Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Глава 147. НОВАЯ ДОЛЖНОСТЬ

На участке третьей фабрики по вывозу пыли я проработал целый год. В начале июля меня пригласил в свой кабинет начальник службы тяги Борзунов.

– Я тебе предлагаю должность машиниста-инструктора, – с ходу сказал он.

– Пока не могу ответить. С завтрашнего дня иду в отпуск, давайте, за это время подумаю и приму решение.

– Хорошо, пусть будет так. Я надеюсь, что оно будет положительным.

Я прикидывал и так и этак. Больше всего меня смущало, что машинисту-инструктору на раскомандировке необходимо проводить беседу (хотя бы пятиминутную) со всей сменой. А это ни много ни мало более пятидесяти человек – машинистов и помощников. Я был не мастак говорить перед аудиторией, стеснялся, когда меня слушало столько народу. Но в отпуске я поразмышлял и пришёл к выводу, что жизнь заставит научиться всему, в том числе и выступать перед публикой. В общем, после отпуска, 5 августа 1967 года я дал своё согласие.

Начальник направил меня в смену Иванова, у которого я начинал машинистом электровоза ещё девять лет назад. Он ещё тогда показался мне непорядочным человеком. Один пример его отношения к людям я хорошо помнил.

В первый же месяц моей работы в цехе нашу смену направили в колхоз на уборку картофеля. Во время обеденного перерыва мы всей сменой расположились на красивой лесной опушке, сверкавшей на солнце изумрудно-золотистыми листьями. Я ещё не успел сойтись ни с кем из смены, чтобы присоединиться к чьему-то обеденному «столу» и поделиться своей нехитрой трапезой, которая состояла из двух кусочков хлеба и бутылки какао с молоком (Нижнетагильский рецепт). С нами были движенцы – дежурные по станциям и стрелочницы.

Я сидел в одиночестве. Вдруг ко мне подошла симпатичная девушка лет за двадцать.

– Что один скучаешь?

– Мне так нравится. Но если вы присядете, можем устроить общий стол.

– Хорошо, я сажусь.

У неё в сумке оказалось полотенце, которое она расстелила на травке, разложила на нём несколько разных пирожков. Я тоже выложил свой холостяцкий аскетичный обед. Она похвалилась, что пирожки готовила сама, угостила меня. Пирожок был вкусный, о чём я сразу ей сообщил. В свою очередь я налил в её стаканчик своего холодненького какао. Она оценила (наверное, больше из вежливости). После обеда я предложил ей прогуляться по лесу, она согласилась.

Мы пошли, ни на кого не обращая внимания. Но за нами, оказывается, следили. Мы прошли лишь метров пятьдесят и остановились у поваленного дерева. Успели лишь назвать друг другу свои имена (её звали Людой), когда услышали треск сухих веток под ногами идущего к нам человека. Это оказался Иванов – он шёл прямо к нам, гаденько осклабившись и показывая свои крупные кривоватые зубы.

– Вот решил я погулять по лесу, как и вы, – не стирая ухмылку с лица, сообщил он.

– Обязательно было нужно за нами идти? – спросил я, а сам подумал: «Испортил песню, дурак!»[55].

– Пошли работать, – сказал Иванов.

Мы вернулись на стан. Там, конечно, работать ещё никто не собирался. А мне больше в этот день пообщаться с Людой не довелось. Да и на работе она мне не встречалась. Впрочем, если помните, в то время у меня и не было особого желания заводить дружбу с девушками. Так она и промелькнула, как «мимолётное виденье». Но поступок Иванова мне запомнился.

Потом было время, когда мы переходили на широкую колею, а он ещё долго держал меня на узкой. К счастью, потом уже я работал в других сменах. И вот новая встреча через пять лет.

