожидания. Неужели одиночество будет ждать меня повсюду? Отторжение, страх, презрение… мир ведь такой большой, такой разнообразный, так почему же, везде одни и те же эмоции, слова и действия? И если всюду царит единство, то где же мне найти место для себя, непринятую даже в собственном доме… И что делать, если место я все же не найду никогда. Что вообще происходит с теми, кто оказывается, как говорят моряки, за бортом? Или же я единственная, кто так и не смогла приспособиться к жизни.

Стук в дверь, первый, с того момента, как я истерично приказала слугам около моей комнаты не приближаться. Стыда за этот поступок во мне не было… слуги не стоили даже кусочка мыслей бушующих в детском сознании, они просто работники, призванные облегчить нашу жизнь, их эмоции для меня ничего не стоят и никогда не будут стоить, ведь по сути, даже их жизни находились в руках отца. Тем временем, стук повторился, на этот раз усерднее, громче и сильнее. Сердце сжалось от страха и боязного предчувствия, не сулящего мне ничего хорошего. Я укрылась от двери простыней, начиная дрожать и всхлипывать даже сильнее, чем прежде. Я не хотела, чтобы меня видел такой отец, он сделал столь многое, чтобы найти мне подругу, но вновь все рухнуло, оставив меня в слезах и загнанную в угол. Я не могла позволить ему видеть себя такой… мне не нужны были жалость и сочувствие, которые только докажут мне, насколько же я была слаба и ничтожна. Нет, если это был Тиер, лучше просто молчать… он не будет входить в комнату, точно не станет… Я была уверена, что отец поймет.

Стук не останавливался, пока наконец, терпение у Гвин кончилось. Девочка зашла сама, отворив тяжелые двери, замков на которых никогда не было, только лишь из-за того, что родители всегда хотели иметь возможность знать, в порядке ли я. Стоит ли говорить, насколько жалкими были мои попытки найти спокойствие в собственной комнате, когда двери не могли защитить меня даже от девочки, на год младше меня… Я была беспомощна как никогда, прячась под наволочкой и пытаясь закрыться подушками, такими мягкими, что любое ее касание было в силах достичь меня. Я не решалась выглянуть, поскольку опасалась ее, боялась лица и новых, обидных слов, которые могли быть произнесены ею. Но Гвин не собиралась уходить, увидя меня такой. Я слышала ее тихие шаги, приближающиеся к моей искусственной, хлипкой крепости, что вот-вот готова была рухнуть только от одного ее прикосновения, такого неизбежного, страшного. Словно загнанный зверь… только вот во мне уже не было ярости и злости, лишь осознание, что сейчас, охотник может в любую секунду убить меня, покончив с раненым, искалеченным животным, не имеющим путей для отступления и страшащимся его куда больше, чем следовало. Ведь она тоже человек, такой же, как и я. Только… лучше.

Шаги стихли, она оказалась совсем близко ко мне, около изголовья кровати, глядя на мое дрожащее тело. На душе стало только хуже, я уже не могла сдерживать свои рыдания, бессильно опустив руки и стянув с лица защиту. Теперь, она могла во всей красе наблюдать за моей болью, если явилась ради этого. Мне самой не хватало сил, чтобы поднять на нее взгляд, только порой резко дергаться, на долю секунды умудряясь увидеть часть ее лица. Я не хотела видеть больше, боялась, что не найду во взгляде ни капли раскаяния или сочувствия. Что увижу наслаждение, чуждое ребенку, но которое, по моему мнению, царило в каждом, кто смог добиться чужих слез. Кровать немного прогнулась, чуть скрипнула, показывая то, Гвин села рядом со мной, подложив под себя ноги и молча глядя в никуда. Мне было слышно ее неровное дыхание, тот же быстрый стук сердца, складывалось ощущение, что она чувствовала себя так же, как и я, что мысли о том, что она совершила, тоже не давали ей покоя. Аккуратно вытерев рукавом слезы, я медленно подняла взгляд, пытаясь понять, о чем именно она думает и что же чувствует, если чувствует вообще.

