"Икс" ["X"]

8

Поскольку я забыла об обеде, то приготовила себе питательный ужин дома: сэндвич с арахисовым маслом и маринованным огурцом на хлебе, настолько мультизерновом, что я могла пересчитать все семечки, орешки, скорлупки и кусочки соломы, запеченные в тесте.

Я округлила количество клетчатки пригоршней чипсов и запила диетическим пепси.

В восемь я подхватила коробку и пристроила на бедре, пока запирала дверь студии.

Проходя мимо своей машины, я открыла багажник, поставила туда коробку и закрыла снова, а потом прошла полквартала до Рози.

Вилльям был на обычном посту за барной стойкой и прекрасно выглядел в темно-синем костюме-тройке и бледно-голубой рубашке без галстука. Он повязал белый передник и полировал винный бокал специальной тряпочкой из микрофибры, чтобы избавиться от пятен воды. Увидев меня, он приветственно поднял руку. Поставил бокал на стойку, наполнил белым вином из одной из Розиных огромных банок, а потом подмигнул, давая понять, что бокал предназначен для меня. Я подошла к бару и уселась.

— Как дела, Вилльям?

— Хорошо. А у тебя?

— Хорошо. Спасибо за это, — сказала я и подняла бокал.

— Я угощаю, — сказал он и понизил голос. — Рози посоветовала не надевать сегодня галстук.

Если ты думаешь, что это неуважение к посетителям, только скажи.

— Вилльям, ты тут единственный, кто носит галстук, так что это может быть облегчением.

— Спасибо.

Он посмотрел налево, где один из дневных пьяниц сигналил о новой порции. Вилльям налил на два пальца Олд Кроу и понес вдоль бара.

Я развернулась к залу. Анна Дэйс сидела за столиком сзади, в компании двух подружек, одна темненькая, другая светленькая. Для прохладного мартовского вечера все три были слишком легко одеты: топы на лямочках, миниюбки и высокие каблуки. Они сдвинули головы вместе, и Анна, кажется, гадала по руке блондинке, которая выглядела младшей из двух девушек. Я видела, как Анна ведет линию к большому пальцу блондинки, увлеченно говоря. Нет ничего прекраснее, как быть в центре чьего-то внимания.

По понедельникам в большинстве заведений тихо, но недавний наплыв полицейского персонала давал возможность встреч с офицерами, с которыми я обычно не сталкивалась.

Живым доказательством был Иона Робб, который сидел в одиночестве в кабинке. Я слезла с табурета и подошла к нему.

— Тебе нужна компания?

— Конечно. Садись. Рад тебя видеть.

Я села напротив него. Он выглядел мрачным, но, несмотря на это, хорошо. Ухоженный и аккуратный, с сединой на висках. Таких как он называют черными ирландцами, что значит, черные волосы и голубые глаза, неотразимая комбинация, на мой вкус.

Я познакомилась с ним, когда он занимался поиском пропавших людей, а я разыскивала одного. Многие годы он был женат на девушке, которую знал с седьмого класса, когда им обоим было по тринадцать. Он думал, что брак — это на всю жизнь, но Камилла не всегда была с этим согласна. Она периодически бросала его, забирая с собой двух дочек и оставляя в морозильнике годовой запас собственноручно приготовленных обедов. Иона был безнадежно влюблен в нее, и чем хуже она с ним обращалась, тем сильнее он увязал.

Однажды она ушла с двумя девочками и вернулась, беременная от кого-то другого. Иона принял ее обратно без единого слова. Маленькому мальчику, Баннеру, по моим подсчетам, должно было быть около трех лет.

Из кухни появилась Рози, сделала остановку у бара, а потом двинулась в нашем направлении. Теперь, когда персонал отделения полиции почтил своим присутствием ее таверну, она начала смотреть в глаза новым посетителям. Раньше она обычно сначала смотрела на меня или на кого-нибудь знакомого, чтобы перевести требования незнакомцев.

Она принесла новую кружку пива для Ионы и свежий попкорн. Я посыпала попкорн пармезаном и начала жевать.

— Что с тобой случилось? Ты прекрасно выглядишь, — сказала я Ионе.

— Это двусмысленный комплимент.

— Я не хотела. Ты выглядишь чудесно.

— Почему ты это говоришь? Я не напрашивался на комплименты. Мне действиетльно интересно.

Я оглядела его.

— Хорошая стрижка. Ты похудел. Выглядишь отдохнувшим. Еще, печальным, но это может быть привлекательным у мужчины.

— Камилла вернулась.

— Хорошая новость.

— У нее перименопауза.

