Развод. Его холодное сердце

ГЛАВА 34

Давид 8 месяцев назад

"Дай мне слово..."

Отцовский голос преследует меня даже во сне. Хриплый, слабый — такой непохожий на тот властный рык, которым он командовал армией подчиненных. Который заставлял дрожать даже самых несгибаемых партнеров и конкурентов по бизнесу.

В тот день в больнице он впервые показался мне... человечным.

Потому что он был смертным.

Трубки, опутывающие его тело, пикающие приборы, запах лекарств — всё это превратило железного тирана в обычного слабого старика.

— Сын, — его пальцы вцепились в мою руку с неожиданной силой. — Я не могу уйти, не исполнив обещание.

— Какое обещание, отец?

— Данное Атешу. — Он закашлялся, на губах выступила кровь. — Ты помнишь господина Атеша? Он спас нашу компанию, когда всё висело на волоске.

Конечно, я помнил. Как забыть человека, который фактически вытащил империю Шахин из пропасти? Министр здравоохранения, его связи, его покровительство...

— Мы договорились тогда... — отец снова закашлялся. — Ты и Ясмина. Идеальный союз. Время пришло, сын. Без поддержки Атеша наш бизнес под угрозой. Всё слишком опасно. На тебя уже было покушение. И могут быть другие…

— Отец, — я сжал его руку. — У меня есть жена. У меня есть дочь. Я люблю Екатерину!

— Любовь? — он усмехнулся, и на миг я увидел прежнего отца — жесткого, не признающего слабостей. — Я растил тебя не для любви. Ты — наследник империи Шахин. На тебе ответственность за всю семью — за мать, за сестер. Нет места личным желаниям.

Его дыхание стало хриплым, прерывистым. Медсестра бросилась к капельнице, но он остановил её властным жестом:

— Погоди. Мне нужно... — новый приступ кашля. — Дай мне слово, Давид. Поклянись, что женишься на Ясмине. Что продолжишь наше дело.

Я смотрел на его осунувшееся лицо, на поседевшие виски, на дрожащие руки. Где тот человек, который учил меня быть железным? Который повторял: "Шахины не проигрывают"?

— Если любовь настоящая — выдержит, — его голос стал совсем тихим. — Разберись сам... с женщинами. Мне важно одно — твоё слово.

Как я мог отказать умирающему отцу?

— Клянусь.

Ясмина. Я помню её ещё пухлым подростком с брекетами, который вечно путался под ногами, когда мы с отцом приезжали к Атешам.

Она таскалась за мной как хвостик, краснела и хихикала.

Кто бы мог подумать, что этот гадкий утенок превратится в восточную красавицу? Когда я приехал свататься, едва узнал её — точеная фигура, огромные черные глаза, водопад смоляных волос...

Она сразу начала флиртовать, строить глазки. Но для меня навсегда осталась тем самым надоедливым ребенком. Красивая — да. Породистая — несомненно. Но... пустая. Как дорогая кукла.

Катя другая. В ней есть свет, который растопил мой лед. Тот лед, что копился годами под отцовской муштрой.

"Шахины не плачут!" — его ремень опускался на спину десятилетнего мальчика.

"Шахины не проявляют слабость!" — и я глотал слезы, когда хотелось выть от одиночества.

"Женщины — красивые игрушки. Используй и выбрасывай," — учил отец, и я верил.

До встречи с ней.

С моим голубоглазым ангелом, который спас не только моё тело после того покушения, но и мою душу.

Она вдохнула в меня жизнь, научила чувствовать. Я помню тот момент — её маленькие руки, уверенно зажимающие рану, её глаза цвета летнего неба, в которых не было страха, только решимость. Она не боялась меня, не заискивала, не пыталась понравиться. Просто спасала.

И что-то перевернулось тогда внутри. Лёд, которым годами покрывалось моё сердце, начал таять.

Но эта любовь — и дар, и наказание одновременно. Я не могу, не имею права показать ей, насколько она властна надо мной. Насколько я зависим от её улыбки, от её взгляда, от одного её присутствия рядом.

"Никогда не показывай женщине свою слабость, — снова звучит в голове отцовский голос. — Как только она поймет, что значит для тебя больше власти и денег — она начнет тобой манипулировать. А потом возненавидит за эту слабость."

Может, он прав? Может, поэтому я часто бываю с ней резок, холоден, властен? Прячу нежность за маской жесткости, любовь за показной строгостью. Потому что боюсь — если она узнает, насколько я на самом деле в ней нуждаюсь, насколько она изменила мой мир... она перестанет меня уважать.

