Русские пришли

Система

В детском саду Пролетарского района г. Москвы воспитательница спросила рыжего Арика, знавшего от мамы и папы, что ничего нельзя говорить ни о вызове из Израиля, ни о хлопотах и сборах: — Арик, ты почему не спишь? — Я думаю. — О чем же ты думаешь? — А вы думаете, мне не о чем думать?

Тысячи, десятки тысяч советских евреев ворочались ночи напролет: если не упустить момент, не опоздать, не быть шляпой, принять необратимое решение сжечь корабли, поломать устоявшуюся постылую, но надежную жизнь, можно уехать!

Страх перед неизвестностью и сладостное предвкушение новизны терзали душу.

Первые колебания, первое жизненно важное свободное и освобождающее решение, первые тревоги отъезда.

Еще полагая, что власти и впрямь озабочены искренностью нашего намерения «воссоединиться с родственниками», а также чистотой нашей еврейской крови, мы тратили уйму выдумки и душевных сил на сочинение связной биографии, в которой нашлось бы место дяде, перед войной уехавшему на Запад, а оттуда в Израиль.

Получить вызов?

Мало кто знал тогда, что в случае надобности чистые бланки найдутся в Москве, в «компетентных органах». Такие бланки, я знаю, предлагали и тут же заполняли людям, которых хотели поскорее выпихнуть из страны, и они соглашались ехать» на общих основаниях», то есть якобы в Израиль. Правда, это относится к более позднему времени.[52]

А в мое время, когда о выезде в Израиль еще не говорили» на общих основаниях», правила игры требовали другого.

Человек, решивший «воссоединиться с родственниками», искал среди своих знакомых еврея, уже уезжающего «воссоединиться», либо шел к еврею-отказнику, «активисту алии». Тот лучше знал, как и через кого передать просьбу. Став «отказником» и «активистом алии», я сам это многократно делал.

Вокруг отъезжающих и «активистов» никогда не бывало пустынно, так что первые отметки в вашем личном деле «органы», надо полагать, делали раньше, нежели ваши паспортные данные прибывали в Израиль.

Я не вижу серьезных причин, мешающих властям на этом уже этапе пресечь стремление уехать. В советских условиях вовсе не нужно объяснять, откуда ваше намерение стало известно. Если бы человека, запросившего вызов, приглашали» куда следует» и сразу говорили, что он никуда не уедет, девяносто девять процентов смельчаков отказались бы от своей затеи.

Такое происходит редко.

Наступает, однако, момент, когда получение вызова становится известным уже официально. Тяжелый маховик полицейской машины медленно приходит в движение. В этот момент, полагаю, определяется (если оно не определено заранее) общее отношение властей к вашему намерению покинуть родину.

С чувством совершаемого подвига и отчаянного противостояния тоталитаризму вы направляетесь в ОВИР. Приди вам в голову мысль, что власти уже давно решили избавиться, по меньшей мере, от нескольких сот тысяч евреев и что вас выпихнут не мытьем, так катаньем, вы бы так не умирали от страху и вообще задумались бы над тем, что с вами происходит. Но вся ваша прошлая, унылая, серая, бездарная жизнь приучила вас смотреть на выезд за границу, как на спасительное чудо и величайшую привилегию. И вы ужасно боитесь спугнуть улыбнувшееся счастье.

Те же — их ничтожное меньшинство, — кто понял конъюнктуру, торгуются, как на базаре, и уезжают, добившись для себя различных выгод, часто в виде более или менее шумных и эффектных условий отъезда.

А вы просто хотите уехать, вам в голову не может прийти, что ваше желание совпадает с желанием властей. И вы не замечаете, что инспекторша ОВИРа, принимающая от вас документы, равнодушно просматривает кропотливо составленную вами бумажку, где так убедительно описано ваше родство с проживающей в Тель-Авиве тетей… Боже, только бы не забыть, как ее зовут!

