Русские пришли

…Scripta manent

Начиная работать над темой второй эмиграции, я обратился к американцу, много лет профессионально изучающему приезжающих из СССР.

Когда я упомянул Гарвардскую экспедицию, как первую серьезную попытку познакомиться, мой собеседник тяжело вздохнул:

— Это, пожалуй, корень зла. Об этом не принято говорить, но наши методы, хотя с тех пор кое-что удалось исправить, я сравнил бы с машиной, которую с самого начала неправильно сконструировали. Вы можете потом сколько угодно переделывать, подправлять — правильно работать машина не будет никогда…

Когда звери бегут из леса от стихийного бедствия, ищут причину их бегства: пожар, наводнение, засуха, мор!

А когда бегут люди?

Человек, как известно, существо общественное. Беженец — часть того общества, от которого он сбежал. И вдумчиво изучив причины, вызвавшие бегство, можно составить себе представление об этом обществе, сделать полезные выводы. Но можно пойти и иным путем. Причины бегства не важны. Самих бежавших — под микроскоп! Будем изучать общество, в котором они жили, но при условии: пусть оставят при себе свои психологические переливы и оценки: факты, только факты. Мы сами разберемся.

Рассказы о лагерях, о произволе, о лжи, жестокости, равнодушии и нищенском быте, об очередях и скученности коммунальных квартир, о крахе надежд и иллюзий, об обманутом доверии — все это не позволяет сделать научные выводы, выработать доктрину и программу действий на будущее.

И потому опрос беженцев велся по специальной анкете, с учетом всех достижений научной мысли.

Начинали, слава Богу, не на пустом месте. Изучили не только незабвенного маркиза де Кюстина, но еще и старика Фрейда. У него всегда есть чему поучиться. Изучили также все, что писали о русских историки, дипломаты, журналисты.

Поскольку в те годы уже приходилось искать объяснений экспансионистским поползновениям СССР, психолог Пейн, к примеру, нашел их в стремлении превзойти всех соперников, стремлении к автократии и мировому господству, в свою очередь, объясняющихся ощущением неполноценности, возникающей от созерцания бескрайних равнин. Все это, утверждал он, берет начало от разрушительного ядра: желания смерти (столь заметного у всех советских руководителей).

Говорю об этом лишь для того, чтобы напомнить о царивших в те годы концепциях, об атмосфере, в которой принялись тогда изучать выходцев из Советского Союза.

Руководители Гарвардской экспедиции поставили перед собой задачу: установить, что существующие в СССР общественные группы, определяемые по профессиональному признаку, являются в то же время социальными группами в более широком смысле, со своим устоявшимся поведением и отношением как к себе, так и к другим социальным группам, а также к целому ряду явлений и проблем. Что поведение этих групп или классов схоже с поведением аналогичных классов других современных индустриальных обществ. То есть по сути доказать, что советское общество такое же, как любое другое.

Политику руководители Гарвардской экспедиции уговорились вынести за скобки. Прежде всего надо доказать, что Советский Союз — обыкновенное индустриальное общество.

За такой подход их хвалили многие специалисты. И впрямь, заслуга была немалая. Исследуя массу людей, сбежавших из страны по политическим причинам, именно это политическое неприятие режима свести на нет: это надо было уметь!

Как же проводился опрос?[37]

Проводился он главным образом в беженских лагерях, начиная с 1950 года, вскоре после того, как прекратились выдачи советским оперативникам бывших военнопленных, гражданских беженцев и беглецов из советских гарнизонов в Германии, Австрии и странах Восточной Европы.

На некоторые особенности атмосферы, в которой проводился опрос, укажет впоследствии профессор Сергей Утехин из Сент-Энтони колледжа в Оксфорде.[38]

Хотя и не пройдя через опросы Гарвардской экспедиции, Утехин сам был «остар-байтер», которого юношей вывезли из Крыма на работу в Германию. Сразу после войны он окончил там университет, позже учился в Англии. Сейчас живет и работает в США.

Его разбор книги «Советский гражданин: повседневная жизнь в тоталитарном обществе»[39] — итогового труда Гарвардской экспедиции, составленного ее руководителями Алексом Инкелесом и Реймондом Бауэром, был, по словам самого Утехина, «попыткой кролика судить о достоинствах опыта, проделанного над его товарищами по клетке».

Утехин указывает на несколько моментов, которые, по его мнению, организаторы опроса» не учли».

Опросы проводились в лагерях. Утехин пишет, что находившиеся там беженцы не имели права наниматься на работу вне лагеря. Люди наиболее деятельные, тяготившиеся вынужденным бездельем, давно постарались из лагерей выбраться. Так что, по словам Утехина, экспедиция имела дело с наиболее аморфной, наиболее иждивенчески настроенной частью беженцев, с людьми, многие из которых дорожили именно таким существованием и, следовательно, особо зависели от лагерной администрации.

