Русские пришли

«Я выбрал свободу»

Выражение вошло в международный обиход. Как позже слово «ГУЛАГ». Многие ли из вас читали, однако, книгу Виктора Кравченко или хотя бы знают о ней?

Так получилось, что мое первое, связанное с этой книгой воспоминание относится, если не ошибаюсь, к 1947 году.

По инерции военных лет между французской службой московского радио и представительством сражающейся Франции, уже ставшим посольством, еще существовали дружеские связи. Ведавший в посольстве вопросами прессы Жан Катала (автор книги «Они предают мир», в которой он разоблачил своих коллег, французских дипломатов), справедливо считавшийся вернейшим другом Советского Союза, выступал раз в неделю у нашего микрофона и регулярно присылал нам французские газеты.

Однажды, когда, разобрав очередную пачку, мы принялись за чтение, в огромной комнате дома в Путинковском переулке, где размещался наш отдел, воцарилась особо напряженная тишина. С подчеркнуто равнодушным видом и раскрасневшимися ушами все, даже самые из нас верноподданные, читали с одной мыслью: не привлечь неосторожным словом внимания начальства, Чтобы не отобрали…

В нескольких номерах одной из парижских газет (кажется, «Карофур») были напечатаны отрывки только что вышедшей по-французски книги Виктора Кравченко «Я выбрал свободу».

В апреле 1944 года сотрудник советской закупочной комиссии в Вашингтоне инженер Виктор Андреевич Кравченко тайком уехал в Нью-Йорк и опубликовал в газете «Нью-Йорк Таймс» заявление, в котором разоблачал «основы политики, проводимой сегодня советским правительством и его вождями». Он писал о том, что «русский народ подвергается невероятному угнетению и жестокостям, а НКВД с помощью тысяч своих шпионов все время усиливает свое господство над ним…», он писал, что «военные цели СССР не совместимы с целями союзников».

Пока война не окончилась, Кравченко в своих разоблачениях дальше не пошел.

В 1946 году Виктор Кравченко опубликовал книгу «Я выбрал свободу». Книга произвела фурор. Год спустя она была переведена во Франции.

Среди отрывков, которые мне тогда удалось прочитать, был такой.

В самые тяжелые месяцы первого года войны работавший тогда в Совнаркоме Кравченко инспектировал подмосковную мебельную фабрику, выпускавшую в то время катушки для проводов полевых телефонов. Катушки эти надо было делать из металла, но металла не было, делали из дерева.

Фабрика выполнила план на тридцать процентов, в полупустых цехах копошились женщины, подростки, старики. «Нет квалифицированных рабочих», — жаловался директор.

В двух цехах кипела, однако, работа.

Освобожденные от службы в армии первоклассные мастера стахановскими темпами мастерили диваны, трюмо, буфеты и двуспальные кровати из красного дерева.

Возмущенный Кравченко набросился на директора, грозя ему трибуналом. Директор объяснил: он ни при чем. Распоряжением председателя Моссовета Пронина лучшие силы фабрики брошены на срочное изготовление мебели для него, для дачи секретаря ЦК Щербакова, для квартир и дач крупных военных.

Этот эпизод запомнился особо потому, полагаю, что незадолго перед тем я слышал рассказ знакомого инженера, сотрудника института, которым руководила жена могущественного тогда Маленкова. По его приказанию в разгар боев с фронта сняли саперную часть и бросили на строительство нового здания для института мадам Маленковой.

Но в книге Кравченко эпизод с мебелью — всего лишь мелочь, живописная деталь. Главное — это описание зверств коллективизации, массовых репрессий, преступной бесхозяйственности, пренебрежения к людям, атмосферы произвола, доносительства, предательства. Все то, что мог увидеть и запомнить» в доску свой» парень из рабочей семьи, ставший инженером, директором завода, достигший высоких должностей.

Человек привилегированный, разумеется, член партии, Кравченко имел возможность наблюдать не только чужие мытарства (самого его судьба миловала), но также и кулисы власти, жизнь номенклатуры. Кравченко рассказывал о зверствах, разоблачал ложь и обман.

