Русские пришли

Так для чего же был нужен наш выезд?

— Как вы нам надоели! — сказал мне один западный друг, долгие годы посвятивший изучению инакомыслия. — Вы грызетесь, как собаки, в своей взаимной вражде не брезгуете никакими средствами и не останавливаетесь ни перед какими оскорблениями. Хоть бы детей своих постыдились! Я знаю, вы не можете уехать обратно. Так езжайте хотя бы в Израиль!

Надеюсь, что в этих словах больше горечи обманутой любви, нежели истинного отвращения. Но чего же от нас ждали?

Что люди, так долго молчавшие, заговорят сразу ровно, умеренно, учтиво и сдержанно?

Что люди, основными качествами которых были упорство и непримиримость (которые и позволяли им выдержать), вдруг станут уступчивы и терпимы?

Что из страны, где всякая мысль — инакомыслие, а всякое инакомыслие — уже мысль, сразу приедут мыслители?

И разве вы не знаете, что любить ближнего своего легко только издали?

В Москве, когда собирали нас в путь, это знали отлично!

— В ваших рядах, — говорят рационально мыслящие люди, — царит разброд. Вы не способны договориться между собой. О, если бы вам удалось объединиться!

После каждой очередной эмигрантской дискуссии, когда еще раз уточнили, кто с кем на одном поле не сядет и почему, и что единой партии, единого центра, единой концепции и единого руководства не будет, приходится слышать: происки КГБ! Москва как огня боится объединения эмиграции и никогда его не допустит.

Так уж повелось думать, что только рука Москвы не дает нам объединиться на одной среднеполитической платформе монархо-марксизма и православного иудаизма, чтобы сообща, вдохновясь принципами социалистического плюрализма и авторитарной демократии, разрабатывать альтернативные варианты политико-общественных структур постсоветского общества.

Главным аргументом в пользу единства является мысль, что Москва его страшится. Да что может быть выгодней для Москвы, чем собрать нас всех в кучу и контролировать из одного центра!

Не для того ли, чтобы дезинформировать и дезориентировать Запад, укрепить позиции СССР во внешнем мире, влиять на него?

Пустое, скажут мне, наш выезд кругом невыгоден Советам!

Один из возможных доводов против моей концепции сразу вынесу за скобку, ибо он не подлежит ни опровержению, ни обсуждению: «лишая страну светлых еврейских голов, они снижают ее интеллектуальный потенциал».

Есть концепция «выпускания пара». Нас выпустили, мол, потому, что внутри страны мы создали опасное давление. От одного неглупого человека приходилось слышать, что, даже отпуская пачками деятелей, скажем, подпольной тбилисской или харьковской легкой промышленности и сферы бытового обслуживания, налетчиков из Ленинграда и притонодержателей Одессы, цвет Молдаванки и Подола, советские власти избавились от потенциальной оппозиции. Но не хватило бы у советской власти на такую оппозицию милиции и ОБХСС?

Один проживающий в Израиле диссидент сказал мне, что, не вдаваясь в анализ проблемы, знает точно, что лично его власти выпустили из страха перед крупными неприятностями. Постоянно убегая от КГБ, он ставил высшие чины этого учреждения в глупое положение, что грозило этим чинам увольнением с работы ввиду неполного соответствия занимаемой должности.

«Ваша догадка о новом «Тресте» остроумна, логична и внешне убедительна, — сказал мне один сравнительно недавний эмигрант. — Но она построена на песке. Дело в том, что времена «трестов» прошли. В конце 20-х и начале 30-х годов во главе иностранного и контрразведывательного отделов ГПУ стояли культурнейшие люди, вчерашние политэмигранты, отлично знавшие Запад. Они могли и придумать хитрый план, и провести его в жизнь. Таких людей больше нет. По всем ступеням иерархической лестницы сидят тупые карьеристы, чье воображение не идет дальше мелких интриг личного порядка, люди без культуры и образования, с чрезвычайно низким интеллектуальным уровнем. Вы этих людей просто не знаете. Я их знаю».

Мне было неловко спорить с этим человеком чрезвычайно высокого культурного и интеллектуального уровня, блестяще образованного, знающего Запад, как свои пять пальцев, выдающегося специалиста по международным вопросам.

