Развод. Его холодное сердце

ГЛАВА 29

Флешбэк

А потом... я просто сбежала.

Купила билет тайком, пока он был в отъезде на важных переговорах.

Всё стало слишком... слишком. Я слишком потеряла голову. Слишком растворилась в нём, в его мире, в его любви. Я слишком влюбилась — до дрожи в коленях, до остановки сердца от одного его взгляда. В очень непростого человека из другой страны, из другого мира. Который был не для меня.

Он звонил. Каждый час. Каждую минуту. Я выключила телефон.

Его голос в автоответчике:

"Катья, любимая, где ты? Что случилось? Поговори со мной..."

Я улетела в Питер, не попрощавшись. Впервые в жизни обманула — его, себя, нашу любовь.

А через три недели тест показал две полоски…

В государственной клинике пахло хлоркой и безысходностью.

Я заполняла карточку дрожащими руками, пытаясь не думать о том, что делаю. Не думать о ребёнке.

Не думать о глазах Давида, его улыбке, его руках…

— Екатерина Владимировна? — медсестра заглянула в кабинет. — Проходите.

— Она никуда не пойдет.

Этот голос. Я бы узнала его из тысячи. Из миллиона. До конца жизни.

Давид стоял в дверях — в черном пальто, с белым от злости лицом. От него веяло такой яростью, что воздух, казалось, потрескивал.

Как он узнал? Откуда?

Хотя о чем я — у него везде свои люди. Наверное, следил за мной с первого дня прилета.

— Выйдите все, — его голос был страшен.

— Вы не имеете права... — начала было врач.

— Вон! — рявкнул он так, что задрожали стекла.

Когда дверь закрылась, он медленно повернулся ко мне. Я никогда не видела его таким — будто само воплощение гнева в человеческом обличье.

— Значит, вот как? — каждое слово падало как камень. — Убить моего ребенка?

— Это не твой ребенок, — я вздернула подбородок. — Это мое тело, и я...

— Твое тело? — он оказался рядом одним движением, схватил за плечи. От него пахло дорогим парфюмом и яростью. — А где было твое тело, когда ты стонала подо мной? Когда умоляла не останавливаться? Когда шептала, что любишь? Это тоже была ложь?

— Прекрати! — я вырвалась. — Это мой выбор!

— Нет, — он произнес это так тихо, что стало страшно. — Это мой ребенок. Моя кровь. Часть меня. И если ты хоть пальцем...

— То что? — я вскинула голову. — Убьешь меня?

Он побледнел еще больше. В черных глазах мелькнуло что-то похожее на боль:

— Я скорее себя убью. Ты носишь моё дитя, часть меня. Плоть от плоти. Как ты можешь даже думать...

— Я не готова! — крикнула я. — Не готова к твоему миру, твоим правилам! К тому, что ты решаешь всё за всех! К тому, что я должна быть такой, какой ты хочешь!

— Это всё не имеет значения, — он вдруг опустился на колени. Давид Шахин — на коленях. Человек, перед которым склоняли головы сильные мира сего, стоял передо мной на коленях в обычной районной поликлинике.

Он прижался лицом к моему животу:

— К черту всё. Только ты и я. И наш ребенок. Я люблю тебя, слышишь? До безумия люблю.

— Давид...

— Выходи за меня.

— Что?

— Выходи за меня замуж, — он поднял глаза — черные, больные, полные такой боли, что у меня перехватило дыхание. — Сегодня. Сейчас. Я всё устрою.

— Ты с ума сошел?

— Да. По тебе. С первого дня, как увидел. Катья, пожалуйста... — его голос дрогнул. — Не убивай его. Не убивай меня. Не убивай нас. У нас будет самый красивый ребенок на свете. Я всё для вас сделаю, только не...

Я расплакалась. Он целовал мои руки, шептал что-то по-турецки — нежное, горячее. А я понимала — это конец моей свободы. И начало чего-то нового. Страшного и прекрасного одновременно.