На Западе кое-кто делал тогда оптимистические политические выводы из решения советских властей ввести в армии погоны, разрешить колокольный звон и поощрить православие. Кравченко писал:

«Иностранцы, пытающиеся понять сталинскую политику или советскую ментальность путем изучения советской печати или официальных заявлений Кремля, приходят лишь к нагромождению нелепостей. Даже один из тысячи не понял большевистского принципа «двух правд» — одной правды для масс и вообще для всего мира, и другой правды для преданных партийцев, для посвященных, для узкого круга. Подчас бывает, что даже провозглашая какую-нибудь пропагандную установку, членам партии могут спустить инструкцию не обращать на нее внимания или думать обратное».

Только в США было продано три миллиона экземпляров книги Кравченко. Она была переведена на двадцать два языка. Скандал принял всемирный масштаб. Правда о Советском Союзе проникала повсюду.

Против Кравченко двинулась мощная машина советской пропаганды. Впереди наступающих колонн шагали французские коммунисты. Самые многочисленные, самые преданные Москве.

Среди ведущих французских пропагандистов-коммунистов многие отлично знали, что Кравченко написал правду. Но ложь о Советском Союзе давно стала их профессией. Эту ложь они, разумеется, объясняли высокими нравственными и политическими соображениями, обостренным чувством ответственности перед историей. Помню, как именно в те годы заведующий международным отделом газеты» Се Суар», мой старый приятель Жорж Сория, проживший в дружбе с СССР то, что называется, «сложную жизнь», сказал мне однажды, когда вдали от нескромных ушей на ночном Арбате мы обсуждали положение» в этом ебаном мире»: «Стань вся правда о Советском Союзе внезапно известна за границей, назавтра во Франции не будет организованного рабочего движения», Он напрасно беспокоился, мой добрый Жорж. Правду об СССР знают сегодня все, кому не лень, а организованное рабочее движение во Франции процветает, и в правительстве заседают министры-коммунисты.

Французские коммунисты и их попутчики атаковали Кравченко яростно. Травлю начала руководимая коммунистами газета французских писателей — участников Сопротивления «Лэттр франсэз».

Первая статья была подписана вымышленным (в чем позже признались сами участники этой затеи) корреспондентом «Лэттр франсэз» в Нью-Йорке Симом Томасом. Она называлась «Как был сфабрикован Кравченко».

Ссылаясь на анонимного «сотрудника американской секретной службы», который якобы сообщил ему о Кравченко различные порочащие сведения, «Сим Томас» утверждал, что книгу написал не сам Кравченко.

Вслед за «Лэттр франсэз» другая коммунистическая газета,»Се суар», заявила, что книга Кравченко — лишь пересказ фальшивки, сочиненной нацистской пропагандой, «ведомством Геббельса».

Кроме того, коммунисты, разумеется, обвиняли Кравченко в том, что он лгун. Кравченко подал на «Лэттр франсэз» в суд за клевету.

И тогда техника советской и коммунистической пропаганды обнаружилась во всем своем примитивизме и всей своей мощи.

Первый принцип такой пропаганды: бездоказательная безапелляционность. Несуществующий Сим Томас цитирует вымышленного сотрудника американской секретной службы. И это подается, как неопровержимое доказательство, как факт.

«Се Суар» утверждает, что книга Кравченко переписана с другой книги, «Лэттр франсэз» подхватывает, советская печать повторяет, одна и та же ложь идет по кругу, все друг на друга ссылаются: «орган французских писателей разоблачает», «влиятельная вечерняя газета сообщила», «как всем известно, Кравченко», и т. д.

Пусть жертва клеветы пытается оправдаться! Коммунисты идут в наступление.

Другой пример советской и коммунистической пропаганды: говорить не по существу, аргументировать рядом.

Один из ответчиков, директор «Лэттр франсэз» Клод Морган даже не пытался в своем вступительном слове на суде подтвердить обвинения против Кравченко. Он долго говорил о том, что основателем газеты был Жак Декур, что Декура расстреляли немцы за то, что он был французским патриотом. Он, Морган, продолжает дело Декура, и всякий, кто выступает против него, выступает против Франции и оскорбляет память героев Сопротивления.