Он, конечно, знал ту среду, о которой говорил, ибо до 1976 года сам к ней принадлежал, давая советы на самом высоком уровне номенклатуры. Переселяясь на Запад окончательно, мой собеседник, очевидно, удостоверился в том, что с его отъездом в СССР не осталось больше ни одного толкового и знающего человека.

Но есть и серьезные аргументы.

Как можем мы служить оружием дезинформации, когда вся наша масса — носительница обширной, хотя и распыленной информации? Мы все где-то работали, что-то знаем, много видели и слышали. Умелый опрос приезжающих может дать богатый урожай сведений о такой закрытой стране, как СССР.

Это верно. Но советская система «допусков» ограничивает количество информации, которую мы увозим. А кроме того, видно, есть что-то важнее этих знаний, если Советы с легкостью выпускают некоторых людей с высокими степенями «допуска».

Существуют, разумеется, сведения, которыми человек располагает случайно, без ведома властей. Но, во-первых, это капля в море, а во-вторых, если прошлая ваша причастность к какой-то информации носит случайный характер и никак не отмечена в вашей биографии, то вас никто о ней и не спросит. А сами вы не побежите искать заинтересованного слушателя, у вас другие заботы.

Говорят еще: нас столько, что крупицы совершенно невинной информации могут позволить много узнать.

Тоже верно. Но после определенного предела обилие сведений становится парализующим, путает картину. Ведь множатся и противоречивые сведения.

Учтем и то, что при отправке за рубеж сотен тысяч человек ничего не стоит распылить между ними (даже без их ведома и соучастия) великое множество мельчайших, дополняющих друг друга сведений, которые, исходя из источников, между собой как будто не связанных, ни у кого не вызовут сомнений. А обработанные ЭВМ, они станут непререкаемой истиной.

Более того, прежде чем принять к сведению приносимую новыми эмигрантами информацию, ее проверят и перепроверят у людей, уже давно и прочно завоевавших доверие Запада. Людей, на чье устройство не пожалели ни усилий, ни денег, ни смекалки.

Так, мне кажется, обстоит дело с просачиванием во внешний мир фактических сведений об СССР, сведений, касающихся военных, экономических, политических и научных дел.

Говорят: покидая СССР потому, что не желаем там жить, мы выносим этой стране моральный приговор. Отсюда делают вывод: советские власти могли лишь под давлением согласиться на наш отъезд, разоблачающий их в глазах цивилизованного мира.

И еще: движимые неприязнью к советской модели реального социализма, мы, выехав, укрепим «антисоциалистические силы», рассказывая правду об СССР или, по крайней мере, наше видение этой правды. Мир узнает и содрогнется!

Все, что способно заставить содрогнуться западный мир, он о Советском Союзе давно знает! Вернее, мог бы знать, если бы удосужился. Вспомните Кравченко и «Я выбрал свободу». Вспомните «Архипелаг ГУЛАГ».

Когда вышла книга, эффект был огромен. И от нее самой, и от сопровождающих ее появление обстоятельств.

А с тех пор?

С тех пор выражение «ГУЛАГ» прочно вошло в словарь политических журналистов Запада. Запросто говорят сегодня о вьетнамском, камбоджийском, а то и о чилийском ГУЛАГе. Так называют любую систему лагерей или даже всякое проявление полицейской власти. Когда в Западной Германии ловили леваков-террористов, убийц промышленника Мартина Шляйера, в одной французской газете мелькнуло выражение:»В Федеративной Германии воцарилась атмосфера ГУЛАГа».

Это нас, а не людей Запада, ошеломила раз и навсегда правда о советской действительности (или скорее крушение табу, запрещавшее о ней говорить). Как зачарованные, мы повторяем эту правду, а наши новые друзья слушают, позевывая. Все эти истории они слышали столько раз! Это уже не новость!

Для того, чтобы передать Западу наш опыт на материале новой, западной действительности, у нас нет ни умения, ни языка, ни возможностей. Попробуйте, например, объяснить, что люди, борющиеся против строительства атомных электростанций, защищают, сами того не подозревая, арабских нефтяных шантажистов. Голос Сахарова, сказавшего об этом, услышан не был.

Наши апокалиптические пророчества относительно будущего Запада лишь наводят наших собеседников на мысль, что в советские психушки сажают не зря.