Дальше. Хотя после 1947 года насильственно выдавать беженцев в руки НКВД прекратили, в лагерях продолжали вылавливать бывших военных преступников и коллаборантов. И то, и другое понятия растяжимые.

Тут получался второй отсев. Те, у кого и впрямь была на руках кровь, чаще всего давно из лагеря, а то и из Германии убрались. Остались те, кто особо страшного не совершили, но все же боялись, что их в чем-то заподозрят, обвинят и выдадут советским оперативникам.

Поскольку опрашивающие чаще всего определяли прошлую вину беженцев по степени выражения антисоветских настроений, беженцы о своем неприятии советской власти предпочитали помалкивать.

Этого мало. Составители опросного листа Гарвардской экспедиции исходили из предпосылки, что беженцы считают американцев фанатическими антисоветчиками и будут в своих ответах подлаживаться под них. Поэтому при обработке ответов исследователи вносили поправку на чрезмерную критику советского строя. И получалось, что подопытный, боясь быть заподозренным в пронацистских симпатиях, робко лопотал о том, как он на самом деле любит советскую власть, а те, кто его опрашивал, еще вносили в его ответы поправку, снижая степень и без того отсутствующего антисоветизма.

Утехин указывал также на то, что он скромно называл «чрезмерным поощрением духа сотрудничества» со стороны американцев.[40] Иными словами, духа холуйства, желания во что бы то ни стало угодить даже не абстрактному американцу, которому беженцы якобы подыгрывали, если выражали «антисоветизм», а самому что ни на есть конкретному, сидящему по другую сторону стола.

А по другую сторону стола сидел чаще всего американский еврей (ибо кто же еще говорил по-русски?), человек, наверняка не расположенный к людям, вчера сотрудничавшим с нацистами, человек, часто только недавно ловивший и выдававший бывших военнопленных и (беженцы это знали) продолжающий вылавливать бывших коллабо-рантов.

Такая расстановка сил мало способствовала задушевности и выяснению истинных чувств. Начнешь ругать советскую власть, а тебя цап-царап, и в советскую комендатуру! Лучше уж угодить.

Угодить надо было, кроме того, той эмигрантской политической партии, которая в данном лагере захватила контроль. А тут как на зло в вопроснике целый список из пятнадцати партий: отметь крестиком ту, которая тебе по душе. Да, как же! Отметишь не ту, а потом…

Или, как рассказывали мне люди, когда-то проводившие опросы, хитрые подопытные, смекнув, что имеют дело с эмигрантом, выдавали себя, по обстоятельствам, то за сторонника самостийной Украины, то за ревнителя «един ой-неделимой», то за монархиста, то за эсера или еще за черт знает что.

Впрочем, это не главное — пусть беженец вообще со своими политическими соображениями не лезет. Для получения серьезного научного результата от него требуют не политических оценок — это без него сделают, не эмоциональных описаний жизни в СССР, а фактов! Только факты, и ничего иного!

В вопроснике Гарвардской экспедиции было пятьдесят два пункта. Из них сорок один касался личности опрашиваемого.

Почему? Ведь официальная цель опроса была «изучение условий жизни в СССР». Опрашиваемым разрешалось даже не называть своего настоящего имени. Это было оговорено в преамбуле.

А тут… Не только возраст, пол, национальность, но еще и национальность жены (мужа), ее (его) классовое происхождение, последнее звание в Красной Армии, образование, когда закончили, были ли арестованы, когда, где?

При советской системе анкет, учета кадров и всеобщей паспортизации шести-восьми таких вопросов было достаточно, чтобы установить абсолютно точно личность человека. Опасаясь разоблачения и выдачи, люди подчас хитрили, меняли свою биографию. Некоторые скрывали, например, свою русскую национальность, выдавая себя то за западных украинцев, то за западных белорус-сов, бывших до войны под Польшей.

Но напрасно они хитрили. Хотя и ребенку ясно, что все эти данные ни в коем случае не могли попасть в руки советских властей, и что родные «органы» не могли иметь и не имели никакого отношения к составлению вопросника — но ведь это ребенку! А взрослый, запуганный человек, которого еще вчера ловили, как зверя, этих тонкостей не понимал, зато помнил, как давали таким, как он, честное слово офицера, что не выдадут, и выдавали! И он на всякий случай хитрил.

Но для вдумчивого исследователя его ложь тоже не лишена ценности. Она помогает заглянуть в тайны русской души.

Итак, установив личность беженца, можно было перейти к выяснению фактической стороны жизни в стране, из которой он ушел. Пусть сам скажет!

Страница 13, вопрос 21: «Было ли производство сельскохозяйственных машин в России выше, когда Вы уезжали, чем 25 лет тому назад?» Отвечать нужно» да» или «нет».