Но инспектору ОВИРа глубоко наплевать на степень вашего родства. Ведь одно из двух: либо вас отпустят, и тогда вы можете писать, что вам угодно, быть стопроцентным русским и объявлять себя в то же время братом президента Израиля. Или вас решено не пускать, и тогда вы не уедете к родной матери.

К тому же, ОВИР все равно ничего не решает.

Но вот все необходимые по существующим правилам документы собраны. Вы отдаете заявление, характеристику с места работы, справку с места жительства, вызов, квитанцию из банка об уплате первого взноса за визу.

Что происходит тогда?

Как я выяснил уже после выезда, происходит следующее.[53]

В ОВИРе ваше заявление попадает в канцелярию, которая передает его начальнику данного отделения. Тот накладывает резолюцию, после чего заявление со всеми сопровождающими его документами передается оперативному сотруднику, который и начинает составлять ваше выездное дело.

На вас заводится ДОПР. Что это? Это Дело оперативной проверки.

Как говорится, в России дело чтоб начать, нужна бумага и печать.

Оперативный работник начинает соответствующее оформление ДОПР. Это означает, что дело должно быть поставлено на регистрационный учет, его должен утвердить сначала непосредственный начальник оперативного работника и провести через утверждение всеми инстанциями: то есть вплоть до начальника управления или заместителя министра внутренних дел. Когда поставлена подпись, начинается процесс оперативной проверки. Напомню: по линии МВД.

Во-первых, проверяется через так называемый первый спецотдел или отдел агентурного учета, не принадлежит ли данное лицо к кадрам МВД, к общей или специальной его агентуре. Проверяется также возможная судимость или связь с другими людьми, когда-либо привлекавшими внимание органов внутренних дел.

Параллельно то же самое проделывается в отношении ваших ближайших родственников. Если заявление подает вся семья, это несколько упрощает дело.

Пока ничего особенного. В очень многих странах получение заграничного паспорта и выезд за границу связаны с проверкой наличия или отсутствия судимости и заведенного на вас дела в полиции. Выезжая из Израиля, я тоже получал справку в полиции о том, что за мной не числится уголовных преступлений и я не убегаю от суда или долгов.

Но в Израиле речь идет о простой проверке полицейской картотеки, и если вы чисты перед законом, то получаете нужную справку и соответственно паспорт. В России все это только начало.

Когда проведена такого рода первая проверка, на вас делается «агентурно-оперативная установка». Это значит, что сведения о вас, а также о ваших ближайших родственниках собирают уже путем опроса соседей, друзей, сослуживцев. Разумеется, в секретном порядке.

Все это шаблон, минимум проверки, если ваш случай абсолютно ясен, не вызывает никаких сомнений.

В случае неясностей заводится новое дело. Это так называемый ДОР или ДОАР, то есть Дело оперативной разработки или оперативно-агентурной разработки. Тут уже вам уделяется особое внимание. Вербуется агентура из вашего ближайшего окружения или используются уже существующие около вас агенты. За вами могут установить наружное наблюдение и провести так называемые литерные мероприятия, как то: подключить к прослушиванию телефон, перлюстрировать корреспонденцию и т. п.

Наконец материалы собраны. О вас известно как будто все. Соответствующий оперативный работник суммирует полученные сведения, выносит соответствующее определение и закрывает дело. Конец?

Ничего подобного. Оперативный работник дает заключение, и дело теперь идет на проверку в выездной отдел или отделение КГБ (в республиках). Ведь до сих пор речь шла лишь о Министерстве внутренних дел.

Теперь шутки кончены! Все всерьез!

Сначала, как и в первый раз, проверяют, не принадлежит ли человек к кадрам или агентуре. Только что не МВД, а КГБ. Проверяют, не принадлежит или не принадлежал ли он каким-либо образом к армейским органам безопасности. И вопрос судимости проверят по-другому. Вы, к примеру, могли быть под судом и даже сидели когда-то в тюрьме. Но к моменту проверки судимость с вас по каким-либо причинам снята. Или вас судил когда-нибудь военный трибунал, или вы были осуждены по политическому делу, или же вас судило Особое совещание.