Я застыла с пригоршней попкорна на полпути ко рту.

— И что это?

— Приливы и потение по ночам. Нерегулярные менструации. Потеря либидо. Сухость влагалища. Инфекции мочевого тракта.

— Черт, Иона. Я пытаюсь есть.

— Ты спросила.

— Я думала, ты говоришь о переменах настроения.

— Ну, это тоже. Она говорит, что вернулась домой навсегда.

— Тогда почему ты в такой тоске?

— Я привык к тому, что ее нет. Последний год девочки жили со мной, и все было чудесно.

Камилла оставила с нами Баннера, когда уезжала. Кстати, это было в прошлом сентябре.

Ребенок в детском саду, умница, разговорчивый, хорошо приспособленный. Вернулась Камилла, и он мочится в постель и бьет детей в садике. Мне звонят оттуда дважды в неделю. Камилла хочет, чтобы мы посещали психолога, и считает, что он должен принимать лекарства.

Я решила сменить тему. Эта парочка, по настоянию Камиллы, посещала психолога годами, и смотрите, к чему это привело.

— Сколько лет сейчас девочкам?

— Кортни семнадцать, Эшли пятнадцать.

— Ты серьезно?

— Конечно. Вон они.

Пораженная, я повернулась и посмотрела. Это были две девушки с Анной Дэйс. Все три были великолепны, что точно нельзя было сказать обо мне в их возрасте.

— Я не верю.

— Поверь мне.

— Эй, без обид, но я помню кривые зубы, спутанные волосы, слабые подбородки и фигуры, как сосиски. Что случилось?

— Все, что потребовалось, это бесконечная косметическая продукция и семь тысяч за брекеты.

— Случайно, не у доктора Сталингса?

— У доктора Уайта.

— Ну, они выглядят просто фантастически. Они должны быть счастливы, что Камилла дома.

— Ха! Они это ненавидят. Она держит их в ежовых рукавицах. Никаких телефонных звонков после шести. Никаких мальчиков в доме. Быть дома не позже девяти.

— Для меня звучит не так плохо. А какие у тебя родительские правила игры?

— У меня нет правил. Я отношусь к ним как к взрослым. Все что нужно, это здравый смысл. Она понятия не имеет, кто они такие и чем занимаются.

Я посмотрела на часы и состроила гримасу.

— Ой. Восемь сорок пять. Им не пора домой?

— Это мой вечер с ними. Она с Баннером.

— Прекрасно. Совсем как при разводе. Кто из вас платит алименты?

— Не надо шутить.

— Извини. Я не хотела. И что теперь будет?

— Я ожидаю, что мы разберемся. Перемены, это тяжело.

Его мрачное выражение вернулось после нескольких минут оживления.

— Иона, как долго это продолжается? Пять лет? Десять? До тех пор пока ты будешь делать то же самое, почему что-то должно измениться?

— Ты не понимаешь. Мои родители развелись. Я не пожелаю этого ни одному ребенку.

Я не думала, что не понимаю, но спорить было бесполезно. Я посмотрела на дверь как раз тогда, когда входил Генри.

— Генри пришел. Пообщаемся позже. Удачи.

— Рад был тебя видеть.

— Я тоже.

Я вышла из кабинки, довольная, что появилась причина. Очень обидно наблюдать, как люди запутывают свою жизнь. У Ионы на руках были все карты, и он отказывался играть.

Чем Камилла его удерживала? Я не видела ее несколько лет, да и тогда только мельком и на расстоянии. Эта женщина должна быть совершенно неотразимой. Почему он ее терпит?

Он был добрым, красивым, спокойным, ответственным, уравновешенным. Я сама с ним встречалась короткое время, когда Камилла отсутствовала “в поисках себя”. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что Иона никогда не освободится. Он это знал, и видимо предпочитал несчастливую жизнь риску.

Я подошла к столику Генри, захватв свой бокал.

— Как твоя лекция? — спросила я, усаживаясь.

Он состроил гримасу, высунув язык и сведя глаза.

— Я ушел до окончания. Не то чтобы серая вода была скучной, но предмет имеет свои пределы. Как дела у тебя?

— Ничего особенного, чтобы рассказывать.

— Вон твоя подруга Рути.

Я проследила за его взглядом и увидела Рути в дверях. Я помахала, и она пошла к нашему столику. Рути было лет шестьдесят пять. Высокая и стройная, с худощавым лицом, высоким лбом и каштановыми волосами с сединой, которые она заплетала в длинную косу. Ее джинсы, толстовка и кроссовки выглядели странно на человеке, столь прирожденно элегантном.