Беженцу невдомек, что от него требуют очень простой вещи: со всей объективностью подтвердить, что Советская Россия за четверть века превратилась из аграрной страны в индустриальную. А он порывается рассказать целый роман. Сказать, что 25 лет тому назад только что кончилась гражданская война и с теми годами, что ни сравни, все получится много, и что за 25 лет машин стало больше везде… Что машин-то больше, да хлеба меньше, что крестьянство разорили… Но это ведь будет чистая отсебятина, к науке это не имеет никакого отношения, Отвечайте, голубчик,»да» или «нет».

Разумеется,»да».

Вопрос 22: «Было ли медицинское обслуживание более доступно советскому гражданину, когда Вы уехали из России, чем 25 лет тому назад?»

Говно советское медицинское обслуживание! А вы что — врач! Откуда вы знаете! Вот преподобный Хьюлетт Джонсон считает, что советское медицинское обслуживание лучшее в мире. К тому же вас вообще спрашивают о другом. Вас спросили: стало ли оно более доступным, понимаете, доступным? А теперь быстренько:»да» или «нет»? То-то же!

Вопрос 30: «Есть ли у теперешнего советского гражданина более возможностей посещать театр и слушать музыку, чем 30 лет тому назад?» Вопрос 32: «Каково Ваше мнение об организации системы советского образования (не о том, чему учат, а скорее о самой системе, например, количество учебных заведений и т. п.) Вы за нее или против нее?»

Итак, вам предлагают оценить советскую систему образования только с количественной точки зрения, не вдаваясь в разбор ее качества. Иначе это политика. Иначе — не ложится в схему. Так вы за нее или против нее?

Либо вы против, чем доказали себя врагом своего народа, который готовы держать в темноте, либо вы за и, признавая заслуги советской власти, усугубили свою вину как невозвращенца. Из такой замечательной страны — убежал!

Но если у вас все же остались какие-то колебания, и вы еще думаете про себя, что хотя школ в СССР стало больше, да учат там плохо и не тому, вас бьют фактами:

Вопрос 24: «Думаете ли Вы, что за последние 30 лет число грамотных людей в СССР значительно увеличилось?»

Ясно?

Итак, в первом приближении набросан портрет и беженца, и страны, которую он опрометчиво покинул. Перед лицом неумолимых фактов он вынужден признать, что в СССР очень много сделано для народа, что жить там стало «лучше, веселей!»

Опрос, однако, производился не для беженца — черт с ним, с беженцем, — а для американских властей, для американского общественного мнения, и главное — для американских университетских кругов. А там могли подумать — мало кто, но все-таки кое-кто мог подумать: тракторы, школы, врачи, грамотность — все это хорошо. Но как там у них со свободой?

Разумеется, свобода в России существует: это «осознанная необходимость». Но это всякому американцу не объяснишь. К тому же разговоры о свободе сильно отдают политикой. А ее лучше избегать.

Вопрос надо поставить так, чтобы не скатиться в примитивный антисоветизм (вы, вероятно, заметили, что только антисоветизм бывает примитивным, просоветизм таковым не бывает), и получишь ясный ответ.

Поэтому вопрос надо поставить на бытовом уровне, конкретно и понятно. Кому?

Не подопытному. Ему все равно неизвестно, что наиболее яркое выражение свободы — это свобода печати. Зато западный человек знает: если люди имеют доступ к свободной информации, они свободны. Если в стране печать и радио говорят правду — там все в порядке.

Поэтому вопрос 26 на странице 13 звучит так: «Согласны ли Вы со следующим заявлением: «советская печать и радио никогда не говорят правду?

Отвечать вы, разумеется, можете только» я согласен» или» я не согласен».

Годами, беря в руки газету или слушая радио, человек либо пропускал мимо ушей или пробегал глазами, а подчас и злился: опять липовые истории про знатных доярок, шахтеров и машинистов. «Сколько же можно врать!» Но тут он попался. Он не может сказать ничего. Его поймали на простом слове «никогда».

Кролик уже готов написать» я согласен». Ага, чистая антисоветская паранойя! Небось, бывший полицай или лагерный надсмотрщик! Ведь он что, никогда не читал и не слушал метеосводку, репортажи о футболе, сообщения о спектаклях?

«Я не согласен».

Так-то лучше, голубчик.

Хоть и сбежал, но признает, что советские средства информации говорят правду.

А теперь, дети, поговорим о дедушке Ленине!

Страница 10, вопрос 9: «Принес ли, по-Вашему, Ленин пользу или вред русскому народу?»

Но чтобы мозги опрашиваемого не работали вхолостую, ему предлагаются несколько готовых ответов, ни один из которых не говорит, что Ленин русскому народу принес вред.

