Сумерки Эдинбурга

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Прекрасно, Гамильтон! Вы не только позволили себя оглушить, но еще и устроили уличную драку.

Иэну не надо было открывать глаз, чтобы определить, кому принадлежит этот голос. Он подумал, что если не станет отвечать, то главный инспектор оставит его в покое, но Крауфорд только набирал обороты.

— А я-то как раз подумал, что дел у нас маловато и ситуацию исправит только добрая уличная потасовка. На этот раз вы превзошли самого себя, Гамильтон!

Иэн открыл один глаз. Он лежал на кушетке в той самой комнатушке, где совсем недавно допрашивал Дерека Макнайра, но самого мальчика было не видать. Над ним нависал главный инспектор Крауфорд, позади начальника стоял взволнованный сержант Дикерсон. Коснувшись лба, Иэн нащупал здоровенную шишку размером с куриное яйцо.

— Очень больно, сэр? — спросил Дикерсон.

— Искренне надеюсь, что очень, — пробормотал Крауфорд. — Чего вы стоите-то? Принесите ему льда и полотенце! — скомандовал он сержанту.

Дикерсон поспешно вышел из комнаты, и Крауфорд запустил пятерню в свою жидкую шевелюру:

— Ну вы даете, Гамильтон.

— Простите, сэр. Просто на меня… просто мне…

— Я и так прекрасно знаю, что там произошло. Свидетелей было хоть отбавляя.

— Пострадавшие?

Крауфорд покачал головой:

— Они разбежались еще до того, как наши ребята смогли выцепить зачинщиков. Вот тебе и свобода печати, — мрачно сказал он. — Проклятая бумажка до смерти перепугала всех страшным букой. — Крауфорд устало опустился на кушетку: — Мне сказали, что вы тоже кому-то успели заехать.

— Да, сэр.

— Что случилось-то?

— Показалось, что задыхаюсь, и я запаниковал.

— Однажды я уже спрашивал вас об этом, а сейчас спрошу еще раз. Вы уверены, что эта ваша «проблема» не помешает вам и дальше исполнять обязанности полицейского? — Иэн открыл было рот, чтобы ответить, но Крауфорд опередил его: — Говорить, что не помешает, бессмысленно, потому что это уже случилось. Вопрос в том, уверены ли вы, что сможете впредь контролировать себя? Потому что если не уверены…

— Я уверен, сэр.

— И каким же способом?

— Я найду способ.

— Но…

— Я найду способ, сэр.

Во взгляде Крауфорда читалось что-то похожее на жалость. Он вздохнул:

— Вы не первый, кому случилось сесть в лужу.

— Я понимаю, сэр.

Иэн попытался встать, и в этот момент в комнату вошел сержант Дикерсон с полотенцем и ведром льда.

— Ложитесь, — распорядился Крауфорд. — Вы останетесь здесь как минимум на полчаса. Это приказ, — добавил он прежде, чем Иэн успел возразить. — И если в вас есть хоть капля здравого смысла, первым делом после этого следовало бы отправиться в больницу. — С этими словами главный инспектор поднялся с кушетки и грузно вышел из кабинета.

— Вот, сэр, — сказал Дикерсон, протягивая Иэну полотенце.

— Спасибо, — ответил тот, вновь ложась на кушетку.

Ровно тридцать минут спустя он покинул участок через черный ход и с удивлением обнаружил ожидавшего его Дерека Макнайра. При виде шишки мальчишка широко ухмыльнулся:

— Ой-ой-ой, досталось вам?

— Давно здесь меня ждешь?

— Чай уже пропустил, так что можете мне что-нибудь купить.

После пары порций рыбы с жареной картошкой с уличного лотка Иэн с Дереком зашагали через Старый город к «Зайцу и гончей». Проулок за пабом не представлял особого интереса — его уже вдоль и поперек излазили репортеры. Впрочем, сейчас Иэн уже ни одного из них не заметил — тело давно увезли в морг для исследования.

— Где именно вы нашли тело? — спросил он Дерека.

— Вот здесь, — ответил тот, показывая на место между мусорными баками и бочкой с дождевой водой.

— Оно было как-нибудь прикрыто?

— Не-а, просто лежало себе на виду.

Значит, подумал Иэн, убийца даже не попытался спрятать тело — еще одно сходство с делом Вайчерли. Убийца спешил? Или просто был чересчур беспечным? Может быть, самонадеянным? Или же, наконец, ему просто нравится сама мысль, что кто-то обнаружит сотворенное им.

— Пойдем внутрь, — сказал Иэн.

К тому времени, как они зашли в паб, его головная боль многократно усилилась и продолжала нарастать. Хрустя рассыпанной по неметеному полу арахисовой шелухой, Иэн с Дереком пошли к стойке. За несколькими столами пары средних лет наслаждались мирным ланчем — разительный контраст с разухабистой толпой вечерних посетителей.