Когда она подошла, я сказала:

— Хорошо. Ты получила мое сообщение.

Рути удивленно посмотрела на меня.

— Какое сообщение?

— То, что я оставила час назад.

— Я только что заезжала домой, и там не было никаких сообщений. Что в нем было?

— Что я здесь, и если ты придешь, я куплю тебе выпивку. Разве ты не поэтому пришла?

Генри встал и отодвинул для нее стул. Рути поблагодарила и села.

— Я пришла, потому что искала тебя. Я думала, что ты всегда здесь. Когда я проезжала мимо твоего дома и увидела, что в окнах темно, то приехала сюда.

— Зачем ты меня искала?

— Мне одной в этом доме неуютно.

Она повернулась и с интересом огляделась.

— У этого места новый хозяин? Я помню мясистых мужиков в бейсбольной форме, проливающих пиво и орущих. Тишина, это здорово.

— Спортивные энтузиасты переехали, и теперь мы имеем свободных от дежурства полицейских, что на мой взгляд лучше.

— Могу я угостить вас выпивкой? — спросил Генри.

— Водка мартини. Три оливки. Спасибо, что предложили.

— Как насчет тебя, Кинси?

— У меня еще есть.

— Я сейчас вернусь, сказал он.

Рути смотрела, как он идет к бару.

— Сколько ему лет?

— Восемьдесят девять.

Она изучала его.

— Он симпатичный. Правда. Он не кажется мне старым. А тебе кажется?

— Прекрати это, Рути. Я его уже застолбила.

Мы поболтали ни о чем, и только когда Генри вернулся с мартини и Блэк Джеком для себя, она заговорила о коробке.

— Так как это прошло?

— Поиск был безрезультатным, что тоже было частью моего сообщения, которого ты не получила.

— Ты ничего не нашла?

— Не-а.

— Очень плохо. Я надеялась, что ты снабдишь меня амуницией.

Генри сел и аккуратно поставил мартини перед Рути.

— Амуницией для чего?

— Подождите минутку, — сказала она.

Рути подняла указательный палец, и я смотрела, как она поднесла ледяную водку к губам и сделала глоток. Она издала звук, на который только водка-мартини вдохновляет знатоков.

— Это так хорошо.

Я ответила за нее, пока она наслаждалась алкоголем.

— Она завтра встречается с налоговым инспектором, пытается избежатть аудита.

Надеялась, что я найду документы, но не повезло.

— Ой, ладно, — сказала Рути. — Что они мне сделают, посадят в тюрьму?

— Вообще-то, я нашла кое-что другое. Наверное, оно не поможет, но все равно интересно.

Я наклонилась и вытащила из кармана сумки листок в клеточку. Развернула и положила на стол перед Рути.

— Ты не знаешь, что это такое?

Я смотрела, как она водит глазами по рядам цифр.

— Ничего непонятно, но это почерк Пита. В этом я не сомневаюсь. Он любил бумагу в клеточку и такие ручки.

Генри с интересом наклонился вперед.

— Код.

Я повернулась к нему.

— Ты уверен?

— Конечно. Это алфанумерация и не очень сложная. Если я прав, он связал цифры с каждой буквой алфавита, а потом сгруппировал буквы по четыре, чтобы труднее было разгадать.

— Как вы догадались? — спросила Рути.

— Я играю в словесные игры. Криптограммы, анаграммы, кроссворды. Они появляются в газетах каждый день. Вы не пробовали?

— Я нет. Пит любил такие вещи. А я обычно чувствую себя слишком глупой для этого.

Рути указала на страницу.

— Так переведите. Я бы очень хотела услышать.

— Я не могу сразу. С этим нужно поработать. Дайте взглянуть.

Он взял листок и стал водить глазами по рядам цифр.

— Вообще-то, это не код, а шифр, что противоположно коду. В настоящем коде каждое слово заменяется другим словом, то-есть нужно иметь большую неудобную книгу для ваших секретных посланий. Никакой уважающий себя шпион в наши дни этого не делает.

— Пожалуйста, на нормальном английском, — попросила Рути. — Я не понимаю.

— Это несложно. В шифре каждая буква заменяется другой буквой или символом. Это выглядит как простая замена букв цифрами. Если это обычный английский, мы можем начать с одиноких букв, которые почти всегда “I” или “А”.

— Что еще? — спросила Рути, подперев подбородок ладонью.

Я бы точно могла обойтись без ее томного взгляда на Генри.

Генри постучал по листку.

— В словах из двух букв обычно одна согласная и одна гласная: “of”, “to”, “in”, “it” и так далее. Или можно начать с коротких слов: “was”, “the”, “for”, “and”. “E” — наиболее распространенная буква в английском языке, за ней идут “Т”, “А” и “О”.