Гвин тоже плакала, по крайней мере, об этом говорили покрасневшие глаза, которые беспрерывно моргали, смотря на свои руки и раз за разом пытаясь отвести от них свой взгляд. Ее тело вздрагивало при вдохе, губы начинали дрожать при выдохе, кажется, она прикусила губу, на ней выступили алые капельки крови, такие же виднелись на уже весьма выразительных резцах, об которые она беспокойно резала собственный язык, видимо надеясь на то, что боль подарит ей спокойствие и умиротворение. Увидя, что я притихла, она стала бросать на меня резкие, очень быстрые взгляды, словно не решаясь посмотреть в глаза, но отчаянно желая понять меня. Как знакомо… Я действительно начинала верить, искренне и с надеждой, что в ней вилась та же буря чувств, эмоций и страхов, что и во мне. Я аккуратно села рядом, продолжая всхлипывать, но куда реже, предпочитая слушать и вслушиваться в ее дыхание и ее стук сердца.

- Я ведь испугалась за тебя, правда-правда испугалась, когда ты загорелась это... Это было просто ужасно. - Голос Гвин был хриплым, на ее руках до сих пор были видны необработанные синяки, которые она пыталась скрыть за длинным рукавом рубахи. Я ничего не говорила, уже просто глядя на нее, лишь иногда вздрагивая от внезапной боли, что ударяла по коже, словно мне отдавались ее страдания, такие колкие и резкие. Девочка быстро утерла лицо, продолжая шмыгать носом. - Я даже не знала, что такое может быть… Хоть ты и предупредила... Мне стыдно, очень очень стыдно.

Я промолчала, постепенно опуская голову к коленям. У меня были надежды, почти что мечты о том, что я услышу извинения, что она… признает вину, будет просить прощения, по крайней мере, сделает хоть что-то. Но пока что… я чувствовала только странное отторжение, отвращение к этому, пока еще не начавшемуся, разговору, который не сулил мне удовлетворение желаний, а может быть, и вовсе был призван все разрушить окончательно… поставив точку в взаимоотношениях, которые толком еще и не успели начаться. Казалось, что она просто пришла просить мира, но никак не дружбы. И я могла ее понять, я ей была не нужна, Гвин грызла совесть, но вовсе не одиночество, не то ощущение полного отчаяния, войны, против целого мира, где кроме тебя, нет никого. Да и было странно ожидать, что в ней родятся те же эмоций, что и у меня.

- Я знаю, что напортачила… У меня никогда не получается иначе, как бы я ни старалась и что бы не делала. - Гвин беспокойно сжимала и разжимала пальцы, невольно дергаясь из стороны в сторону и робко, почти что со страхом, пыталась приблизиться ко мне, порой отсаживаясь обратно. Я глядела на это со смесью непонимания и ощущением родственной, незримой схожести, которую ощущала в каждом неловком движении. Возможно, в ней действительно не было раскаяния, возможно, она даже не хотела просить прощения, но мне было сложно игнорировать ее боль, такую реальную, что невольно, в душе появились новые чувства. Я сочувствовала Гвин, хотела ей помочь, спасти из плена этих ощущений вины. - Я не хотела обижать тебя, просто… просто все меняется так стремительно, у меня не осталось родителей, сестры… остался только дедушка, который тоже бросает меня, оставляя у людей которых я не знаю, даже не предупредив меня заранее, но рассказав тебе. - Пальцы Гвин хрустнули так болезненно громко, что невольно, я посчитала будто они сломались. Девочка передо мной уже не могла сдерживать нормальный тембр голоса, ее глаза опустились, на них блеснули слезы, я безвольно замерла, глядя на это. Нет... Мне не позволяла совесть смотреть на это, тая в душе обиду и злость. Она была младше, импульсивнее... Мне следовало быть аккуратнее, осмотрительнее, и пусть это она меня толкнула, но я не имела права оставить ее в таком состоянии, ничего не предприняв. Слишком жестоко... Я не была жестокой, не хотела становиться такой и точно, быть такой по отношению к ней, пусть и знала Гвин всего несколько часов. - Это не твоя вина, не вина твоей семьи… я просто не могла поверить, что после всего, он т-тоже оставит меня.