Но все же эти ушедшие из России из отвращения к существующему там строю сотни тысяч человек укрепят общий фронт антитоталитаризма?

Они не укрепят ничего. Только в Израиле могли бы они включиться в политическую жизнь страны, влиять на нее и, следовательно, в какой-то микроскопической степени на расстановку сил в мире. В других странах, странах рассеяния, мы, за редчайшими исключениями, в политическую жизнь не включимся. Хорошо изученный опыт прошлых эмиграций показывает, что скорее в сего нашу жажду политической деятельности — если такая жажда вообще есть — мы обратим на решение судеб России.

А на этом пути ловушки расставлены давно и надежно.

В сумбуре наших выкриков и взаимных обвинений находят благодарного слушателя спокойные и уверенные голоса тех приехавших с нами людей, которые говорят Западу то, что он хочет услышать. Именно эти и только эти люди с необычайной гладкостью и быстротой получают на Западе возможность работать на таких высотах, которые максимально приближают их к инстанциям, где готовятся политические решения.

Что же эти люди говорят Западу? Они на разный манер повторяют, что руководство — уже не то, что на место старых тупых догматиков идут молодые, умные прагматики, с которыми можно и нужно договориться, что, делая уступки Москве в военных и экономических вопросах, Запад выигрывает, укрепляя позиции армии и технократов в ущерб КПСС, что диссидентов и эмигрантов не надо слушать.

Только на фоне нашего нестройного хора, конфликтов и столь противной Западу нетерпимости могут эти слова звучать убедительно. И уже хотя бы в этом — наша дезориентирующая роль.

Нам надо подтвердить своим поведением, что в России не может быть иного собеседника, кроме власти.

Когда в Советском Союзе пишут о диссидентах, то в первую очередь «бросают общую тень». Исключили, к примеру, человека из университета за дерзкие слова, ему советская пресса присвоит навечно эпитет «недоучившийся студент» и будет эту тему обыгрывать: «утомясь грызть гранит науки, юный бездельник уже со второго курса…», «как известно, наш герой прекратил свое высшее образование по обстоятельствам, от него не зависевшим…», и т. п.

Но все эти приемы меркнут и вянут, когда есть возможность процитировать какого-нибудь западного автора. Тогда советскому журналисту остается только писать: «даже Имярек, которого вряд ли можно заподозрить в симпатиях к марксизму, признает, что…»

Имяреки, которые «признают», «здравомыслящие политики, которые вынуждены согласиться», позволяя московскому публицисту развести руками: если уж на Западе так пишут! — всегда были в цене и чести.

Сегодня в особый фавор вошли «здравомыслящие люди Запада», которые готовы говорить, что в Советском Союзе права человека уважаются железно, а диссиденты получают поделом. Их, кстати, не так уже много, этих любителей повторять основные положения советской пропаганды, с тем, чтобы в СССР их слова были тут же подхвачены.

Утверждают, что если третья волна эмиграции и не оказывает благотворного влияния на общественность Запада в целом, то умонастроения либеральной интеллигенции она изменила, отдалив ее от систематически просоветской позиции.

Это верно лишь отчасти. Западная интеллигенция, особенно американская, особенно еврейская, стала более восприимчива к воздействию реальности уже после доклада Хрущева на XX съезде, а главным образом после того, как стало невозможным скрывать существующий в СССР антисемитизм.

Но сегодня оказывается, что братья-евреи из СССР — неважные евреи. Их выписывали за тем, чтобы они ехали в Израиль, а они норовят приехать в США и сесть на шею. Их вызволяли как евреев, стремящихся жить еврейской культурной жизнью, а среди них почти не найдешь человека, знающего даже идиш. Их вызволяли как людей, хотевших и при социализме оставаться евреями, а они и при капитализме не очень стремятся ими быть.

Выходцы из закрытой страны, мы вольно или невольно представляем ее перед внешним миром либо в качестве эмиссаров (если сами себя таковыми считаем), либо в качестве объекта изучения. Иными словами, мы формируем у людей Запада представление об СССР и отношение к нему — как на уровне бытового восприятия нас лично, так и на уровне научного изучения нас, как особей.

Отсюда мы можем заключить, что место, которое может быть отведено нашим невольным усилиям, находится в тесно переплетающихся и фактически взаимосвязанных областях: пропаганда, дезинформация, влияние на умы.