Русские пришли

Предтечи — 2

Вспоминая о царском политическом сыске за границей, как не привести во многом поучительную историю чиновника департамента полиции Меньщикова.

Увлеченный в революцию юношеским порывом, он с первых же шагов избранного пути выяснил, что его новые товарищи, в том числе Зубатов[3], — осведомители Охранного отделения. Уязвленный таким коварством, Меньщиков решил отомстить и… сам пошел служить в Охранку. Сначала секретным сотрудником, затем чиновником. За 20 лет довольно успешной полицейской карьеры он собрал богатый материал и, уехав за границу, выдал революционерам всех провокаторов, которые были ему известны по службе в Департаменте полиции. Среди выданных агентов были и лично им завербованные. Например, москвичка Ольга Путята (пошла работать в Охранку из законного желания убрать с дороги успешную соперницу), которой «крестный» Леонид Меньшиков дал агентурную кличку «Леонидов».

Не о том, однако, речь, что обиженный в лучших чувствах революционер собрал за 20 лет полицейской карьеры обширный материал, а о том, что когда он свой список из 250 имен передал тем политическим партиям, которые эти агенты «освещали», то партии эти сочли уместным разоблачить лишь 20 предателей. Менее 10 процентов!

В чем же назидательность этого примера?

В том, в частности, что завоевавший за годы совместной работы симпатии своих товарищей агент обрастает надежной броней родственных и дружеских связей, личных привязанностей, взаимных одолжений и услуг, успевает подчас стать незаменимым и настолько врастает в привычный психологический ландшафт своего окружения, что находится мало охотников его разоблачать.

Вспомните: когда Владимир Бурцев представил руководителям партии эсеров неопровержимые доказательства измены Азефа, то людей, без колебаний приговаривавших к смерти разоблаченных агентов Охранки (Татарова, например), одолели сомнения. Они юлили, терзались и, наконец, позволили Азефу бежать. Впоследствии они не предприняли ии единой серьезной попытки убить «провокатора века». Почему?

Причин много. Среди них — кастовость. Азеф был как-никак свой, «генерал от революции», глава боевой организации. Наконец, у него были заслуги. Он убил Плеве и великого князя Сергея Александровича[4]

На уровне куда более низком, чем азе-фовский, возьмем пример той же Ольги Путяты.

Владимир Бурцев (»В борьбе с провокаторами» — «Иллюстрированная Россия», № 16 (726), 8.4.1939) пишет, что партийная карьера Путяты фактически успешно развивалась параллельно с ее разоблачением и вопреки ему. Получив от охранников Бакая и Меньшикова сведения о предательстве Путяты, Бурцев сообщил их московским социал-демократам. Но что весили подобные обвинения, когда Ольга Путята к тому времени успела доказать свою незаменимость и стала секретарем организации! Работа у нее кипит: она находит надежные квартиры для встреч и хранения нелегальной литературы и оружия, она бесстрашна — сама разносит по городу литературу, револьверы, достает паспорта для нелегальных. Среди ее особых удач — найденная для конспиративных собраний надежная квартира в больнице доктора Териана (тоже, разумеется, агента охранки).

Собрания у доктора Териана проходили гладко, все, что предпринимала Путята, удавалось. Если бывали провалы, то, по всей видимости, не по ее вине. Ни малейшее подозрение ее не коснулось.

Но репутация революционера или инакомыслящего не строится на одном умении эффективно работать, удачно все организовать. Необходима еще смелость и умение держать себя с представителями власти.

Цитирую Бурцева:

«Я должен вас арестовать! — сказал Путя-те начальник Московского Охранного отделения Патерсон, — … всех берут, а вы на свободе! Необходимо, чтобы вы были арестованы! Иначе вас могут заподозрить ваши товарищи!»

«У Путяты был произведен обыск. Присутствующие товарищи видели, как она красиво, не растерявшись, держалась с теми, кто обыскивал, и как она им вызывающе дерзила. Обыск кончился арестом всей компании. Путята очутилась в тюрьме и за ней, таким образом, еще более была упрочена революционная репутация».

Сегодня она еще послала бы гебешников за пивом.