Раньше инструктором в смене Иванова был пожилой мужчина пенсионного возраста – Семён Дементьевич, страстный рыболов. В выходные они с Ивановым и ещё одним машинистом часто ездили на рыбалку на Белоярское водохранилище на реке Пышма. Вода из реки поступает для охлаждения реакторов Белоярской атомной электростанции, а сбрасывают её преимущественно в это водохранилище позади станции. В зимнее время эта горячая вода образовывала широкую полынью, к которой устремлялась рыба. Вот около этой полыньи они обычно и рыбачили. Семён Дементьевич был маленьким, худеньким мужичком. Он всё время стремился разместиться поближе к открытой воде. Но однажды его лёд не удержал – он провалился и утонул. Пытались ли его спасти Иванов сотоварищи, я не знал, как и вообще никаких подробностей произошедшего.

Вместо погибшего инструктором сначала назначили Молочкова, который был опытным и толковым машинистом. Но он не имел специального образования и особого желания работать инструктором. В результате «сосватали» меня. В трёх оставшихся сменах инструкторами работали наши выпускники Свердловской школы машинистов: Никитин, Южаков и Карпец.

На первой смене меня представили в качестве машиниста-инструктора. После того, как смену распустили по своим рабочим местам, Молочков меня напутствовал: «Твоё дело – техника, а по локомотивам людей распределяет начальник смены». Должностной инструкции никакой не было, но я сам подумал, что должность инструктора подразумевает не только необходимость следить за состоянием техники и по сигналу машинистов помогать устранять неисправности, но и проводить занятия с личным составом смены по правильному управлению локомотивом и тормозами, изучать электрические схемы и так далее.

Примерно за месяц я уже освоился в своей новой должности. Но с Ивановым у нас взаимопонимания так и не возникло. Он как будто выполнял свою работу, а я свою. Сблизиться никто из нас не стремился. Когда Иванов ушёл на месяц в отпуск, замены ему не дали, и мне пришлось выполнять обязанности и инструктора, и начальника смены. За месяц его отсутствия я даже ни разу не подумал, что кого-то на своём рабочем месте не хватает, решал без каких-либо затруднений текущие проблемы. Даже начальник службы тяги не вмешивался в мою работу, хотя, конечно, мы с ним о ней разговаривали.

Наша раскомандировка теперь была в черте города, в бывшем здании городской администрации. Там имелся большой зал со сценой и трибуной, за которой мне приходилось выступать. Один кабинет занимал начальник службы тяги, а в другом оборудовали учебный класс, где инструктора проводили занятия с личным составом смен.

Я приходил на работу за полчаса до начала смены, брал в кабинете начальника журнал, садился за стол, который стоял на сцене рядом с трибуной. За десять минут до начала смены узнавал у диспетчера места пребывания поездов и сообщал бригадирам. Пришедшие на работу подходили ко мне, назывались по фамилии и локомотиву, на котором работали. Большинство людей я, конечно, знал, но бывали и новички из других смен, пожелавшие в свой выходной по просьбе руководства поработать.

Однажды на раскомандировке я заметил, что один из машинистов – Григорьев – явно нетрезв. А ему, как и всем остальным, через десять-пятнадцать минут надо было отправляться на работу в ночную смену. Не знаю, как бы поступил Иванов (кстати, они с Григорьевым были приятелями), а я поступил по-своему.

– Григорьев, сегодня я не допускаю тебя до работы. Можешь идти домой, а утром я доложу начальнику цеха.

– Почему?

– Да потому что ты пьян. Ещё уедешь загорать на Южный рудник. На Северный не поедешь, там холодно.

Кто понял шутку, засмеялся. Григорьев спорить не стал. Мне удалось заменить его другим машинистом, у которого локомотив был на ремонте.

Оставшийся месяц мы проработали спокойно, больше никаких происшествий не было, план перевыполнили. Мне даже понравилось работать без начальника смены. А в октябре мне дали премию с записью в трудовой книжке: «За работу в III квартале премировать в сумме 20 руб.». К слову, на эту сумму можно было купить сто булок белого или сто пятьдесят – серого хлеба, или сто литров молока (у нас в семье ни один день без этих продуктов не обходился).