Свадьба была тихой, почти тайной.

На берегу Босфора — без его семьи, которая наотрез отказалась принимать "русскую невестку". Но прилетели мои родные и Кира.

— Ты уверена? — шептала подруга, помогая мне надевать платье. — Может, ещё не поздно...

Я смотрела в зеркало на своё отражение — белый шелк струится по фигуре, слегка округлившийся живот ещё не заметен. В глазах — испуг и решимость одновременно.

— Поздно, — ответила я. — Уже поздно.

Давид ждал у алтаря — в черном костюме, строгий и красивый до боли. Когда он увидел меня, его глаза вспыхнули тем особым огнем, который я уже научилась узнавать.

— Моя, — шепнул одними губами. — Теперь навсегда моя.

Он купил нам огромную двухэтажную квартиру с видом на Босфор. Не спросил, хочу ли я такую, просто поставил перед фактом.

— Наше гнездышко, — говорил, обнимая сзади. Его ладонь ложилась на мой живот, где рос наш ребенок. — Только наше.

Беременность он контролировал так же властно, как и всё остальное. Лучшие врачи, особое питание, запрет на любые нагрузки.

— Давид, я же врач, — пыталась спорить я. — Я знаю, что можно...

— Ты носишь моего ребенка, — отрезал он. — Я не допущу никакого риска.

Маша родилась крошечная, с его глазами и моими светлыми волосами. Идеальный симбиоз наших генов.

— Моя принцесса, — шептал он, целуя крошечные пальчики. — Моё чудо.

Он был прекрасным отцом — нежным, заботливым, готовым часами носить дочь на руках. Но его любовь всегда граничила с одержимостью.

Пять лет мы были счастливы.

Почти. Если не считать его ревности — дикой, необузданной. Его попыток контролировать каждый мой шаг.

— Ты моя, — повторял он, прижимая к себе. — Только моя. До последнего вздоха.

Я со скандалами выбила себе право доучиться, получить лицензию врача турецкого образца. Каждый экзамен был битвой — не с материалом, с его сопротивлением.

— Зачем тебе это? — не понимал он. — Я могу обеспечить тебя всем!

— Это не про деньги, — объясняла я. — Это про самореализацию.

— Само... что? — он хмурился. — Ты жена и мать. Разве этого мало?

Не могла одеваться как хочу — "Слишком откровенно, ты же моя жена!" “Не позволю, чтобы на тебя пялились!”

Не могла иметь друзей мужского пола — "Я твой муж, я твой друг, я твоё всё!"

А потом с боем я вышла на работу — только на полставки, только с личной охраной. Он считал, что я сошла с ума:

— Почему ты не хочешь заботиться о своей семье? Почему тратишь время на чужих людей?

— Это мое призвание, — говорила я. — Я врач. Я спасаю жизни.

— Как спасла мою? — он притянул меня к себе, зарываясь лицом в мои волосы. — И теперь я твой вечный пленник. Ты украла моё сердце, и я не хочу его возвращать.

А потом умер его отец.

Это случилось внезапно — инфаркт прямо на совете директоров.

Давид держался, как подобает главе семьи — сухо, официально, без эмоций.

Но что-то сломалось в нем после этого. Будто проснулось то, что он прятал все эти годы.

Власть. Контроль. Деспотизм. Отчужденность. Холодность.

Он всё чаще пропадал на работе. Всё реже улыбался. Всё больше говорил о традициях, о долге перед семьей.

А потом он просто поставил меня перед фактом:

"Ты должна переехать в семейный особняк", "Ты будешь слушаться мою мать", "Таковы традиции"...

А потом появилась она. Ясмина.

И мой мир рухнул окончательно.

— Это просто деловые отношения, — повторял Давид. — Существует договоренность между нашими семьями. Я обязан.

Но я видела его взгляд, когда он смотрел на неё…