Девочка абсолютно внезапно заплакала, пытаясь закрыть лицо руками, но не в силах подняться и уйти. В моей душе уже не было силы просто смотреть на это, нужно было что-то делать, как-то действовать, несмотря ни на что. Детский разум… неважно, что она могла меня убить, что обидела… я просто не могла бесчувственно смотреть на это, оставаясь рядом. Казалось, что из-за нее слезы возвращались и ко мне, хотя голова и без того болела, разрываясь надвое. Кровь в висках бурлила, зазря пытаясь меня сломить, мой разум оставался чистым… и желал помочь ей, утешить и успокоить, показав на деле, что я хороший человек, с которым можно дружить и который не бросит тебя. Я попросту не была способна наслаждаться ее страданиями или видеть в них кару за проступок, как возможно, хотела до ее прихода. Не такого раскаяния я желала, но оно красноречиво говорило мне о том, как глубоко ударила ее эта ситуация. Но несмотря на это, я никак не могла оставить подозрения, будто она притворяется, потому оставалось лишь надеяться, что это было искренне, что она не пыталась обмануть меня или таким образом получить прощение.

- Я прощаю тебя, Гвин… Твой дедушка делает это только потому, что боится за тебя, он не хочет потерять тебя, как потерял свою остальную семью. - Я приблизилась к Гвин, обнимая ее со спины и пытаясь успокоить. Девочка не шелохнулась, по-прежнему горько плача и безрезультатно утирая рукой собственные слезы, которые уже пропитали ее рубаху. От этого мне самой становилось невыносимо тоскливо, словно это меня бросили и заперли с неизвестными людьми… Впрочем, порой я именно так себя и ощущала, оставаясь один на один с молчаливой семьёй, которая порой, казалось, презирала меня. - У нас хороший дом, вокруг есть лес, неподалеку аванпост… Тебе у нас понравится, обещаю. Я буду рядом, если ты захочешь, но если нет... Сможешь играть одной, вместе со слугами.

- Почему ты так добра ко мне? Я даже не смогла представиться, распсиховалась и ударила… - Гвин словно ожила, кладя голову мне на плечо и пытаясь перестать вздыхать так прерывисто и дергано, что казалось, будто она задыхается. Мне было искренне жаль Гвин, мне казалось, что я смотрю в кривое зеркало самой себя… с иными чертами лица, историей, жизнью… но со схожей, отрешенной от мира судьбой, полной горя, одиночества и боли. Возможно, мой отец знал чем все обернется с самого начала, осознавая, насколько мы похожи. Возможно, все было чередой случайностей, допущенных родителями, но как бы то ни было, сейчас, я находилась рядом, готовая помочь ей, как младшей сестре, которой никогда не было. - Ты ненавидишь меня, да? После того… как я чуть не убила тебя, ты не можешь не презирать меня…

- Мне было больно… но не из-за тебя. Я надеялась, что мы сможем подружиться, что наконец-то я не буду одна. Когда ты оттолкнула меня… - Я тоже задрожала, боль вернулась ко мне, словно заново оживая в сознании и погружая в тот миг, который остался со мной новой болью, которую я так тщательно полировала и пережевывала, оставшись одной. Прерывисто выдохнув, я опустила голову, пытаясь собраться с мыслями и не показать ей собственную слабость, такую явную и очевидную, но ту, что было необходимо подавить, пока была такая возможность. - Стало понятно, что все, о чем я мечтала, оказалось разрушено.