Бармен оказался мускулистым лысым мужчиной с сильнейшим глазговским акцентом, понять который оказалось почти невозможным.

— Я вам сразу скажу, пока спрашивать не начали, — знать не знаю, кто порешил вашего приятели, — заявил он, едва завидя Иэна, и прекратил полировать прилавок тряпкой. Было полное ощущение, что на протяжении всей этой тирады его губы даже не шелохнулись. Тетушка Лиллиан тоже выросла в Глазго, но долгие годы жизни в Эдинбурге заметно смягчили ее акцент.

— Не видал, говорит, как ваш приятель выходил отсюда, — сказал Дерек, устроившийся на высоком барном стуле. Он лениво болтал ногами и водил пальцем по причудливым узорам, оставленным пролитым пивом на стойке.

— Я говорю на глазговском, — отрывисто сказал Иэн, хотя на самом деле ему пришлось немало напрячься, чтобы понять гортанный говор бармена. Этот человек глотал гласные, отчего они начинали походить на намертво сцепившиеся где-то в глубинах его глотки согласные.

Дерек пожал плечами и, выудив из банки на стойке маринованное яйцо, проглотил его в два присеста.

— Эй! — крикнул бармен и замахнулся на мальчишку тряпкой.

Иэн вытащил из кармана пенни и бросил на прилавок.

— Это не мой приятель, а жертва убийства.

Бармен сгреб монету и принялся полировать пивные кружки той же тряпкой, которой только что вытирал прилавок.

— Хотя видеть-то я его здесь и раньше видел.

— Постоянно бывал?

— Ну да, по пятницам обычно.

— А как его зовут, не знаете?

— Бобби, кажись… Ну да, Бобби и есть. Фамилию не знаю.

— Видели, может, чтобы он с кем-нибудь тут разговаривал?

Бармен принялся старательно натирать внутренность одной из кружек, обдумывая вопрос. Иэн подумал, что после этой процедуры кружка станет заметно грязней, чем до нее. Он с детства питал отвращение к грязи и беспорядку, и тетушка Лиллиан нередко над этим подтрунивала. Иэн изо всех сил старался скрыть эту особенность своего характера от коллег-полицейских, опасаясь насмешек. Свои причуды лучше держать при себе.

— Народу навалом было, по пятницам всегда так, — сказал бармен. — Он вроде как болтал с парнем, которого а тут никогда не видал. Хотя точно не скажу.

— А описать этого человека можете?

— Да особо не приглядывался. Глаза светлые, кажись.

— Видели такое раньше? — Иэн вытащил из кармана полученную от Дерека карту и протянул ее бармену.

Бармен вгляделся и покачал головой:

— Не-а. Чуднáя, видать, колода-то, приятель.

— И раньше вам видеть ее не случалось?

— Я ж сказал уже, что не видел ничего подобного. Я б такое не забыл.

Дверь в помещение распахнулась, и в паб ворвался сержант Дикерсон. Завтракавшие посетители сопроводили полицейского в полном обмундировании опасливыми взглядами.

— Прошу прощения, сэр, — выпалил Дикерсон, задыхаясь от бега, — но я подумал, что вы захотите это узнать. Жертву опознали, звать его…

— А знаете, сержант, — перебил Иэн, крепко ухватившись за его предплечье, — почему бы нам не пройтись?

Он довел растерянного полицейского до выхода и, вытолкнув его на улицу, вышел сам, плотно затворив за собой дверь. От прохладного воздуха пульсирующая в голове боль как будто немного утихла. Из-под деревянных колес проезжающей мимо повозки с овощами взметнулся фонтан воды, и Иэн быстро отодвинул Дикерсона под карниз крыши паба. Бледное солнце робко пыталось выглянуть из-за густой завесы туч, дождь утих — по крайней мере пока.

— С-сэр? — выдавил из себя Дикерсон, вытаращив свои голубые глаза.

— Полагаю, наслаждающиеся ланчем не слишком-то хотят выслушивать подробности вчерашнего убийства. Но еще важнее другое — не стоит раскрывать эту информацию до тех пор, пока мы не сообщим о случившемся семье убитого бедолаги.

— Прошу прощения, сэр, — сказал сержант. Казалось, он вот-вот расплачется. На вид Иэн дал бы ему года двадцать четыре, но из-за своего бледного лица и рыжих волос Дикерсон выглядел и того младше. Иэн вдруг вспомнил себя в свой первый год на службе и успокаивающе положил руку сержанту на плечо:

— Не берите в голову — просто постарайтесь не забыть об этом в следующий раз, хорошо?

— Точно так, сэр, прошу прощения, сэр.

— Ну, так как же его зовут?