Другой ответчик, Андрэ Вюрмсер (Сим Томас по понятным причинам не явился), воскликнул: «История учит нас, что антисоветский всегда означает антифранцузский!»

Раз Кравченко пишет, что в СССР существуют концлагеря, где находятся миллионы заключенных, значит, он выступает против Франции. Поскольку же Советский Союз, как всем известно, борется за мир, Кравченко — поджигатель войны и платный агент американской разведки. «Когда защищаешь будущее детей всего мира, нельзя выбирать выражения!» — восклицал Вюрмсер.

Война только что закончилась, и ответчики без зазрения совести нажимали на педаль патриотизма и даже шовинизма.

В Москве процессу придавали большое значение. Если «Лэттр франсэз» дело проиграет, будет доказано, что Кравченко написал правду. Но ведь даже ответчик Клод Морган заявил на суде, что если бы Советский Союз оказался таким, как его описал Кравченко, то от него отвернулись бы не только коммунисты, но и все честные люди.

Чтобы не произошло такого конфуза, из Москвы прислали многочисленных свидетелей, в том числе генерала Руденко, бывшего шефа Кравченко в Вашингтоне. Все, разумеется, отрицали факты, приведенные в книге. Все говорили, что Кравченко — плохой человек. Все увиливали от прямых ответов. Точнее, вообще не отвечали на вопросы. Каждому было назначено, что он должен сказать суду. Когда адвокаты Кравченко пытались задавать вопросы по существу, например, об описанных в книге массовых репрессиях, коллективизации, лагерях, методах следствия, они отвечали, что не намерены обсуждать вопросы, не относящиеся к данному делу. Что же относится к данному делу? Выдайте уголовника Кравченко советскому правосудию — и все будет в порядке.

Защита вызвала и других свидетелей. Среди них были: депутат-коммунист Фернан Гренье; бывший глава французской военной миссии в Москве генерал Пети; приехал из Англии неизбежный Хьюлетт Джонсон; прилетел из США верный защитник СССР писатель Альберт Кан. Генерал Пети говорил об особой человечности и доброте маршала Сталина, Джонсон — о счастье советских людей, клеймил происки Вашингтона американский писатель Кан.

В подборе свидетелей была явная ставка на их общественное положение. Ставка на то, что адвокаты Кравченко и он сам не сумеют или не посмеют загнать в угол и уличить во лжи французского депутата или генерала, английского священника или парламентария. Или прямо сказать, что во время своих поездок в СССР они дали себя обмануть.

Со стороны Кравченко подавляющее большинство свидетелей были то, что называется «простые люди». Бывшие рядовые советские граждане, ставшие рядовыми беженцами. Инженеры, врачи, учителя, рабочие и крестьяне. Среди них — немало бывших зэков советских лагерей.

Они приехали из Германии, из лагерей для перемещенных лиц, чтобы подтвердить написанное Кравченко. Они рассказывали, как пережили коллективизацию, голод на Украине, аресты, лагеря. Как их били на следствии и гоняли зимой на лесоповал.

Адвокаты ответчиков словно пропускали все это мимо ушей. Они все сводили к одному:»А при каких обстоятельствах свидетель оказался в Германии? А почему, собственно, он посмел не вернуться в СССР?»

Даже когда показания давала вдова бывшего члена Политбюро германской компартии Хайнца Неймана Маргарете Бубер-Нейман, рассказавшая о том, как Советские власти сначала посадили ее и сослали, а затем выдали гестапо, ответчики и их адвокаты поливали ее помоями.

Ее показания напоминали о слишком для них неприятных моментах. Во-первых, о том, что Сталин изгнал из германской компартии и уничтожил людей, призывавших бороться с национал-социализмом. Во-вторых, в то время, когда Сталин заключил с Гитлером пакт, компартия Франции безоговорочно поддерживала политику Москвы.

