Сумерки Эдинбурга

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Мурлыча что-то себе под нос, фокусник-иллюзионист устанавливал свой столик в углу Грассмаркета. Субботняя площадь бурлила сошедшимися для вечного ритуала купли и продажи людьми. Он любил показывать фокусы на улице — пусть это было сложнее, чем в зале, но зато все выходило гораздо ярче и честнее. Ему нравилось чувствовать непосредственную связь с публикой, вблизи наслаждаться восторгом и изумлением в глазах одураченных зрителей. Хотя нет, не «одураченных» — скорее завороженных, ведь он именно что завораживал их, вводил в мир тайн и чудес, где было возможно все, и они покорно шли за своим провожатым.

Для почина он показал несколько фокусов с шелковым шарфом и кольцом — простенькие трюки, выполнить которые не составляло труда тому, кто учился у лучших из лучших — от Херманна Великого до Робер-Удена. Его речь лилась плавно, движения были завораживающими, да и выглядел он по своему обычаю великолепно — одна за другой проходящие мимо под руку с супругами женщины вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть его, и замедляли шаг, к неудовольствию поторапливающих их мужей. Постоянная практика отточила его врожденный талант к «престидижитации», как это мастерство называли на континенте, или «фокусничеству», как говорили тут.

Выудив из крошечного китайского фонарика букет цветов, он дунул на фонарик, отчего тот засветился, а цветы бросил барышне в юбке с красно-зеленым тартаном. Она изящно поймала букет и ответила вспыхнувшим из-под ресниц взглядом, но в следующую минуту муж уже увел ее с тротуара. Волшебник искренне любил производить впечатление на женщин, однако реакция их мужей доставляла ему не в пример большее удовольствие.

Он разрезал длинную веревку на две части, а потом вновь соединял их, дунув на стык. Вытаскивал кроны из-за ушей изумленных зрителей и извлекал из-под шляпки юной особы живую голубку. Заправлял яркие платки в свой сжатый кулак, а потом той же рукой вытаскивал их из сумочек щегольски наряженных лам, красневших и со смущенным смешком опускавших глаза под его пытливым взглядом. Он делал все это и еще много другого, собрав в конце концов вокруг себя изрядную толпу из зрителей, первые из которых были привлечены фокусами, а последующие, отчаянно тянущие шеи и пытающиеся разглядеть происходящее, — уже самой растущей толпой.

Но все это была только увертюра, всего лишь прелюдия к главному зрелищу, к демонстрации искусства, в котором равных себе он не знал, — к карточным фокусам. Подлинный повелитель карт, он мог заставить их скакать словно живые, руки его порхали с молниеносной легкостью, а непрекращающееся журчание речи, сопровождающей все движения, не давало сосредоточиться и самому пытливому из зрителей.

— Кто хочет взять карту? — спросил он, неожиданно выстреливая колодой из одной руки в другую, так что карты стремительно пронеслись в воздухе, как пятьдесят два отдельных маленьких бумеранга. Зрители пораскрывали рты, кто-то нервно зааплодировал, по толпе пронесся благоговейный шепот:

— Видала, Мэри?

— Волшебник, как есть волшебник!

— В жизни такого не видал!

— Господь всемогущий!

— А по мне, так как бы не сам Сатана!

Он улыбнулся и одним движением распахнул перед собой веер из карт:

— Ну же! Выбирайте любую!

На него глядели по-детски доверчивые лица взрослых людей.

Дело сделано — теперь они в полной его власти. Он глубоко вздохнул и еще раз улыбнулся своим подданным, а потом заметил среди них чумазое невеселое лицо уличного бродяжки. Под его взглядом мальчик нахмурился и засунул руки глубоко в карманы. Волшебник широко улыбнулся ему:

— Как тебя зовут?

— Фредди, — ответил тот, не поднимая глаз от своих обшарпанных ботинок.

— Бери карту, Фредди, и не бойся — я не кусаюсь.

Мальчик робко потянулся за картой, и волшебник почувствовал, как на него накатывает горячая волна предвкушения. Ночь обещала быть славной.