— Да, точно! — возбужденно воскликнул сержант и выхватил из кармана блокнот. — Роберт Тирни, сэр. Тело опознала сестра. Увидела фотографию в газете, ну и все такое.

— Адрес его есть?

— Сестра сказала, что на Лондон-роуд жил.

— Прекрасно, — кивнул Иэн. — Сейчас закончим здесь и…

Его прервал громкий злой вопль из недр паба и раздавшийся вслед за этим грохот падающих столов и стульев. Через распахнувшуюся настежь дверь на улицу выскочил Дерек Макнайр, преследуемый по пятам пожилым мужчиной с заткнутой за воротник салфеткой, которая развевалась у него под подбородком, словно безумная пародия на деталь священнического облачения. Мальчишка помчался к центру Старого города, а его преследователь понесся следом с предельной скоростью, которую только могли развить его тощие ноги.

— Стой, ворюга! — кричал мужчина, воздевая над головой сжатые кулаки. Увидев инспектора с сержантом, он завопил: — Паршивец залез ко мне в карман!

Иэн и Дикерсон бросились следом, но тут Дерек нырнул в лабиринт виндов и клоузов, ведущих к Лонмаркетскому рынку. Отыскать кого-то в этом сплетении проулков было попросту невозможно, и все же Иэн с Дикерсоном сделали все, что могли, прежде чем признать свое поражение и вернуться к пабу по полого поднимающейся в гору улице. Там их встретил взбешенный мужчина, из-за воротника которого понуро, словно белый флаг, по-прежнему свисала белая льняная салфетка.

— Проклятый бродяжка стянул мой кошелек! — выпалил он, брызгая слюной.

— Если хотите, провожу вас в участок, и вы заявление напишете, — сказал сержант Дикерсон, задыхаясь после нелегко давшейся ему погони. Иэн тоже запыхался, и к нему вернулась головная боль.

— Не хочу я никаких заявлений писать! — Пожилой джентльмен побагровел. — Я свой кошелек вернуть хочу, и немедленно!

— Сколько там было? — поспешно спросил Иэн, боясь, что старика того и гляди хватит удар.

Тот уставился на инспектора. Взлохмаченные пучки седых волос, обрамлявшие почти совсем голую макушку, подрагивали на ветру, как крохотные серые паруса.

— Десять шиллингов и два пенса.

— Что ж, пожалуйста, — сказал Иэн, доставая из кармана монеты. Пересчитав, он вручил их изумленному джентльмену.

— Я не могу этого взять! — возразил тот.

— Считайте, что я дал вам в долг, — сказал Иэн, — до тех пор, пока мы не отыщем кошелек.

— Когда мы его отыщем — если это вообще выгорит, — там и гроша ломаного не останется, — пробормотал сержант Дикерсон, однако мужчина неожиданно широко осклабился, показав зубы не менее серые, чем остатки его шевелюры.

— Вы, сэр, ученый человек и джентльмен, — заявил он с полупоклоном, — и отныне я перед вами в неоплатном долгу.

В дверях паба появился бармен. Его лицо было багровым.

— Уши паршивцу откручу!

— Чтобы добраться до ушей, сперва надо его самого поймать, — строго заметил пожилой мужчина, прежде чем исчезнуть вслед за барменом внутри паба.

Дикерсон покачал головой, по-прежнему задыхаясь:

— Вы не сможете вечно покрывать этого маленького бандита. Я таких хорошо знаю, так что…

— Прошу вас, сержант, — прервал его Иэн, — не сейчас.

Голова раскалывалась, колени дрожали, и ему страстно хотелось как можно скорее укрыться в стенах своей квартиры — задернуть шторы, запереть дверь и остаться одному.

Повернувшись к дверям паба, Иэн услышал, как сержант Дикерсон едва слышно пробормотал что-то у него за спиной, и резко развернулся:

— Скажите-ка мне кое-что, сержант.

— Да, сэр? — Дикерсон вытаращил глаза и приоткрыл рот.

— Вам когда-нибудь приходилось жить на улице?

— Э-э… нет, сэр.

— Тогда сделайте мне одолжение и позвольте вести это расследование так, как я считаю нужным.

— Конечно, сэр… Прошу прощения, сэр.

Иэн развернулся и пошел в паб, оставив сержанта на улице среди цокота конских подков и выкриков торговцев:

— Свежий кресс-салат — два пучка на пенни!

— Фиги! Пышные и спелые! Кому фиги!

— Нипс и таттис[10] — свежей не найдешь!

Дикерсон пригладил волосы, одернул мундир и пошел вслед за Гамильтоном внутрь «Зайца и гончей».

С противоположной стороны оживленной улицы за ним внимательно проследила пара глаз — все видящих и при этом остающихся совершенно невидимыми в людском круговороте Эдинбурга.