В архивах МВД все это не оставило следов, как нет там следов и ваших прегрешений политического порядка: встречи с иностранцами, переписка с заграницей, наличие родственников, живущих вне пределов родного отечества. А в архивах КГБ это имеется во всех подробностях.

Теперь, в случае надобности, ДОР или ДО АР на вас заводит уже КГБ. То есть за вами следят его филеры, с вами ведут задушевные беседы его агенты, его техника подключается к вашему телефону, его работники фотографируют вас на улице и т. п.

Если в годы войны вы не были младенцем, то на вас еще пойдет запрос в Главный Архив КГБ в Новосибирске. Там хранятся дела всех проходивших или осужденных по так называемым государственным или военным преступлениям. Например, таким страшным, как нахождение на оккупированной противником территории или участие в партизанском движении.

Как будто все? Ан нет. Вдруг что проглядели? Поэтому собранные данные рассылаются сотрудникам выездного отдела на специальном бланке. Это на тот случай, если кто-нибудь из них имеет на вас какие-нибудь дополнительные сведения. Если таковых не имеется, то получивший такой циркуляр сотрудник пишет в соответствующей графе «сведений не имею» и ставит свою подпись, а это не делается опрометчиво.

Все? Разумеется, нет! Теперь дело закрывается постановлением оперуполномоченного КГБ и идет на утверждение руководства выездного отдела или отделения Второго управления ГБ.

И только после этого… Нет, вам визу не дают. Но ваше дело, наконец, отправляется в выездную комиссию ЦК партии, которая и решит окончательно, насколько ваш отъезд «целесообразен» и «соответствует интересам государства». И если он ничуть этим интересам не соответствует, то вы никуда и не уедете.

Можно ли всерьез говорить:»я уехал дуром», «КГБ прошляпило»? Попробуйте выдать себя не за того или скрыть подробности вашего прошлого!

Но из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год люди заказывают вызовы из Израиля. И никто им не мешает этого делать.

— Хорошо, — скажете вы, — а трудности? А преследования?

Трудности предназначены для сравнительно узкого круга лиц и назначение их особое: это суррогат погрома. Напоминание самим уезжающим и всему миру, что мышеловка может в любую минуту захлопнуться, поток иссякнуть. Подстегнутые горьким примером других, люди еще дружней наваливаются на ворота.

Условия отъезда! Это не только сам отъезд и пример в назидание другим. Это еще подчас и решение будущей судьбы человека на Западе.

Я получил визу после того, как прошел стандартную проверку, длившуюся два месяца и десять дней. Это нормально. Но за два дня до отъезда визу у меня отобрали.

Сообщая мне об этом, инспектор ОВИРа Маргарита Кошелева, по прозвищу Эльза Кох, добавила:»И без эксцессов! Все по-гранпосты предупреждены!»

Я позже проверял — таковы правила. Если выездная виза отменена, приказ вас не выпускать сразу передается на все посты паспортного контроля.

Я просидел в отказе около года. Это длинная и сложная история, которую я рассказывал в книге «Охотник вверх ногами». Здесь речь идет о другом. В течение тех месяцев, когда я разными маневрами косвенно пытался убедить власти, что им выгодней и целесообразней отпустить меня, несколько человек (я лично знаю двоих) уехали после того, как из ОВИРа им сообщили, что визы их аннулированы.

В обоих случаях эти находчивые, смелые, решительные люди тотчас, окруженные многочисленными друзьями, спешили на аэродром и улетали, поражая всех своей решимостью и смекалкой.

Как судебное дело, внезапно возбужденное против «активиста» в последний момент перед его отъездом, привлекает к нему внимание на Западе и определяет прием, который ему там окажут, так и трюк с отъездом, посрамляющим советские власти, — вряд ли оплошность властей. Скорее продуманный ход. Последний штрих к портрету выезжающего.