Кравченко процесс выиграл. Клеветников осудили. Их нельзя было не осудить, ибо свидетельскими показаниями было доказано, что Кравченко написал в своей книге правду о Советском Союзе, а Вюрмсер, Морган и «Сим Томас», объявляя его лжецом, клеветали.

Казалось, от такого удара французские коммунисты, а заодно и Москва оправятся не скоро.

Любой политический процесс отражает соотношение политических сил в стране. Процесс Кравченко показал, что коммунисты во Франции сильны, сторонники СССР — тоже и что никакие разоблачения не могут серьезно поколебать их позиции.

Кравченко требовал многомиллионного возмещения убытков. Ему присудили получить сто пятьдесят тысяч франков. Апелляционный суд вообще отменил штраф, обязав ответчиков уплатить лишь символическую сумму в три франка.

О том, какие были предприняты закулисные усилия, чтобы добиться максимально мягкого приговора, можно только догадываться.

Московская «Литературная газета» от 13 апреля 1949 года озаглавила статью на полполосы за подписью Вл. Рудный «Провал американской провокации в Париже».

Из этой статьи советский читатель мог узнать очень много о происках американских поджигателей войны, о гнусном моральном облике некоего Кравченко, о какой-то книге, написанной кем-то за него, о благородных французских патриотах и прогрессивных общественных деятелях Англии и США, которые подняли голос, чтобы пригвоздить и разоблачить, о каком-то суде, об извечном союзе Вашингтона с нацистами.

Они только не могли узнать толком, что истцом был Кравченко и что он суд выиграл, доказав, что в книге, разоблачавшей СССР, написал правду…

Прошло более тридцати лет. Уже мало кто помнит имя Кравченко и его книгу «Я выбрал свободу». Из тех же, кто знает имя и помнит название книги, большинство повторяет советскую схему. Проворовался, сбежал. Был суд. Это помнят многие. Но кого судили? Из семи человек примерно моего возраста трое смутно помнили, что Кравченко выиграл процесс, двое утверждали, что он его проиграл, двое помнили лишь название книги:»Я выбрал свободу».

И ни один не знал, что в 50-м году вышла вторая книга Кравченко «Я выбрал правосудие» — подробный разбор суда против клеветников-коммунистов из «Лэттр фран-сэз» с обширными цитатами из свидетельских показаний.

Почему это так? Почему первая книга, несмотря на шумный свой успех, не принесла Западу более длительного понимания СССР, лишь оставив смутное воспоминание о каком-то скандале?

Почему вторая книга Кравченко, вышедшая вскоре после первой и во многом ее дополнившая, книга, предвосхитившая на четверть века «Архипелаг ГУЛАГ», не имела никакого успеха и прошла незамеченной?

24 февраля 1966 года живший в Нью-Йорке под именем Питера Мартина Виктор Андреевич Кравченко застрелился. Его прощальная записка, попавшая в руки американских властей, никогда не была опубликована. Кстати, не пора ли ФБР раскрыть эту тайну?

О причинах смерти Кравченко, его отчаяния мы можем гадать. Но некоторые выводы из его истории следует сделать. Хотя бы проследить различие между методами советской пропаганды и тем, что пытаются ей противопоставить на Западе.

Нет особой нужды доказывать, что дело Кравченко было пропагандной операцией американских властей.

Во-первых, Кравченко бежал из советской закупочной комиссии в Вашингтоне в апреле 1944 года, когда отношения между США и СССР были еще хорошие и было бы естественно по первому же требованию Москвы беглеца выдать. Но Кравченко выдан не был.

Во-вторых, чтобы книга разошлась в миллионах экземпляров, необходима реклама. Ее надо организовать. Новичку пробиться через китайскую стену издателей и литературных критиков не так просто.

В-третьих, для ведения процесса против «Лэттр франсэз» Кравченко нуждался в мощной поддержке, финансовой и политической. Он ее получил.

