— Родишь мне сына.
— Что?! Я тебя ненавижу, Давид! — я всхлипнула, когда его пальцы сжали мою грудь через тонкую ткань ночной рубашки, а колено властно раздвинуло ноги. — Ты чудовище! Я ошиблась! Я ошиблась, веря, что ты… другой. Что я тебя изменила… Растопила лёд! Но ты… Ты меня обманул!
— Знала, за кого замуж выходишь, — его язык прочертил влажную дорожку по моей шее, и я машинально запрокинула голову. — Я никогда не скрывал, кто я.
— Ты был другим... — слезы текли по щекам, пока его руки задирали подол моей рубашки. — Ты любил меня...
Он замер. Его пальцы до боли впились в мои бедра, цепляя трусики, а в глазах мелькнуло что-то такое тёмное, яростное, что у меня перехватило дыхание.
— Любил? — его смех был больше похож на рычание. — Я с ума по тебе схожу, Катя. Пять лет... Пять лет ты владеешь моими мыслями, моим телом, моей душой... А теперь решила, что я так просто откажусь от тебя?
— Я не знала, что ты за человек! Не знала ничего о вашей семье, традициях и этих чертовых договорах! — задыхаясь, дрожу. — Ты убиваешь меня, Давид! Ты рвёшь на куски мою душу!
Что-то промелькнуло в его глазах — боль или раскаяние — но тут же исчезло, сменившись привычной маской холодной решимости.
— Это ты решил, что можешь привести в нашу спальню другую женщину. Другую! В дом, где живет твоя дочь!
Он подхватил меня под бедра одним резким движением, бросил на кровать, прижав к матарсу.
Мое тело предательски отозвалось на его близость — оно помнило, как хорошо нам было вместе, помнило каждую нашу ночь…
Но теперь всё изменилось.
— Я всё решил, — его голос охрип, когда он потянулся к прикроватной тумбочке. — Ты останешься здесь. Со мной. Как должно быть.
Шелковые ленты скользнули по моим запястьям, и я задрожала.
Он часто связывал меня раньше, в наши особенные ночи, когда мы доверяли друг другу безгранично. Но сейчас всё было иначе.
Я не хотела его. Это уже будет не страсть, а насилие.
— Ты не посмеешь... — прошептала я, глядя, как ловко он вяжет узлы, привязывая меня к кровати.
— Я теряю голову от тебя, и ничего не могу с этим сделать, — жёсткие пальцы нежно погладили связанные запястья, контрастируя с жесткостью его действий. — Всегда терял. С первого дня, как увидел тебя в тот вечер...
Его поцелуи спускались все ниже, прокладывая обжигающую дорожку по моей шее, ключицам, ложбинке между грудей. Я выгибалась под его руками против своей воли и, ненавидя его и себя за то, что он заставлял меня чувствовать.
— Тогда что это было? Зачем ты отдал ей моё платье? Которым клялся в любви неделю назад! Куда вы вместе ездили?!
Он резко выпрямился, его глаза стали такими чёрными, пугающими, ка кникогда:
— Планы изменились. Это политика! Тебе не понять! Не лезь в эти дела, они не для твоих нежных ушек, şekerim (сахарок)!
Его пальцы сжались на моих бёдрах до боли. Слёзы текли по моим щекам, а он целовал их — мокрые и солёные, иногда прерываясь, чтобы вонзится в губы, которые горели, были искусаны почти до крови его варварскими движениями.
Давид схватил меня за подбородок, заставляя смотреть на себя:
— Не смей, — процедил, сжав челюсти. — Не смей сомневаться в моих чувствах к тебе.
— Я тебя ненавижу...
— А я хочу тебя настолько, что готов разорвать на части. Как голодный зверь, maviş! — голос сорвался на рычание, когда он прикусил кожу на моей ключице, оставляя метку. — До безумия хочу. Как в первый раз.
Maviş... Голубоглазый ангел...
Так Давид назвал меня в день нашей встречи.
В день, когда столкнулись две разные вселенные.
Он — богатый владелец сети отелей. Я — будущий врач.
Он — суровый бизнесмен, всегда в черном.
Черные машины. Охрана в черных костюмах.
Любит золото. Окружает себя дорогими, изысканными вещами.
Часы, картины, редкие автомобили, которые стоят баснословных денег..
И я, похоже, была для него просто еще одной красивой вещью в коллекции — кукла с золотыми волосами... маленькая, хрупкая, ничего не знающая о здешних законах. О том, что в его мире красота — это оружие, а любовь — роскошь, которую нельзя себе позволить.
О том, каким безжалостным на самом деле может быть его мир...
Я спасла ему жизнь. А он взамен решил забрать мою.
Я понимала, чем это может грозить — видела этот огонь в его глазах, эту жажду обладания.
Но он был так настойчив...
Вскружил голову. Украл мое сердце! Был непокорен, как дьявол, хитер и находчив… Идеальный, скрытный хищник, выслеживающий свою жертву.
— Она твоя любовница? Отвечай! — я дернулась, связанная, когда его пальцы скользнули по внутренней стороне бедра, оставляя огненный след.
— Я должен быть с ней, это не обсуждается.
Бездушное, безнравственное чудовище... Животное черноглазое!
Но его поцелуи продолжали жалить мою кожу, опускаясь все ниже и ниже.
Его горячие пальцы впились в бедра, властно раздвигая ноги.
Тело предательски отзывалось на его ласки, но в душе поднималась волна отвращения.
— Я хочу развод! — мой крик эхом отразился от стен. — Ты дашь мне его немедленно!
Давид застыл. Властные пальцы, только что ласкавшие мою кожу, впились в неё до боли.
— Что ты сказала? — голос упал до шепота, от которого по спине побежали ледяные мурашки.
— Развод, — я заставила себя посмотреть ему в глаза. — Дай мне развод, Давид. Отпусти меня.
Он отстранился так резко, словно я его ударила. Его лицо окаменело, превращаясь в ту безупречную маску, которую я видела на деловых встречах.
— Конечно, — ответ прозвучал почти спокойно. — Ты получишь свой развод.
Я обмякла на влажных шелковых простынях. Неужели так просто согласился?
Он вдруг резко отстранился, натягивая брюки на свое смуглое, мускулистое тело.
Раздражение и злость читались в каждом движении, но лицо оставалось холодным, будто выточенным изо льда.
Это его стиль. Его характер. Его внутренний мир... Такой холодный и закрытый ото всех.
— Ты его получишь, — жёстко повторил. — Он нужен, чтобы я мог жениться на Ясмине официально.
Я выдохнула.
— Но потом, — Давид вдруг улыбнулся, и от этой улыбки у меня похолодела кровь. — Ты никуда не уедешь. Будешь и дальше жить со мной.