«1. Он сделал много хорошего».»2. Он сделал отчасти хорошее».»3. Он сделал кое-что хорошее и кое-что плохое».»4. Он сделал отчасти плохое».»5. Он сделал много плохого».

Нужное подчеркните. Поскольку ответ «сделал только плохое» не предусмотрен, как неэтичный, ненаучный и вообще ненужный, то вы так или иначе признаете за Лениным определенные заслуги перед русским народом.

Итак, с Лениным все в порядке. А партия? Беженцы из СССР склонны говорить о коммунистической партии Советского Союза как-то двусмысленно. Давайте без эмоций и сведения личных счетов поставим вопрос на научную основу.

Опрашиваемому межеумку сначала объясняют, что» в каждом обществе каждая социальная группа вносит определенный вклад в благосостояние общества и в свою очередь получает вознаграждение от общества».

Затем после перечисления социальных групп: рабочие, крестьяне, интеллигенция — задается ключевой вопрос: «Партийные работники получают (отметьте одно) 1. Больше, чем они заслуживают, 2. Приблизительно столько, сколько они заслуживают, 3. Меньше, чем они заслуживают».

Теперь попробуйте ответить, что партийный аппарат паразитирует на теле общества, не создавая никаких ценностей, что…

На странице 6 целая серия вопросов заставляет отвечающего признать себя сторонником социализма. Он, в частности, вынужден ответить, что предпочитает строй, который ограничивает свободу, но гарантирует работу для всех, а также, что любое государство имеет право защищаться.

Все подчеркнув и ответив на все вопросы, человек признал за советским строем огромные заслуги. Он, выходит, сбежал из очень хорошей страны.

Правда, руководители Гарвардской экспедиции почему-то проглядели в этой стране крестьянство с его проблемами, трудоднями, беспаспортной привязанностью к месту, нищетой. Остались незамеченными и партийные активисты, партаппаратчики, снабженцы, деятели профсоюзов. Не оказалось в этой стране и лагерей с миллионами зэков, коллективизации, голода, бунтов, пронизавших ее страха и доносительства.

Но ведь это все излишне для определения современного индустриального общества.

Подправляя ответы опрашиваемых, убирая из них по ходу дела излишнюю, по их мнению, критику советского строя, руководители Гарвардской экспедиции подправляли и выводы.

Мы уже видели, как людей ловили в капканы ловко поставленных вопросов, заг ставляли признать за советской властью заслуги. Руководители Гарвардской экспедиции делали отсюда поразительный вывод: опрашиваемые поддерживают советскую систему, которая не тождественна… советскому режиму. В чем тут разница, понять нелегко!

Но почему опрашиваемый не вернулся в СССР? Щекотливая ситуация! Его, дурака, спросят, а он начнет нести про беззаконие, отсутствие свободы, о произволе, о репрессиях и доносительстве, об унылом, всепоглощающем быте, о скученности в квартирах, о страхе…

Вопрос о причине отъезда из СССР или невозвращении туда поставлен на странице 7. Ответов предложено два. Вы можете объяснить свое решение либо «боязнью репрессий», либо тем, что «вас привлекал более высокий уровень жизни на Западе». Оценка самих репрессий отсутствует. Вам не разрешают сказать, что в СССР массовые репрессии слепы, незаслуженны и бьют правого и виноватого.

Почему же они все-таки бежали?

Если верить итогам опроса, большинство из них никакой особой враждебности к советскому строю не выражали. Причины такой сдержанности нам известны.

Все же, несмотря на все предосторожности, многие признались в своей нелюбви к существующим в СССР порядкам, они выразили свою «враждебность». Как быть?

Чтобы не вступать на скользкий путь расплывчатых понятий, руководители Гарвардской экспедиции формулируют понятные причины. Особое значение они придают «неудовлетворенности работой». Это отличное объяснение — любой западный специалист, читая такой отчет, скажет: но ведь у нас то же самое! Во всем мире люди недовольны своей зарплатой, своим служебным положением, необходимостью подчиняться начальству.

Теперь надо определить позицию этих людей, выяснить их намерения, характер их критики.

Вопрос 28, страница 13: «Поддерживаете ли Вы мысль о сбрасывании теперь атомной бомбы на Москву, с тем, чтобы уничтожить большевистских вождей, хотя это означает убийство тысяч невинных мужчин, женщин и детей?» (Курсив мой. — К. X.)

То есть, что в своей паранойе вы готовы на массовое убийство!

Результаты опроса породили не только труд «Советский гражданин: повседневная жизнь в тоталитарном государстве», но и целый поток исследований, книг и статей. Можно сказать, что Гарвардская экспедиция положила начало целой школе изучения советских людей и советской действительности.

Кроме массового потока бывали опросы более индивидуальные. Исследователи рисовали тонкие психологические портреты. А сегодня?..