Русские пришли

Без эмиграции не обойтись!

На определенном уровне политико-бюрократической спелости облик советского руководителя приходит в соответствие с неписанными нормами, приобретает законченные и неповторимые черты.

Тусклый взгляд, торжественно-непроницаемое выражение ожиревшего и ухоженного лица, отмеченного неизгладимой печатью самоуверенного бескультурья.

А речи! Поколения помощников и референтов писали и переписывали эти обкатанные, укатанные и раскатанные до клоповьей плоскости фразы, которые очередной вождь бубнит в микрофон чуть не по складам.

Разителен контраст с государственными деятелями Запада. Стройные, тренированные тела, тонкие, подчас отмеченные печатью духовности лица, сочиненные эрудированными помощниками выступления.

Но в сложной международной игре свиноподобные существа из Москвы почему-то что ни день — обыгрывают своих западных партнеров.

Вы, наверное, заметили, что Замятин, Хаксли, Орвелл и другие авторы так называемых «антисоциалистических утопий» видели будущее общество пусть обесчеловеченным, но руководимым людьми высокого интеллекта. Мы же по опыту реального и зрелого социализма знаем, что в СССР интеллектуальный блеск и энциклопедические знания скорее закрывают путь к высшим ступеням власти. В чем дело?

Меня не убеждает широко распространенная концепция, согласно которой структура советского общества такова, что талант там сводится под корень, а бездарность торжествует и выдвигается. Хотя для вчерашнего советского гражданина концепция и соблазнительная — у кого в СССР не было глупого начальника?

Соблазнительна эта концепция, впрочем, и для людей Запада, ибо тешит их чванство, укрепляет уверенность в полной зависимости советского общества от западного интеллектуального потенциала.

Разве не развалилось бы, однако, государство советское, управляй им люди, распределенные по всем ступеням власти исключительно по признаку тупоумия?

Значит, все же есть в них что-то, в советских руководителях? Что же?

Величайшей победой советского строя мне представляется нахождение некоей формулы химически чистого инстинкта власти, по отношению к которому интеллект и даже техника государственного управления играют лишь подчиненную роль.

В главной советской карьере, в карьере карьер — в карьере власти, то есть в иерархии общепартийного руководства, люди растут не по признаку интеллектуальных способностей, а по степени наделенности этим безошибочным и обостренным инстинктом власти, ощущения ее интересов. Это абсолютное чутье, как абсолютный слух, позволяет определять, что выгодно, а что невыгодно!

Это особый инстинкт. Он может подчас противоречить оценкам разума или внешне убедительным доводам политического прагматизма, но он никогда не обманывает. Руководитель, утерявший его, тотчас выходит из игры. Хрущев тому пример.

Интеллект, эрудиция, профессиональное умение играют немалую, но подчиненную роль. Решение, принятое инстинктивно, сформулированное подчас с помощью привычного мата, приобретает рациональную форму уже на уровне исполнения, опираясь на интеллектуальный потенциал страны с населением в двести семьдесят миллионов человек.

Итак, быть умным советскому руководителю не обязательно. Искрометное остроумие тем более ни к чему. Обедая в узком кругу на высшем уровне в городе Вене, Леонид Ильич Брежнев, желая изречь что-нибудь особо примечательное, доставал из кармана пиджака карточку с напечатанным крупным шрифтом текстом глубокой мысли и читал эту мысль вслух, а потом прятал карточку в другой карман. Чтобы не повторяться.

Но попробуйте уговорить Леонида Ильича принять решение себе во вред!

Вообще советское руководство вредных для себя решений не принимает. Я почти готов сказать, что оно органически на это не способно. При этом вряд ли стоит думать, что проведение в жизнь принятых таким образом решений обязательно поручается глупцам.

Противники такой концепции часто ссылаются на пример третьей эмиграции.

«Вот видите, говорят они, советское руководство отлично может принять вынужденное, во всех отношениях вредное для себя решение. Подумайте только! Москва разом отказалась от принципа «граница на замке», предоставила фактически привилегированный статус евреям, вызвала недовольство арабских стран и ворчание домашних антисемитов, проредила некоторые нужные стране профессии, лишилась какой-то части рабочей силы и, отпустив за границу несколько сот тысяч человек из разных областей жизни со всех концов страны, позволила невиданную утечку распыленной, но ценной информации.

А все почему? А все потому, что Советам дозарезу нужна экономическая и техническая помощь Запада. Вот рычаг, заставивший Москву капитулировать.

К внешнему давлению со стороны борцов за права, сенаторов и конгрессменов, а также израильского правительства, прибавилась огромная потенциальная сила всколыхнувшей советское еврейство волны халуцианства. «Отпусти народ мой!» — и двинулись евреи к вящему посрамлению советской власти».

«Но! — говорят сторонники иной школы мысли, — посмотрите, как эту вырванную у них западной общественностью и настырными евреями уступку Советы постепенно обратили себе на пользу! Более того, они умудрились с помощью столь нежеланной для них эмиграции решить целый ряд своих проблем. Правда, для этого им понадобилось изучить и понять абсолютно новый и малопонятный процесс».

Нужно ли было Москве осмысливать эмиграцию как новое явление?

Нет. Не в конце шестидесятых, когда двинулись в путь евреи, а куда раньше, в начале двадцатых (если не до этого) советские власти имели случай изучить вопрос.

Эмиграция, работа против эмиграции, с эмиграцией и, наконец, через нее — вот область, в которой советские власти давно имеют огромный, не имеющий себе равного в мире и истории опыт.

Добавим, что нынешний поток не возник, в отличие от предыдущих, стихийно. Он начался спокойно, в свой день и час. И все время находился под строгим контролем.

В отличие от предыдущих, третья волна эмигрантов прошла в СССР отбор. Отпустили тех, кого, досконально изучив, отпустить пожелали. Но, отпуская, знали не только прошлое отъезжающих, часто угадывали и будущее. Многие особенности эмигрантской и вообще западной жизни, неожиданные для зыезжающих, были отлично известны советским властям. И они эти особенности не только учитывали, но и использовали.

Пришла пора прислать замену растворившейся и вымершёй первой, послереволюционной эмиграции и не удачной для Москвы второй.

А совсем без эмиграции нельзя!