Развод. Его холодное сердце

ГЛАВА 43

Давид

Особняк Атешей возвышался над Босфором белоснежной громадой — воплощение могущества одной из самых влиятельных семей Турции. Мраморные колонны, безупречно подстриженные кипарисы, фонтаны с позолоченными статуями — всё кричало о власти и деньгах.

Охрана распахнула ворота, узнав мою машину. Ясмина рядом дрожала как осенний лист — в утреннем свете были особенно заметны круги под её глазами, след бессонной ночи и размазанной туши.

— Прошу тебя, — в десятый раз прошептала она, вцепившись в мой рукав. — Не надо... Он никогда не простит такого позора.

Я стряхнул её руку, молча припарковался у парадного входа.

В кармане жгли результаты теста ДНК — три страницы, способные разрушить репутацию двух древних родов. Всего несколько строчек сухого медицинского текста, а сколько судеб они могут сломать.

Дворецкий поклонился, пропуская нас в холл. Сколько раз я входил сюда женихом, потом мужем...

А сегодня я пришел разрушить эту идеальную картину благополучия.

Министр Атеш ждал в своем кабинете — грузный мужчина с цепким взглядом политика и печатью власти на холеном лице. Годы в правительстве научили его скрывать эмоции за маской радушия, но сейчас что-то в моем лице заставило его насторожиться.

— Дорогой зять! — он шагнул навстречу с распростертыми объятиями. От него пахло дорогим табаком и властью. — Какой приятный сюр...

Я молча положил на стол документы. Конверт с логотипом клиники выглядел чужеродно среди министерских бумаг.

— Что это? — он нахмурился, разглядывая бланки медицинского центра. Очки в золотой оправе сползли на кончик носа.

— Тест ДНК, — я едва держал себя в руках, но внутри меня был настоящий д, от воспоминаний о той ночи, когда Ясмина пыталась отравить Катю. — Ребенок, которого носит ваша дочь — не мой.

Тишина звенела как натянутая струна. Было слышно, как тикают старинные часы на стене — наследство ещё османских времен.

Ясмина сжалась в углу кабинета, обхватив себя руками, как будто пыталась защититься от надвигающейся бури.

— Что?!!! — его лицо побагровело, породистый нос раздулся как у разъяренного быка. Он резко развернулся к дочери, отбросив маску благовоспитанности. — Это правда?

Она молчала, опустив голову. На дорогом персидском ковре расплылось темное пятно — её слезы.

Удар прозвучал как выстрел — министр влепил ей такую пощечину, что она отлетела к стене, сбив по пути антикварную вазу.

Осколки фарфора разлетелись по полу, рыдания Ясмины усилились.

— В свою комнату! — прорычал он, утратив остатки лоска. — Немедленно!

Когда дверь за ней закрылась, он вдруг как-то сразу постарел. Властная осанка исчезла, плечи поникли. Грузно опустился на колени, и в этом жесте не было ничего театрального — только отчаяние отца, чей мир рушится:

— Давид, сынок... — задыхаясь, шептал он. — Умоляю! Этого никто не должен узнать. Такой позор... Ты же понимаешь, что для нас честь семьи — всё!

— Встаньте, — я поморщился. — Это унизительно. Особенно для человека вашего положения.

— Нет! — он схватил меня за руки. В глазах, привыкших смотреть на подчиненных свысока, стояли слезы. — Я всё для тебя сделаю! Любую должность в правительстве! Полное покровительство в делах! Контракты! Связи! Только молчи!

Забавно, как быстро слетает напускной лоск, когда дело касается действительно важных вещей. Я смотрел на этого сломленного человека и думал — вот она, оборотная сторона власти. Мы все рабы — своего положения, репутации, традиций. Сами построили золотую клетку и теперь боимся из неё выйти.

— Я не хочу в правительство, — медленно произнес я. За окном проплыла яхта — белоснежная, как мечта о свободе. — И мне не нужно ваше покровительство.

— Чего же ты хочешь? — он поднял на меня воспаленные глаза. Пот стекал по его лицу, оставляя дорожки в безупречном загаре. — Назови свою цену! Всё что угодно!

— Чтобы вы не мешали моему бизнесу. Больше ничего. — Я отошел к окну. Может быть, сейчас где-то там, над Босфором, летит самолет с Катей на борту.

— Всё что угодно! — он вскочил с неожиданной для его комплекции прытью, бросился к столу, достал какие-то бумаги. — Вот! Я подпишу любые гарантии! Письменно! При свидетелях! Хоть кровью!

Его руки дрожали, расплескивая чернила из антикварной чернильницы. Этот человек, который решал судьбы тысяч людей одним росчерком пера, сейчас был готов на всё, чтобы спасти репутацию семьи.

А за стеной глухо рыдала его дочь — которую он даже не попытался выслушать. Не спросил, почему она так поступила, что заставило её кинуться в объятия простого садовника. И он уже ненавидит своего будущего внука. Свою кровь — ребёнка, который ему неугоден. Которого как “непородистого” щенка он готов выкинуть из дома.

— Хорошо, — я достал заранее подготовленные документы. Мой адвокат постарался на славу — все формулировки идеальны. — Здесь всё прописано. Полный отказ от претензий с обеих сторон. Ясмина официально разводится со мной по обоюдному согласию. Никаких публичных скандалов. Вы продолжаете поддерживать видимость идеальных отношений между семьями.

Он схватил бумаги, просмотрел трясущимися руками:

— Да-да, конечно! Всё что угодно!

— И ещё, — я помедлил у двери, разглядывая фамильный герб Атешей на стене. — Может хватит быть рабами традиций?

Он замер с занесенной над бумагами ручкой:

— Что ты имеешь в виду?

— То, что мы сами создали эту систему. Где детей продают и покупают ради выгоды. Где чувства — ничто, а репутация — всё. — Я обвел взглядом роскошный кабинет, где каждая вещь кричала о древности рода и могуществе семьи. — Может, пора что-то менять? Чтобы наши дети не повторяли наши ошибки.

Не дожидаясь ответа, я вышел. В конце коридора всё ещё слышались приглушенные рыдания Ясмины. У лестницы стояла её мать — статная красавица, застывшая как соляной столп. В глазах — ужас понимания. Она всё слышала.

Сев в машину, я достал телефон. Хотелось позвонить Кате, узнать как они. Никак не привыкну, что я отпустил её. Имею ли я теперь право звонить ей, когда захочется?

На душе было пусто и одновременно легко, как бывает после сложной операции. Больно, но необходимо.

Потому что любовь не живет в клетке. Даже если эта клетка — золотая.

И я понял ещё кое-что — репутация, связи, деньги... Всё это ничто по сравнению с одной улыбкой любимой женщины.

Которую я сам оттолкнул своими руками. Которая научила меня чувствовать, а я в ответ заковал её в кандалы.

Но теперь я осознал главное — пусть она будет счастлива, даже если вдали от меня. Моих детей должна воспитывать свободная женщина с живым сердцем, а не затравленная птица со сломанными крыльями.

Марьям заслуживает видеть в глазах матери свет, а не тени прошлых обид. И мой сын должен родиться у счастливой женщины — только тогда в его характере не будет той черноты, что въелась в мою душу.

А я... я как опасный зверь, буду любить их на расстоянии.

Научусь жить с этой болью, превращу её в щит для них — буду защищать их счастье, оставаясь в тени.

Потому что иногда любить — значит отпустить.