Женщина должна чувствовать силу мужчины, его власть. Таковы законы моего мира. А я становлюсь слабым рядом с ней. Готов на колени встать, лишь бы увидеть её улыбку.

И это пугает больше всего.

— Я готова! — голос Ясмины прозвучал из холла, и я поморщился.

Поворачиваюсь — и застываю. Вот же вырядилась…

Что за ерунда на ней надета? Платье, больше похожее на чешую диковинной рыбы — короткое, обтягивающее, всё в блестках. Она сверкает как новогодняя ёлка!

— Это что? — мой голос звучит резче, чем хотелось бы.

— Dolce Gabbana! — гордо вскидывает подбородок, поворачивается, демонстрируя глубокий вырез на спине. — Последняя коллекция!

Я с трудом сдерживаю рычание. Через час прием у важнейших партнеров, весь высший свет Стамбула будет там. А она собралась идти в этом... недоразумении?

— Ты не можешь появиться в этом платье.

— Почему? — её нижняя губа предательски дрожит. — Оно же брендовое! Последняя коллекция. Я разбираюсь в трендах, между прочим. Я специально...

— К чёрту бренды! — обрываю её. — В приличном обществе не гонятся за лейблами. Тем более за теми, что придумывают люди с... сомнительными наклонностями, единственная цель которых — изуродовать женскую красоту.

Вижу, как в её глазах появляются слёзы. Только истерик не хватало.

— У тебя есть что-то другое?

Она кивает, ведет меня к своим чемоданам. Но каждое следующее платье хуже предыдущего — блестки, пайетки, стразы... Где её учили одеваться?

Ну да, образование в Европе получала…

Время поджимает. В висках стучит.

И без того всё идет наперекосяк — этот вынужденный брак, предстоящий разговор с Катей... Катя. От одной мысли о ней сжимается сердце. Как я скажу ей? Как объясню?

"Нет времени, — одергиваю себя. — Сейчас нужно решить проблему с этой... бестолковой невестой."

Внезапно вспоминаю красное платье, которое недавно подарил Кате. Простое, элегантное, из эластичной ткани.

Возможно, оно налезет на пышные формы Ясмины.

— Идём, — хватаю её за руку, тащу в спальню Кати. Хорошо, что они с Марьям ушли гулять. — Быстро переодевайся.

Отворачиваюсь к окну, пока она пыхтит, пытаясь втиснуться в платье.

Её кряхтение действует на нервы.

— Я... кажется, застряла, — жалобно пищит она. — Молния не сходится.

Да чтоб тебя! Поворачиваюсь — и правда, молния застряла на полпути. Ткань натянулась до предела, того и гляди треснет.

— Не дергайся, — пытаюсь справиться с молнией. Чёртова железка не поддается. — Стой смирно!

И тут...

— Давид?

Этот голос я узнаю из тысячи. Катя стоит в дверях, и её лицо... Господи, её лицо!

Понимаю, как это выглядит со стороны — её муж помогает полураздетой женщине влезть в её платье. В их спальне.

— Выйди, — бросаю резче, чем хотел.

"Прости, любимая. Я всё объясню. Просто не сейчас."

Дверь захлопывается. Молния наконец поддается — платье натянуто до предела, но держится.

Ясмина крутится перед зеркалом:

— Ой, а оно мне даже идет! Давид, смотри...

— Замолчи, — шиплю сквозь зубы. — Просто... замолчи.

Выхожу в холл. Катя там — бледная, растерянная. Рядом мать — когда она успела появиться? И этот её взгляд... Торжествующий. Злорадный.

Конечно, она никогда не принимала мою Катю. Для них с отцом этот брак всегда воспринимался позором семейства, и просто нелепой выходкой строптивого сына.

Ясмина выплывает следом — в красном платье моей жены, сияющая, довольная. Не понимает, дура, что только что разрушает чью-то жизнь.

— Какая прекрасная пара! — щебечет мать, доставая телефон. — Ясмина, дорогая, ближе к Давиду!

Хочется рычать. Хочется крушить всё вокруг. Но сейчас не время для семейных разборок. С этим дурацким платьем всё пошло не по плану!

— Мы опаздываем, — говорю холодно. Только бы не смотреть в эти синие глаза, полные боли. — Поговорим позже.

И почти выбегаю из дома. Только в машине позволяю себе удариться затылком о подголовник.

"Что я делаю? Ради чего я разрушаю свое счастье? Ради обещания? Ради империи? Ради чего?"

— Давид, — Ясмина кладет руку мне на плечо, — ты в порядке?

Стряхиваю её руку. Нет, я не в порядке. И уже никогда не буду.

Но выбор сделан. Путь назад отрезан.