О, унылое однообразие безотказных приемов! Проходят десятилетия, меняются исторические эпохи, люди высаживаются на Луне и возвращаются на Землю, а полицейская техника, основанная на самых примитивных психологических ходах, остается.

Когда мы с женой сидели в «отказе» в Москве, среди нескольких бородатых и от-чаяцных еврейских юношей, которых за бескомпромиссность и смелость прозвали «камикадзе», особой храбростью выделялся Леонид Цыпин.

Он насчитывал тогда более двадцати приводов в милицию, но, не колеблясь, снова и снова бросал властям очередной вызов. Несмотря на молодость, Леня Цыпин пользовался среди «активистов алии» немалым авторитетом, к его мнению прислушивались, и разного рода деликатные поручения, требовавшие смелости и смекалки, поручались предпочтительно ему.

Вы угадали! Леня был агентом КГБ. О чем все и узнали, когда пришла ему пора выступить в печати с разоблачением «происков сионистов».

Столь же смелых, неосторожных до дерзости и постоянно бросающих вызов властям предержащим встречал я и среди безнаказанно активных деятелей инакомыслия. Некоторые из них к тому же постоянно ездят на Запад.

Когда въедчивый Бурцев все же ее разоблачил, Ольга Путята отравилась. Ее спасли чудом. Действуя в среде, имеющей в их глазах нравственное обаяние, агенты подчас психологически проходят, мне кажется, путь героя фильма Росселини «Генерал делла Ровере».

Попавшегося на ерунде мелкого спекулянта с хорошей внешностью гестапо помещает в тюрьму, выдав за убитого генерала, присланного для связи с антифашистским подпольем. Расчет построен на том, что перед смертью ожидающие расстрела руководители Сопротивления раскроются знаменитому генералу, которого они не знают в лицо.

Но, попав в окружение смертников, которые и впрямь доверились ему, жулик настолько входит в роль бесстрашного генерала, что не выдает никого и, исполнив до конца роль героя, идет на казнь вместе со своими новыми товарищами.

Думаю об одном москвиче, который настолько сросся со своим персонажем сурового опекуна неопытных диссидентов, что ради сохранения маски тоже, полагаю, пойдет на что угодно.

Неужели это специфическая черта российского доносительства? Еще Салтыков-Щедрин писал, что русский соглядатай (так это называли в те годы) и прокламацию вам поможет написать, и донесет на вас, и перекрестит на дорогу, провожая на каторгу…

Мы легко говорим — «стукач». А ведь в СССР это сложное явление! Холодно-расчетливых азефов сравнительно мало, чаще другое.

Много среди агентуры молодых людей, для которых доносительство — единственное средство получить диплом при неважных отметках, устроиться на работу в столице при отсутствии влиятельных родственников. Или способ продвинуться по службе, чего-то добиться, стать выездным, получить проект, заказ…

Учтите также несоразмерную строгость советских наказаний. Юноша только сделал первые шаги на пути инакомыслия, а тут — хлоп! Конец не только всем карьерным мечтам (на это он шел заранее), но конец и служению великой идее. И тут предлагают сотрудничать… Ну что же, надо уметь маневрировать. Ведь никто лучше него не сумеет отличить второстепенное от важного, решить о чем сказать, что утаить. Да от него и не требуют грубого доносительства. Так, общие впечатления. Главное — оградить близких ему людей от провокаций вражеских разведок. Очистить их окружение от сомнительных личностей, ввести туда кого надо. Кого-то с кем-то познакомить, кого-то с кем-то поссорить… Разве это «стук»?

Лучшее доказательство тому, что он ничего не делает дурного: никого из его друзей не берут. А если и берут, то он всегда ни при чем.

Назвав этого человека стукачом, вы только показываете примитивизм своего мышления и неспособность что-либо понять.

Вообще, и «агент КГБ» — понятие расплывчатое. Да и дело тонкое!

…Приехав в Москву, М. все свободное время проводит среди диссидентов. Те считают его своим. Он регулярно привозит им письма от друзей и запрещенные книги. Из Москвы берет письма и самиздат. М. ничего не боится. Не удивительно: у него героическое прошлое. Участник Сопротивления.