- Я не хочу, не хочу опять что-то рушить… - Гвин отчаянно подняла на меня заплаканный взгляд серых глаз, в которых теперь не было ни капли спокойствия, только грусть и боль. Я ответила тем же, позволив ей посмотреть на меня и наконец разрешить конфликт, пришло время закончить с ним. Утопать в ее глазах было столь странно, что невольно, на несколько секунд, я полностью потерялась, даже не понимая, где нахожусь и что происходит. Такая глубина глаз... В которой порой, скользили неизвестные, чёрные сущности, разглядеть которые мне не удавалось, несколько раз я даже видела отражение собственных зрачков, которые пугали своей мертвой натурой. Ее холодное дыхание неприятно обжигало и отталкивало, но лежащая на плече голова не позволяла отдалиться, пусть мне и казалось, что глубоко в душе я этого и не хотела. Впервые, я видела чужую слабость, оголенную душу… наконец, я смогла понять, что не одна страдаю и не одна плачу. Это грело сердце и наполняло решимостью, не позволяя просто так отвернуться от ее слез и боли, ведь от меня отворачивались всю жизнь, и я знала, каково это. - Ты простишь меня? Пожалуйста, я не желаю тебе зла… мне страшно, и я не хотела оставаться одной.

- Я не держу на тебя злости. - Гвин вновь уставилась на меня в оба глаза, с такой надеждой… будто сейчас, от моего выбора зависит вся ее жизнь. Весь ее мир в этот миг словно крутился вокруг меня, и я не могла подвести ее. Кем бы я была после этого? Такой же, как те, кто отвергали меня, такой же, как молчаливые боги, запуганные крестьяне и высокомерные, глупые аристократы, шепчущиеся за моей спиной в те редкие дни, когда наш дом посещали дети и подростки. - Конечно, ты прощена… Гвин, я надеюсь, что мы сможем подружиться.

- Я тебя не подведу, клянусь. Больше я не причиню тебе боли… хорошо? Ты мне веришь? - Ее слова… на секунду, во мне что-то вспыхнуло, заставив сердце заболеть. Клятва… я даже не могла поверить в этом. Столь душевное, столь важное, достается мне так просто, ни за что… Я не была достойна подобного, не могла принять, но и отказываться казалось слишком сложно. Это было самое ценное, что мог дать вам человек, свою клятву… Вверить свою душу и кровь, на них поклявшись что-то исполнить. Я опасалась, что она может об этом пожалеть, да и я не желала принимать этот дар столь просто. - Лизастрия? Не молчи, я…

- Лиз, для друзей я Лиз. - Прижав к себе Гвин, я не смогла сдержать кривой, дрожащей улыбки, которая больно отражалась на сердце, словно что-то внутри боялось той связи, что возникла так просто, так быстро и спонтанно… Но уже не дав нам дороги назад. Теперь, мы были названными клятвой сестрами, и чтобы не думала Гвин, я буду воспринимать ее только так. - Тогда принимаешь ли ты в ответ мою клятву… что я тоже никогда не причиню тебе боли?

- Конечно, Лиз… - Гвин хихикнула, сама отстраняясь от меня и садясь на кровать ровно, глядя на меня с радостью и восторгом, который так резко контрастировал с недавними болью, слезами, истерикой и криками. Но ведь и я сама лишь недавно билась в муках, лежа среди подушек и проклиная всех вокруг за то, что не смогла найти себе ни одного друга за всю жизнь. Наверное, было неудивительно, что она уже могла улыбаться, да и ведь я сама сидела прямо сейчас с такой же глупой, нелепой улыбкой - Ты умеешь сражаться? Дедушка учил меня с раннего детства, я и тебя могу научить! Наверное… я многого еще не знаю. Хочешь?

- Думаю, папа сможет найти хорошего воина, который нас обучит… Да, да, всю жизнь мечтала сражаться. - Я говорила так искренне, как могла, но при этом даже пытаясь скрыть восторг, не смогла. Голос дергался, фанатичное желание было видно невооруженным взглядом. - Ты правда научишь меня?

- Разумеется! И тогда ты тоже сможешь проучить тех самодовольных мальчишек. - Рассмеялась Гвин, вскакивая с кровати. В тот же момент, в ее желудке заурчало. Покраснев, она отвела взгляд. - Прости…

- Ничего, пойдем со мной, я покажу, где у нас кухня… думаю, вечером будет пир, поэтому мы сможем умыкнуть себе что-нибудь вкусное.