Напомним еще раз: новая эмиграция, от рядовых уезжающих» на общих основаниях» до генералов инакомыслия, вся выехала после тщательного разбора каждого индивидуального случая, после внимательного изучения каждого личного дела. По поводу каждого выезда на всех этапах было принято решение с учетом всех обстоятельств и интересов советской власти.

И как результат, даже не беря на себя никаких обязательств, все выезжающие остаются пленниками собственного характера и своих отношений с другими частицами эмигрантского потока. В частности с другими деятелями советского инакомыслия.

Еще царская охранка следила за тем, чтобы на место уезжающих за границу или арестованных революционеров выдвигались ее люди. Сегодня, когда весь процесс выезда поставлен на поток, контролируется и регулируется властями, вдруг стало иначе?

Тем более, что уезжая, все мы оставляем в СССР родственников, друзей, знакомых...

Появляются также и новые приемы, техника совершенствуется.

Уже приступая к последней редактуре этой книги, узнал такую историю.

В одной западноевропейской стране (не называю ее, так как этот случай в печать не попал) сбежал советский разведчик, только что назначенный на должность заместителя негласного резидента. Приютившая его контрразведка тщательно его допросила. Имевший допуск к этим сведениям человек пересказал мне часть показаний перебежчика, касающуюся эмиграции. Двойной пересказ не обеспечивает большой точности, но не нарушает общей схемы.

По словам этого разведчика, в СССР ныне практикуется такой метод.

Специально отобранные агенты, чаще всего сотрудники научно-исследовательских институтов или преподаватели высших учебных заведений (как правило, уже «освещающие» диссидентские круги), переводятся — фактически или фиктивно — на работу в провинцию. Опала! После чего агент начинает, сначала осторожно, затем все смелее, переписку: прямую или через оказию (часто через ничего не подозревающих людей) с каким-нибудь эмигрантским изданием, выражая ему понимание его политической позиции, давая осторожные, дружеские советы, намекая на свою готовность регулярно сотрудничать. Иметь собственного корреспондента в СССР — мечта любого эмигрантского издания. Такой корреспондент не только неоценимый автор, он еще более бесценный советчик, всегда готовый скорректировать пропагандистский огонь.

Вскоре к новому единомышленнику едет для связи эмиссар с Запада. Происходит конспиративная встреча с приехавшим специально из провинции (куда он угодил, разумеется, за инакомыслие) корреспондентом. Эмиссар уезжает восвояси, усталый, но довольный, оговорив условия дальнейшей связи.

По надежным каналам из СССР начинают поступать статьи нового корреспондента. Они документированно анализируют важные проблемы, критикуют советскую действительность, указывают возможные решения (которые, разумеется, совпадают с политической линией эмигрантского издания, подтверждают ее правильность). Лишь при очень внимательном чтении вы заметите вкрапленные там и сям мысли, соответствующие общим установкам ЦК КПСС. А то и этого нет, статьи просто довольно беззубые, академичные (зато написаны в логове врага!), но в сопроводительных письмах корреспондент дает советы: пишите то-то, не пишите того-то, учтите, что у нас в Союзе… И бывает подчас, что по вопросу, по которому, казалось, и ежу все ясно, почтенное эмигрантское издание вдруг займет необъяснимо выгодную Москве позицию: «Нам так посоветовали оттуда! А им виднее!»

Почему эти корреспонденты фактически или фиктивно живут, как правило, в провинции, объяснить легко. Москва — почти открытый город. И в Ленинграде или Киеве есть способы проверить, кто есть кто. Но попробуйте распознать истинное лицо человека, живущего и работающего в городе, куда никаких иностранцев отродясь не пускали. К нему с неожиданным визитом нагрянуть нельзя.

Вы скажете — мелочь! Разумеется, но указывающая на постоянный интерес советских властей к русской эмиграции…

Достоверность этой истории придает еще такая деталь. Рассказавший не только ее, конечно, перебежчик был через несколько месяцев после перехода на Запад убит.