У себя в стране М. не только принимает приезжающих высших советских чиновников, но они у него живут. С разрешения и поощрения посольства СССР. Для посольства М. — свой человек.

В своей гуманитарной области М. — второстепенный специалист, но тесные связи с СССР и активное участие в организации конгрессов и встреч обеспечили ему даже некоторую международную известность. Он автор многих печатных работ. Почти все они опубликованы (за высшую гонорарную ставку) в СССР.

Когда созывается очередной международный конгресс или симпозиум по специальности М., он непременно там. Чаще всего как наблюдатель, изредка как член делегации своей страны. Расходы ему оплачены. Кем?

Это, вообще говоря, никого не касается. Но когда М. приезжает в Москву, то номер «люкс» из трех комнат и все расходы оплачивает… вовсе не КГБ, а Академия Наук СССР.

За что же его так любят в Академии Наук?

Главным образом за то, что он, во-первых, организует международные конгрессы и встречи в наиболее выгодных для СССР условиях; во-вторых, за то, что он любое такое мероприятие посмотрит как бы западным глазом, учитывающим пропагандные интересы СССР.

М. подскажет, какую особо одиозную фигуру сейчас во внешний мир не посылать, или, если нельзя иначе, то в каком сочетании. Каких коварных вопросов следует опасаться; что замышляют его западные коллеги, которым не дают покоя права советских ученых. Он может, например, посоветовать накануне международной встречи распустить слух, что советского профессора-еврея, стремящегося выехать в Израиль, скоро отпустят. Тогда встреча пройдет тихо, никто не посмеет резким выступлением сорвать почти решенный выезд известного ученого.

В Москве, где он будет находиться в кулуарах конгрессов и симпозиумов, М. будет присматривать за тем, чтобы его коллеги не встречались с кем не надо, чтобы никто лишний к ним не проник.

Московские диссиденты, пьющие с М. чай на кухне вполне инакомыслящего дома, абсолютно доверяются заморскому гостю, ничего этого о нем не зная.

Сам М., вероятно, не считает себя агентом. Он просто человек доброй воли, который, зная советских руководителей, учит своих соотечественников, как надо вести себя с ними. А советских друзей он учит тому, как следует вести себя за границей, исходя из принципа, что им нельзя терять лицо. В том, что он никакой не агент, его убеждает еще и то, что, догадываясь, возможно, о том, что своим московским друзьям он возит чемоданами подарки и книги, а от них берет письма и самиздат, его ни разу не попросили эти письма показать. Его никогда не досматривают на советской таможне.

Корысть? Но М. богат. Убеждения? Может быть, хотя М. не коммунист. Тщеславие? Отчасти. Ведь только в суете организуемых с его помощью международных встреч М. ходит в ученых или почти ученых.

Главное же в том, что М. ощущает себя человеком, влияющим на ход истории, человеком, кующим оружие мира. Он-то знает, что стоит ему прекратить свою суетливую деятельность, тотчас вспыхнет атомная война.

Если в том московском диссидентском доме, где собираются друзья М., вы назовете его советским агентом, вас сочтут сумасшедшим. Будь это так, они все давно бы сидели! Если же вы станете это повторять, через некоторое время у вас начнутся непонятные неприятности.

Так что лучше не надо.

Уже на заре нашего века мы наблюдаем любопытное явление, которое позже встретится в послевоенной эмиграции: секретное сотрудничество с заграничной агентурой (основана в 1883 году) Департамента полиции нескольких членов одной семьи.

Так, к примеру, поповский сын Николай Николаевич Верецкий, начав сотрудничать с охранкой еще на гимназической скамье, подал благородный пример брату Михаилу Николаевичу, воспитаннику Екатеринославской духовной семинарии, и младшенькому Борису Николаевичу, который, получив по молодости лет агентурную кличку «Безусый», освещал за тридцать рублей в месяц семинарские организации. Правда, он за границей не служил. Служили старшие братья.

Марья Александровна Загорская освещала в Париже высшие эсеровские сферы. Пристроила к делу и мужа Петра Францевича. Трудилась честно, получая немалые по тем временам деньги.

Список таких примеров можно было бы продлить. И освежить.