Развод. Его холодное сердце

ГЛАВА 40

Мать увезли в больницу…

Катя поехала с ней:

— Я должна передать коллегам полную картину. Возможно, потребуется срочное стентирование.

А я... я сидел в кабинете, глядя на заключение экспертизы.

Сухие строчки прыгали перед глазами, складываясь в страшный узор: "...растительный препарат восточного происхождения... провоцирует сокращение матки... высокий риск прерывания беременности..."

Она хотела убить моего сына. Нашего с Катей ребенка. Моего долгожданного наследника. Мальчика, чьи толчки чувствовал под ладонью, когда Катя позволяла к себе прикасаться.

Скомкал бумагу, швырнул в стену. Она отскочила белым комком, издевательски запрыгав по паркету. Встал, заметался по кабинету как раненый зверь. Замер у окна, упершись лбом в прохладное стекло.

Двадцать минут назад пришло сообщение от Кати:

" Операция началась. Прогноз благоприятный. Успели вовремя. "

Спасла. Вытащила с того света женщину, которая годами относилась к ней с презрением. Которая унижала, пыталась выжить из дома.

А Ясмина...

Развернулся, вышел из кабинета, едва не сорвав тяжелую дубовую дверь. Почти бегом поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Охранник у её двери вытянулся в струнку, когда я пронесся мимо.

Ворвался без стука. Ясмина сидела на кровати — зареванная, в измятом платье, которое ещё утром было верхом элегантности. Жалкое зрелище.

— Давид! — она бросилась ко мне, спотыкаясь о собственные туфли. — Прости! Я не хотела! Я просто...

— Завтра едем сдавать тест ДНК.

Она застыла на полушаге, будто налетела на стеклянную стену:

— Что?!

— А потом я отвезу тебя к отцу. Вместе с результатами теста.

— Нет! — она рухнула на колени, цепляясь за мои брюки наманикюренными пальцами. Безупречный лак поцарапал кожу. — Умоляю! Он убьет меня! Ты же знаешь нашу семью! Такой позор... Я его единственная дочь! Гордость семьи!

— Должна была думать об этом раньше. До того, как решила стать убийцей. Я же был слишком добр к тебе.

— Пожалуйста! — она рыдала, размазывая остатки туши по лицу. Утренняя красавица превратилась в карикатуру на саму себя. — Я уеду! Исчезну! Никогда не появлюсь в твоей жизни! Только не говори отцу! Он же... он...

— Встань, — я брезгливо отстранился, стряхивая её руки. — Ты пыталась убить моего ребенка. Думаешь, я это прощу?

— Я была не в себе! — она поднялась, пытаясь собрать осколки достоинства. — Ревность затмила разум! Я же люблю тебя! С детства люблю! Ты же знаешь!

— Любовь не убивает, — я повернулся к двери. Её приторные духи вызывали отвращение. — Будь готова. Завтра в девять выезжаем. И даже не думай о побеге — охрана предупреждена.

— Давид! — её крик ударил в спину, отразился от стен. — Ты не посмеешь! Это разрушит репутацию обеих семей! Подумай о бизнесе! О связях! О том, что сделает мой отец! Пострадает и репутация твоей семьи.

Я повернулся, голос звенел от сдерживаемой ярости:

— Плевать на бизнес. На связи. На репутацию. Ты пыталась отнять у меня самое дорогое — моего ребенка. И ты заплатишь за это. Полной ценой.

Её рыдания эхом разносились по дому, когда я спускался по лестнице. Словно стены старого особняка плакали вместе с ней, оплакивая конец эпохи — эпохи, где правили традиции, а не любовь.

А я думал о Кате — такой сильной, такой прекрасной в своей незыблемой человечности. Которая, несмотря на все обиды, бросилась спасать женщину, превратившую её жизнь в ад. В этом вся она — чистая душа, для которой клятва врача важнее личных счетов. Под хрупкой фарфоровой оболочкой прячется стальной стержень и верность своим принципам, которые не сломать никакими испытаниями.

Она сильнее меня. Намного. Я прятался за масками, за традициями, за долгом перед семьей — она же всегда оставалась собой. Настоящей. Живой. Я ломал — она исцеляла. Я разрушал — она спасала жизни.

Но что-то внутри нашептывает горькую правду — уже поздно всё исправлять. Я нанес слишком много ран её сердцу, раз за разом предавая нашу любовь. От такой боли нет лекарства, такие шрамы не стираются. Время не лечит — оно только учит жить с этой болью.

Без неё все эти дворцы из белого мрамора, вереницы чёрных машин, многозначные счета в банках — просто мишура, красивая обертка пустой жизни. Золотая клетка, в которой я сам себя запер. Всё, чем я так гордился, за что держался — рассыпается пылью, теряет смысл и ценность.

Она была моим якорем в море лжи и фальши. Моим личным чудом.

А я не сумел это сберечь.