Даже располагая крупными гонорарами за первую книгу, Кравченко вряд ли мог покрыть все связанные с процессом расходы. Ведь надо было не только заплатить первоклассным адвокатам, но еще внести многомиллионный залог на случай проигрыша процесса, содержать целый штат сотрудников, не считая расходов, связанных с поездкой во Францию.

Без политической поддержки Кравченко не получил бы охраны и был бы, вероятно, убит или похищен.

Кроме того, свидетели, выступавшие на стороне Кравченко, приезжали в большинстве из беженских лагерей в Западной Германии. Они не могли этого сделать без помощи американских военных властей.

Словом, одному человеку, не знавшему к тому же языка, на котором проходил процесс, все это было бы не под силу.

Необходимая помощь была Кравченко оказана, процесс он выиграл, правдивость книги «Я выбрал свободу» доказана, Москва посрамлена перед всем миром. Ценой огромных усилий была обеспечена победа правды над ложью.

Те, кому это было поручено, сердечно поздравили друг друга, поздравили, полагаю, и Кравченко с успехом, снабдили его документами на имя Питера Мартина, обеспечили охраной, чтобы его не убили, и — перешли к очередным делам. Если Кравченко хотел развить успех, продолжить разоблачения — это было уже его личное дело. Кравченко перестал быть новостью. Мощный источник действенной пропаганды можно было поэтому заткнуть. И заткнули. Книга «Я выбрал правосудие» прошла незамеченной.

А в этой книге приведены свидетельские показания, в которых были вещи, никогда ранее не публиковавшиеся.

Если бы книга была прочтена и понята, мир узнал бы за шесть лет до доклада Хрущева на XX съезде, как Сталин расправился с делегатами ХУП съезда партии, осмелившимися голосовать за Кирова.

Если бы книга была прочитана и замечена, людям не пришлось бы четверть века спустя охать и ахать, впервые узнавая из «Архипелага ГУЛАГ» Солженицина о методах арестов, о пытках на следствии, о переполненных камерах, о гибельных лагерях, о доносительстве, пронизавшем всю страну. Все, все там было.

Когда во французском отделе московского радио мы читали случайно попавшие к нам отрывки из первой книги Кравченко, у нас (сужу по себе, разумеется) было чувство потрясения не столько от самих сообщаемых фактов — мы все знали хоть что-нибудь, а от того, что кто-то осмелился их назвать. То же чувство было и позже, когда в клубе Радиокомитета мы коллективно слушали чтение текста доклада Хрущева на XX съезде. Рушились табу, вслух произносилось то, о чем, говорить было нельзя.

У советских людей и у людей Запада восприятие разоблачения советской действительности разное. Для советских — это потрясение устоев, для западных — сенсация.

А потому самое убийственное для Советского Союза разоблачение, как правило, быстро забывается, тонет в трясине заклинательной советской пропаганды. (Вполне действенной: советский человек может думать что угодно о роли интеллигенции, но благодаря вдалбливаемой с детства ленинской формуле «гнилой интеллигент», это понятие для него всегда будет ассоциироваться со словом «гнилой».)

С тех далеких лет советская пропаганда не просто предала имя Кравченко забвению. Это было бы слишком просто.

Наоборот, имя повторялось, оно стало штампом, как имя Иуды Троцкого. Не вдаваясь в объяснения, долбили: «предатель», «уличенный во лжи клеветник», «проворовавшийся пьяница». И для более тонких случаев формулировка: «человек, который пользовался в СССР всеми привилегиями, но предпочел сбежать, чтобы жить еще лучше».

В мозги западных людей десятилетиями вбивалась мысль, что человек, порвавший с Советским Союзом, не имеет права о нем судить.

Чтобы быть услышанными, обвинения в адрес советской системы должны были прозвучать внутри страны.

Да и сегодня, чтобы быть замеченной, напечатанной, понятой, книга русского автора о Советском Союзе должна, чаще всего, прийти оттуда.

Почему так быстро чахнут самые потрясающие новости, разоблачающие звериный, бесчеловечный характер советской системы?

Почему правда о Советском Союзе звучит отдельными выкриками, а выгодная для него ложь никогда не замолкает и гудит на весь мир?

Почему?