— Я решила, что нули просто занимают место.

— Я бы тоже так подумал, они сохраняют форму таблицы. Таблица имеет элегантный вид, в отличие от строчек разной длины.

— Интересно, зачем он это сделал?

— Он должен был беспокоиться, что кто-то прочтет его записи. Где ты это нашла?

— Он засунул листок между страниц документа, судебное дело дней Берда и Шайна.

— Ты думаешь, одно связано с другим?

— Понятия не имею. Рути предупредила меня о его привычке прятать бумаги, так что я перевернула папки вверх дном, пролистывая страницы, когда выпал этот листок. Если он его спрятал, информация должна быть важной.

Я потратила несколько минут, чтобы описать двойное дно в коробке и перечислила, что нашла в почтовом пакете: открытку с Днем матери, две фотографии, открытку с днем рождения, четки и Библию с именем Ленор Редферн.

— Обычные семейные реликвии, — заметил Генри. — Интересно, как они попали к Питу.

— Невозможно сказать. Пакет был отправлен отцу Ксавьеру в церковь святой Елизаветы в Бернинг Оукс, Калифорния. Это было в марте 1961.

— Я помню, что Пит ездил в Бернинг Оукс, — сказала Рути. — Но это было где-то в марте прошлого года. Он ни слова не говорил о католическом священнике.

— Еще я нашла свадебное объявление, которое он вырезал из “Диспэтч”. Это была свадьба молодой женщины по имени Эйприл Лоув и дантиста Уильяма Сталингса.

— Какая связь? — спросил Генри.

— Эйприл — дочь обвиняемого в том самом деле, мужчины по имени Нед Лоув.

— Могло напомнить ему.

— Это объясняет, почему он сохранил объявление, но не объясняет, зачем он ездил в Бернинг Оукс — ответила Рути.

Генри немного подумал.

— Это все могло быть частью расследования. Кинси говорила мне, что когда-то он был хорошим детективом.

Я не помню, чтобы говорила такое, но промолчала, на случай, если он просто хотел сделать приятное Рути.

Рути улыбнулась.

— Он был хорошим детективом. Бен говорил, что Пит “носом чует” беззаконие. В любом случае, в его лучшие дни, — внесла она поправку.

— Я помню это. Один из редких комплиментов Бена.

— Так что, возможно, его убедили взяться за это дело, — сказал Генри.

Рути поморщилась.

— Я сомневаюсь. У него за весь прошлый год был только один клиент, который заплатил.

— Может быть, это была работа pro bono (Буквально: для общественного блага.

Профессиональная работа без оплаты, пр. пер.), — предположил Генри.

Добрый милый Генри, — подумала я. Так старается, чтобы Пит выглядел лучшим человеком, чем он был.

— Я ценю, что вы его защищаете, но давайте будем честными. Мы те, кто мы есть, — сказала Рути.

— Может быть, в нем заговорила совесть, — сказал Генри. — Только потому, что он сделал одну ошибку, не значит, что любой выбор, который он делал, был неправильным. Люди меняются. Иногда бывает причина остановиться и переосмыслить.

Рути выслушала его с интересом.

— Вообще-то, возможно, вы правы. Вы знали, что у него был синдром Марфана?

— Кинси упоминала об этом.

— Одним из осложнений является расширение грудной части аорты. Разрыв аневризмы — это смерть через несколько минут, так что Питу ежегодно делали эхокардиограмму, чтобы следить за его состоянием. После проверки в феврале его доктор сказал мне, что настоятельно рекомендовал Питу операцию. Пит не сказал мне ни слова, и зная его, он полностью отверг эту идею. То, что ему не нравилось, он выкидывал из головы и никогда больше не думал об этом.

Генри откашлялся.

— Вы говорите, что, если бы Пита не застрелили, он все равно мог бы быть мертв.

Рути пожала плечами.

— Более или менее. Дело в том, что Пит сказал доктору, что он уже прожил дольше, чем имел основание ожидать. С одной стороны, он был фаталистом — что будет, то и будет. С другой стороны, зачем идти на риск операции?

— Не понимаю, при чем тут это, — сказала я.

Генри повернулся ко мне.

— Она говорит, что, возможно, я прав. Он знал, что между ним и смертью стоит только поворот игральной кости. Если он узнал что-нибудь важное, то мог зашифровать это, чтобы спрятать.

Рути закрыла глаза.

— Вы — хороший человек. И разве мне не хотелось бы, чтобы это было правдой?